Митчел Уилсон - Встреча на далеком меридиане
— С другим человеком?
Она ответила жестом досады, беспомощности, отчаяния.
— Вы совсем как ребенок, — вздохнула она. — Ничего вы не понимаете!
— Я понял, что у вас встреча с другим человеком.
— И этого достаточно, чтобы вам все стало ясно? — спросила она так, словно бесконечно устала от разговоров — с кем угодно и о чем угодно. Что ж, пусть будет так — «с другим человеком».
Не полагаясь на себя, он удержался от ответа, но, только расставшись с нею, понял значение ее тона: никому она не назначала встречи. Он просто был абсолютно слеп и не видел тысячи вещей, которые происходили в ней и вокруг нее.
Ему осталось пробыть в Москве два дня. Он приехал в институт с намерением закончить свою работу и обнаружил, что все чертежи переустройства прибора для предстоящего испытания были уже сделаны за ночь. Гончарова в институте не оказалось. Он оставил папку с чертежами, чтобы Ник просмотрел их, так как сам он все утро будет на совещании в Академии наук, и записку, в которой говорилось, что он просидел до двух часов ночи, разрабатывая конкретные детали тех выводов, которые они с Ником сделали накануне.
Ник позвонил Вале, чтобы уговориться насчет вечера, но девушка, работавшая в одной комнате с нею, сказала, что Валя, кажется, сейчас на коллоквиуме в Институте кибернетики, в другом конце города, а кто-то поправил ее, сказав, что Валя и еще несколько сотрудников уехали с Гончаровым в Академию наук.
Ник с тяжелым предчувствием взялся за чертежи, но работа Гончарова оказалась точной и законченной. Последние изменения в чертежах новой схемы были выполнены на «синьке», примечания отпечатаны на машинке. Ник захлопнул папку. Если это все, над чем ему позволено работать, тогда его работа действительно окончена — пора уезжать. Люди, с которыми он здесь сблизился, уже заняты другими делами и планами и осуществят их еще не скоро после того, как он уедет. У них уже не было ни оснований, ни нужды, ни времени общаться с ним. Весь город и все, кого он тут знал, готовились забыть его. Даже Анни сделала все, чтобы происшедший между ними эпизод канул в черную пропасть, как камень; то, что было, останется в памяти каждого из них как две совершенно разные истории — у него своя версия, у нее своя, — и будет вспоминаться все реже, все безболезненнее, пока не станет совсем незаметной ниточкой в ткани его и ее жизни. Душевное обновление, которое он надеялся здесь найти, так и не пришло к нему, да и вряд ли придет здесь или где-либо в другом месте. Даже вопрос о расхождении с Гончаровым так и повис в воздухе — они ведь только нащупывали возможность решить его. Ника снова начинало охватывать ощущение своей заброшенности и ненужности; в страхе ища какого-то спасения, он набрал номер бюро обслуживания и попросил достать ему билет на самолет на послезавтра, не позднее.
И тут пришел Гончаров, очень усталый, но довольный, словно ценою длительного нервного напряжения он добился наконец желаемых результатов.
Он упал в кресло, вытянул ноги и бессильно положил руки на колени.
— Ну вот, — произнес он. — Что вы об этом скажете?
— Все безупречно.
— Хорошо. Все готово к отправке. Чертежи посылаются самолетом, который вылетит через час. Новые схемы уже смонтированы, проверены и упакованы, их погрузят на тот же самолет. Дополнительные схемы будут собраны в мастерских станции. Послезавтра работа уже пойдет полным ходом, и, если все будет благополучно, испытание начнется на будущей неделе.
— Но справится ли со всем этим ваш Коган? Это ведь работа не для одного человека.
— Конечно, нет. — Гончаров был возбужден и словоохотлив. — С ним два студента пятого курса, которые сейчас проходят там практику. С ним два старших научных сотрудника из постоянного штата, да и отсюда мы посылаем ему помощников. Они вылетят сегодня. Мы посылаем всех, кого можем, чтобы довести дело до конца. Так было решено сегодня утром. — Гончаров взглянул на часы. — Сейчас они уже на пути к аэродрому. — И чуть изменившимся тоном добавил: — Я просил также и о том, чтобы вам продлили визу.
Ник взглянул на Гончарова, стараясь по лицу его угадать, чем кончилось дело.
— И что же? — спросил он.
— Вопрос рассматривается, — кратко ответил Гончаров.
— Понятно, — сказал Ник. — Очень тонкая формулировка, не говорящая ни «да», ни «нет». Я опередил события и заказал место в самолете на послезавтра.
Гончаров бросил на него быстрый внимательный взгляд.
— Вот как? Но в таком случае, вы, наверно, захотите аннулировать просьбу о продлении? Разумеется, это уже от меня не зависит, но Академия обещала уведомить меня, как только будет получен ответ из министерства.
— Я останусь, — вяло произнес Ник. В лице Гончарова ничто не изменилось. — Хотя бы только до тех пор, пока мы не узнаем первые результаты.
Зазвонил телефон.
— Это, наверно, из бюро обслуживания. Брать мне билет или нет? — прямо спросил Ник, предоставляя решать Гончарову.
— Лучше берите. Отказаться всегда успеете.
Но это оказалась институтская секретарша, спрашивавшая Дмитрия Петровича. Гончаров взял трубку. Разговор был коротким, Гончаров сказал «Спасибо», положил трубку и слегка усмехнулся. — Ну вот! Теперь решайте сами. Виза продлена. Вы говорите, что можете остаться?..
— Да.
— Тогда отдайте свой паспорт в гостиницу, когда вернетесь туда, они сами проследят, чтобы вам поставили штамп. — Он встал и протянул руку. — Я очень рад. Приходите ко мне сегодня вечером, мы тихонько отпразднуем это вдвоем. Придется тихонько, потому что я еле жив. Но моя домоправительница позаботится о нас.
— Сегодня я не смогу, — сказал Ник. — Очевидно, я буду занят.
— Ну, тогда завтра. А если сегодня вы вдруг окажетесь свободны, позвоните мне.
— Сомневаюсь, чтобы я был свободен. Между прочим, Валя тоже вернулась из Академии?
Гончаров взглянул ему в глаза и снова сел, как человек, которому предстоит выполнить дело, требующее особой методичности.
— Нет, — сказал он. Голос его был негромок и спокоен, но тверд. — Она уезжает туда вместе с другими.
Ник не мог выговорить ни слова. Он был так потрясен, что у него перехватило дыхание. Изумленный силой нахлынувших на него чувств, он мог только молча глядеть в эти спокойные карие глаза, не отрывавшиеся от его лица и не дававшие отвести взгляд. Говорить было трудно, и он сам заметил, что его срывающийся голос почему-то звучит резко и требовательно.
— Но почему? Почему именно Валя?
— Потому, что отправляемые схемы — это, по существу, ее работа. Потому, что новые схемы будут, по существу, ее работой. Потому, что если придется писать доклад о пересмотре предыдущих результатов, то по справедливости надо дать ей возможность быть среди тех, кто исправит наши ошибки. А также потому, — добавил он чуть-чуть резче, — что она сама очень хотела поехать.
Снова зазвонил телефон.
— Если это из бюро обслуживания, — сказал Гончаров, — вы можете теперь окончательно отказаться.
В трубке послышался женский голос, говорящий по-русски, но так быстро, так взволнованно и ласково, что Ник не сразу узнал Валю. К сердцу его бурно прихлынуло облегчение.
— Ник! — радостно кричала Валя. — О, Ник! Как я рада, что застала тебя! Слушай, Ник! У меня ужасные новости. Я уезжаю. Ты знаешь?
В первый раз, она обращалась к нему так интимно, и от этого неожиданная радость стала еще острее. Звоня через коммутатор, она без стеснения говорила ему «ты», «тебя», «знаешь». Никто, никогда, ни на одном языке не называл его на «ты», и Нику, за всю свою жизнь привыкшему к сдержанному английскому «you», казалось, что она целует и ласкает его; но, изо всех сил стараясь справиться с волнением, он смог выдавить из себя только безжизненное «Да, я знаю» по-английски, потому что за ним неотступно следили карие глаза Гончарова.
— Я не могла не поговорить с тобой до твоего отъезда, — скороговоркой продолжала Валя. — Через несколько минут будет посадка на самолет.
Эти слова, сильнее, чем все, что говорил Гончаров, заставили его почувствовать, что угроза ее отъезда реальна, неотвратима; ему хотелось крикнуть: «Где ты, Валя? Где ты? Я хочу быть с тобой!», — но в горле у него застрял комок, и слова «Я рад, что вы мне позвонили» прозвучали довольно спокойно.
Валя помолчала — она наконец догадалась, в чем дело.
— Вы не один?
— Да.
— О!.. — послышался в трубке замирающий вздох, проникнутый горьким разочарованием, но затем она горячо заговорила: — Ну и пусть! Тогда я сама скажу все, что хочу. Вы понимаете, почему я должна ехать, правда? Все это так для меня трудно! О, Ник, Ник! Я просто не могла больше выдержать, хоть и прикидывалась мужественной. Я люблю вас, Ник. Я хочу сказать вам это, прежде чем уеду. Я люблю вас. Пожалуйста, не говорите ничего. А я говорю это, потому что не могу иначе. У меня переполнено сердце. Но я не хотела оставаться в Москве и видеть, как вы уезжаете.
