Елена Чижова - Преступница
Взрослый человек, он сумел побороть враждебные мысли, обращенные к младшей сестре, однако враждебность, проникшая в душу, пустила корешки. Правда, почва, в которой она укоренилась, поменяла состав: всеми своими помыслами Юлий сосредоточился на отцовской высказанной, но невыполненной воле, которая воплощалась в листке, испещренном непонятными письменами. Ее выполнение, в качестве первого шага предполагавшее перевод на русский, стало первейшей задачей, к решению которой Юлий приступил незамедлительно.
Вряд ли Юлий осознавал до конца, что именно разговор с сестрой, предавшей отца в руки Иисуса, подвиг его к ответным мерам. Не было ясных слов, которыми он объяснял свою решимость, но бессловесное чувство, снедавшее душу, крепло, становясь совершенно детским по силе: чтобы вернуть утраченное первородство, следовало возвратить отца на стезю еврейства. Возвратить и встать рядом с ним.
Дальнейшие события разворачивались с такой быстротой, словно ревнивый еврейский бог, уязвленный решением девочки-полукровки, уподобился языческим божествам, то есть принял сторону Юлия. Эти события, если вести отсчет от доверительного воскресного разговора, развернулись в течение недели. Точнее говоря, они свернулись в одну неделю, поскольку время, прошедшее от воскресенья до воскресенья, вобрало их в себя.
В отсутствие переводчика смысл отцовской записки оставался недоступен, поэтому Юлий сосредоточился на самом факте. Раздумья привели к новым выводам. Крючковатые знаки писались либо в больнице, либо в санатории, то есть пациент, учитывая место, не мог их, попросту говоря, списать. Отец вывел их по памяти, следовательно, он знал иврит. Для Юлия это стало откровением. Никогда Самуил Юльевич не упоминал о тайном знании, полученном, как видно, в последние годы. Первым делом Юлий подумал о семейной библиотеке: именно она могла стать источником, но это объяснение не показалось исчерпывающим.
Такие книги в библиотеке были. В кабинете на старой квартире они занимали нижние полки - справа от двери. Подростком он однажды наткнулся. Может быть, Юлик не обратил бы внимания, но книги, стоявшие во втором ряду, были вывернуты корешками к стене. Он спросил. Отец испугался. Поспешно расставляя по местам, он бормотал о том, что книги - старинные, остались от прадеда, написаны не по-русски, никому не нужны, но выбросить - жалко, надо поискать специалистов - скорее всего, в университете. "В хорошие руки я отдал бы с удовольствием".
Юлий вдруг вспомнил - тогда он подумал, отец говорит, как о щенке. "Да, вот еще, - Самуил Юльевич выпрямился, - об этом не надо в школе. Плохого здесь нет, просто..." - он махнул рукой. Домашняя библиотека была многоязычной. Если бы не предостережение, скорее всего, Юлик забыл бы мгновенно - старинные книги, написанные на непонятном языке, лежали далеко от его тогдашних интересов, но отец предостерег, и это запало в душу. Разговор, случившийся у книжных полок с отцом, согнувшимся в три погибели, стал первым штрихом, невнятной и ускользающей меткой, с которой началась его взрослая жизнь. Не то чтобы в определенные ее моменты Юлий сознательно возвращался к этому разговору, однако в нем словно бы начинал дрожать камертон, задававший границы существования.
О том, что Вениамин изучает иврит в какой-то тайной группе, Юлий догадывался. Конечно, тот никогда не афишировал, осторожничал, но намеками давал понять. Особой доверительности между ними не было, однако Юлий надеялся, что в прямой просьбе Веня не откажет. Собственно, просьба выглядела пустячной. Юлий прикинул формулировку: дескать, в дедовских бумагах нашлась записка, содержание которой для него - по-родственному - интересно, в ней одна строка на иврите, нет ли на примете знакомого, который мог бы перевести? Отдать оригинал Юлий побоялся: демонстративное Венькино шутовство наводило на неприятные мысли. Неловкой рукой он переписал на отдельный листок.
Явиться и прямо изложить просьбу Юлий счел неделикатным. Куда вежливее сделать вид, что пришел по другому поводу, записка же вспомнилась к слову, так, между прочим, по ходу дела. В качестве повода пригодились приобретенные книги. С собой Юлий принес все шесть.
Книги передавали из рук в руки, листали восхищенно. "Где взял, где взял? Купил", - Юлий отшучивался. Общий разговор скомкался. Улучив удобный момент, Юлий подсел к Вениамину. "Не-е, так, навскидку, не разберу, - увлекшись статьей, приятель забыл о конспирации, - оставь, на досуге погляжу, поразмыслю". Как всегда, расходились по очереди. Правило выдумал Венька. В реальную опасность никто не верил, но: хозяин - барин.
"Не знаю, как вы к этому отнесетесь, но ваши книги ворованные", - молчаливая девушка, всегда сидевшая в сторонке, догнала в подворотне. К своему стыду, Юлий не помнил имени. Кажется, и голос ее он слышал впервые - резкий и немного гортанный. "Откуда вы взяли?" - он спросил нарочито мягко. "Во-первых, библиотечные штампы..." - "Это ничего не доказывает. В известные времена такие книги изымались из библиотек. Как правило, с ними поступали, как с ведьмами. Здесь всего-то шесть. Остальные, надо полагать..." - он развел руками. "Не надо", - гортанный голос перебил. "Кажется, вы обвиняете меня в воровстве?" - Юлий нахмурился. "Вас я обвиняю в скупке краденого". Она еще не привела доказательств, но Юлий уже знал: правда. Это он гнал от себя, когда вступал в сговор. "Может быть, у вас есть и доказательства?" - он спросил обреченно. Она протянула карточку. Там стояло название, номер тома, выходные данные, а дальше - год за годом, с перерывом в несколько лет, даты инвентаризаций. Последняя приходилась на тысяча девятьсот шестьдесят третий. Прочитав, Юлий поднял глаза. Взгляд, с которым он встретился, был непреклонным: "Эту карточку я нашла в одной из ваших книг". - "Как вас зовут?" - он спросил хрипнущим голосом. "Меня зовут Ирина", - она дала полный ответ, словно говорила на иностранном. В глазах стояло предостережение. Надо думать, оно относилось к книгам, но припухлость нижних век, знакомая с детства, целила в глубину. Материнским предостерегающим оком она принудила его вспомнить - ту девочку.
Они учились в разных школах, но после уроков виделись во дворе. Ее семья занимала дворницкую жилплощадь. Квартирная дверь была прорублена под аркой, напротив домовой прачечной. Этой прачечной пользовались жильцы всех коммуналок. Заранее распределив часы, женщины стирали по субботам. Грязное белье сносили в узлах, чистое, сложенное в тазы, развешивали на чердаке. В прачечную дети не допускались, но, заглядывая в слепые окна, Юлик видел огромные котлы. Запах мыльного варева сочился из приоткрытой двери и, дожидаясь ее, он вдыхал приторные струйки. Однажды она спросила: "А мама твоя стирает? - и, не дожидаясь ответа, вдруг предложила: - Хочешь, я попрошу свою, чтобы для вас она растапливала в воскресенье?" Екатерина Абрамовна стирала в ванной. Про воскресенье Юлик не понял, но вежливо отказался.
С этой девочкой они были однолетками, но по сравнению с ним она была взрослой. Ее рассказы Юлик слушал, замирая. Верил и не верил. Во всяком случае, то, о чем она говорила, не могло относиться к его родителям, словно жизнь их семьи протекала в другом мире. Господи, он не хотел ее предавать, но в тот день опоздал с прогулки, мама ужасно волновалась, когда явился, сорвалась на крик. Кричала, чтобы никогда больше, мало ли на улице бандитов, он еще маленький... Если бы не это, конечно, он бы смолчал. Но тут, заложив руки за спину, Юлик ответил: не маленький, и вообще, он знает такое, чего не знает она. Мать глядела вопрошающе. Тогда, не совладав с тем, что рвалось наружу, он сказал: "Я знаю, что делают мужчины и женщины, когда остаются в темноте". Не обращая внимания на материнскую оторопь, Юлик рассказывал подробно, сопровождая речь жестами и словами. Мать выслушала, не перебивая. "Кто рассказал тебе эту гадость?" - она спросила, дождавшись окончания. "Это не гадость, это - правда", - в качестве доказательства он назвал имя. На мамином лице проступила брезгливость. Предостерегающие глаза стали красноватыми, как будто смаргивали песок: "Заруби себе на носу. Это - неправда. Только кажется правдой. Никогда ты не должен больше играть с ней. Она - испорченная девочка". - "Она..." - он попытался объяснить. Мамин взгляд стал непреклонным. "Испорченная, - она повторила. - Никогда".
С дворничихой Екатерина Абрамовна поговорила тем же вечером. Через два дня, выйдя во двор, Юлик побрел под арку. Девочка открыла сама. В грязном свете арочной лампочки он разглядел заплывший глаз: "Предатель, сволочь, гад! Убирайся к своей мамаше! Врешь ты все - вы совсем не стираете!" - дверь захлопнулась. И потом больше никогда они не разговаривали.
3Веня позвонил в четверг. "Тут штука такая: эпитафию твою я показал. Сказали, если пренебречь одной ошибочкой, получается: и положу тебя в эту землю. Что-то вроде... Может быть, не дословно. Годится? Твой документик у меня. Можешь забрать в любое время". Уже думая над смыслом, Юлий промямлил благодарность.
