Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2005)
Что я живу в последний раз… —
на компакт-диске идут восемь (!) стихотворений из первых пяти книг Анны Ахматовой — от “Вечера” до “Anno domini”, от стихов 1908 года — до “Небывалая осень построила купол высокий…” (1922). То есть, если не считать трех больших вещей (мемуара о Блоке, “Реквиема” и отрывка из очерка “Амадео Модильяни”), получается, что ранней Ахматовой отдана почти половина пластинки.
Мои эмоции вызваны тем, что Ахматова, насколько знаю, не любила читать на пленку свои старые вещи, это подтверждается многими воспоминаниями. А здесь — помимо прочего — мы обнаруживаем совершенно немыслимое в ее позднем произнесении — “Сжала руки под темной вуалью…” (трек № 5):
....................................
Задыхаясь, я крикнула: “Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру”.
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: “Не стой на ветру”.
Переводчик Игнатий Ивановский писал, что, когда он попросил Ахматову прочитать эти самые стихи на его магнитофон, она ответила отказом: “Я забыла, как это произносится”.
Шилов пишет, что “некоторым счастливцам все же удавалось ее уговорить”: до нас дошли две таких записи. Очевидно, сделанная ленинградской радиожурналисткой Зоей Давыдовой — это и есть “из фондов Ленинградского радио”…
Поэт и переводчик англоязычной поэзии Игнатий Михайлович Ивановский представляется мне замечательно деликатным человеком; что же до его ремесла, то, судя по письмам и дарственным надписям Ахматовой, его работу она оценивала достаточно высоко (“…Ваши переводы, как всегда, точны, изящны и вдохновенны”). Кстати, Валентин Берестов пересказал мне однажды шуточную идею И. И., могущую помочь в деле оценки читающей публикой настоящей — не навязанной модой или чем-нибудь еще — поэзии: “Надо всех издавать бесплатно и анонимно”. Остроумная идея, не правда ли?
Ивановский оставил замечательное свидетельство того, как именно Ахматова читала свои стихи в шестидесятые годы, то есть в те самые, к которым и относятся записи, представленные на этом компакте:
“…Как читала Ахматова в последние годы жизни?
Голос низкий, ниспадающий. Последняя строка почти пропадает, замирает где-то внизу.
Общее впечатление — сдержанного величия. По манере то, что называется завыванием, но очень в меру. При таком чтении подробности не выделяются, слушатель как бы видит всю строку, становится читателем.
Чтение — не бытовое, не разговорное. Наоборот, священнодействие. Звук полный, глубокий.
И еще одна особенность: последнюю строку стихотворения Ахматова иногда произносила с чуть заметным оттенком какой-то необъяснимой досады”.
Читая воспоминания о поздних ахматовских звукозаписях, нетрудно подметить, что многие говорят о “низком”, “густом” голосе и легком “задыхании” в начале чтения. Говорят о “торжественности” и о каком-то необычном спокойствии, том самом, по слову С. И. Бернштейна, “скорбном припоминании”.
Однажды ее чтение в прямом смысле помогло художнику Александру Григорьевичу Тышлеру в работе над портретом:
“…Анна Андреевна читала свои стихи эпически спокойно, тихо, выразительно, так, что между нею и слушателем словно бы возникала прозрачная поэтическая ткань. Создавалось своеобразное мягкое звучание тишины… Это помогло мне увидеть и нарисовать Ахматову…”7 Тут надо добавить, что сама Ахматова считала Тышлера (как и Модильяни) одним из немногих живописцев, понимающих и чувствующих стихи.
Перед “военными” и послевоенными стихами на диск помещена редкая запись: стихи из трагедии “Пролог, или Сон во сне”, то есть из сожженной и восстанавливаемой в последние ахматовские годы таинственной драмы “Энума элиш”. Когда слушаю эту запись, мне почему-то представляется сцена, стол, за ним — Ахматова, а перед ней — актеры, которым еще только предстоит перенести эту поэзию через рампу туда, где сейчас находится ее автор.
Пять лет назад в беседе с О. Е. Рубинчик выдающийся ученый и переводчик Владимир Сергеевич Муравьев (за год до своей скоропостижной кончины) сказал несколько слов о манере ахматовского чтения: “…Ахматова изумительно читала — это, кажется, где-то записали: „Лаской — страшишь, оскорбляешь — мольбой, / входишь без стука…” Как говорила Лидия Яковлевна Гинзбург: „Все поэты всегда хорошо читают свои стихи”. Она была совершенно права. <…> С Анной Андреевной никогда не было ощущения концерта, никогда не было ощущения исполнения. Пастернак исполнял свои стихи, изумительно исполнял. А она не исполняла их, она их как бы находила в чтении, воспроизводила в устном речевом потоке”8.
А ведь многим слушателям пластинок чудится, что именно — “исполняла”!
Муравьевское “кажется, где-то записали” — это как раз из “Пролога, или Сна во сне” (трек № 14), то, что у Ахматовой обозначено репликой (“Слышно издали”):
Лаской страшишь, оскорбляешь мольбой,
Входишь без стука.
Все наслаждением будет с тобой —
Даже разлука…
То, что представлено в диске как “Из цикла „Ветер войны””, — это запись Льва Шилова, сделанная в День Победы, 9 мая 1965 года, в Комарове. Запись легко атрибутируется по его воспоминаниям9 в книге “Голоса, зазвучавшие вновь”, к которым я с удовольствием отсылаю читателя, не удержавшись, правда, от одного “жизненно необходимого” здесь пассажа:
“…Мне довелось записывать на пленку многих литераторов. Вот уже сорок лет, как это несколько странное занятие является моей основной профессией. Но кажется, что с того памятного дня, когда я приехал с магнитофоном к Анне Андреевне Ахматовой, мне уже никогда не приходилось иметь дело с поэтом, который бы так ясно представлял себе, что читает стихи не только собеседнику, не только тому, кто сейчас сидит перед ним с микрофоном, и не только тому, кто, допустим, через неделю-другую будет слушать эту запись по радио или через год-другой — с пластинки, но читает для многих и многих будущих поколений. Чувство будущих читателей, будущих слушателей было у Ахматовой очень сильно”.
“…А каждый читатель как тайна, / Как в землю закопанный клад…”
Я жалею, что ахматовские реплики (и жалобные, и протестующие, и повествовательные) до, после и во время чтения Лев Шилов не опубликовал на аудионосителе. Ведь в них есть своя “особость”. Впрочем, и воспроизведенные в его воспоминаниях, они дают для мгновенного портрета А. А. тоже много.
А вот историк литературы, публицист и издатель Никита Струве, наоборот, включил этот, как говорят некоторые циничные “радисты”, “мусор” в опубликованную на аудиокассете свою запись ахматовского чтения в Париже 20 июня 1965 года10. Получилось очень беспощадно по отношению к себе (записывающему) и бесценно — для истории литературы. Если бы наука/искусство авторской аудиозаписи у нас действительно существовали, я бы издавал это в двух вариантах: с монтажом и без него, со всеми репликами. И у того и у другого варианта был бы свой слушатель.
Между прочим, если бы не поездка Шилова в Комарово (чтобы не ехать с пустыми руками, он взял с собой переписанные в тот же год с валиков ахматовские записи 1920 года, но они А. А. не тронули11), у нас вообще не было бы записи “Мужества”.
Именно этим “военным” стихотворением закончил свой знаменитый очерк 1964 года Корней Чуковский. Ахматова была тронута текстом и при случае спросила Л. К. Чуковскую, почему так получается, что Чуковский — единственный критик, которому удается “писать громко”.
“Потому что он пишет вслух”, — ответила Лидия Корнеевна.
Вошедшие в CD воспоминания “Об Александре Блоке” (трек № 21) — это все, что осталось от несостоявшейся телесъемки для передачи о нем. Ахматова в тот день не согласилась сниматься, телевизионщики ее, как водится, обманули и приперлись с аппаратурой, надеясь, что “уломают”. Тем не менее Ахматова не далась, соглашаясь лишь на магнитофон. В результате вышло по ее.
Эта история подробно и ярко описана в книге Анатолия Наймана “Рассказы о Анне Ахматовой”. Почему-то в этом случае мне не жалко несостоявшейся (и уникальной, случись она въяве!) “исторической” встречи Ахматовой с отечественным телевидением. Она лучше всех про себя все знала и чувствовала, и это не наше, а уж тем более не телевизионщиков дело, почему сказала: “Я им не дамся”.
