Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 12 2005)
Наиболее ценна, на мой взгляд, мемуарная часть книги Е. В. Невзглядовой: пристрастные, живые, человеческие слова об Омри Ронене и Вадиме Вацуро, о Бродском и Л. Я. Гинзбург. Кстати, Бродский в частном разговоре однажды обронил поразительно точное замечание — дескать, все определяется тем, к кому ты ходишь смолоду: “Вся разница между мной и Кушнером в том, что я больше ходил к Ахматовой, а он — к Лидии Яковлевне Гинзбург”. И это тоже — об интонации.
±1
Антология самиздата. Неподцензурная литература в СССР. 1950-е — 1980-е. Под общей редакцией В. В. Игрунова. Составитель М. Ш. Барбакадзе. В 3-х томах. М., Международный институт гуманитарно-политических исследований, 2005. Том 1, кн. 1 — 496 стр.; том 1, кн. 2 — 364 стр.; том 2 — 768 стр.; том 3 — 468 стр.
Радостно, что эта книга вышла. Материал ее говорит сам за себя. Благо, что значительный по нынешним временам тираж (4900 экземпляров) станет доступен читателям. Как явствует из предисловия — в первую очередь молодым. Непомерность материала делает простительными практически любые упущения и недочеты редакторов и составителей. Вспомним, сколь много претензий предъявлялось амбициозному кирпичу “Самиздат века”…
Я написал “практически любые” — но не методологические. Составитель антологии Марк Барбакадзе сам постулировал имена трех китов, на которых, по его мнению, покоится его детище: историчность, объективность и представительность. Обратившись к принятым автором над самим собой законам, выскажу несколько соображений об антологии.
Прежде всего поражает чрезвычайно малое число привлеченных к грандиозному проекту людей: даже в обязательном списке благодарностей фигурирует не более десятка (вполне достойных) имен. Дело тут не в финансах — уверен, ради такого благого дела многие трудились бы на голом энтузиазме. Не будучи сведущим в отношении самиздата политического, обращусь исключительно к литературной части антологии. Недоумение вызывает произвольный подбор материала. Дело не в неизбежном субъективизме составителя, а в его беспомощности. Составитель попросту некомпетентен в истории неподцензурной (не путать с диссидентской!) литературы в СССР. Он начисто игнорирует опыт предшественников, худо-бедно внесших в этот процесс хоть какую-то систематизацию, — того же Константина Кузьминского с его многотомной “Антологией у Голубой Лагуны”. Он не использует введенный в “Самиздате века” — и постоянно уточняющийся и дополняющийся поныне на курируемом Иваном Ахметьевым сайте “Неофициальной поэзии” <http://www.rvb.ru/np/> — принцип разделения на литературные кружки и школы. Для него как будто не существуют ни изданный Александром Суетновым еще в 1992 году двухтомный библиографический указатель “Самиздат”, ни выпущенная в 2003-м издательством “Нового литературного обозрения” энциклопедия “Самиздат Ленинграда 1950-е — 1980-е”. Принцип, используемый составителем, девственно прост: я помню, что в такие-то и такие-то годы мною в самиздате было читано то-то. До курьезов доходит: “Роковые яйца” Булгакова помещены в томе “до 1966 года”, “Собачье сердце” — в следующем. Поскольку оно якобы только тогда получило распространение. Откуда, любопытно, эта статистика взялась? Органы, что ли, информацию рассекретили?
Поэтические подборки классиков начала века предельно прихотливы: у Цветаевой, к примеру, наличествуют исключительно белогвардейские стихи — в то время как наиболее значительное влияние на молодых поэтов оказали просочившиеся в самиздат в конце 50-х ее поэмы. Без них, к слову, не было бы “Шествия” Бродского. Кстати о Бродском: говорится о процессе над ним, но ни слова не сказано о безусловном хите самиздата 70-х — его четырехтомном Собрании сочинений под редакцией В. Р. Марамзина. Имя самого Марамзина вообще ни разу не упоминается — а ведь тоже не самый последний литератор из ходивших в самиздате. Приводятся какие-то не самые популярные стихи покойного Хвоста — и ни слова ни об Анри Волохонском, ни об их совместном сверхпопулярном хите “Над небом голубым”. И так далее…
Проблема антологии — при том, повторюсь, что выход ее можно только приветствовать, — исключительно в ее названии. Написано: “Антология самиздата”. Следует читать: “Антология самиздата глазами шестидесятников и диссидентов”.
Самиздат — явление уникальное и несоизмеримо более широкое. По крайней мере — самиздат литературный. К слову — для грядущих уточнений и дополнений (которые, надеюсь, таки воспоследуют — хотя бы в заявленной интернет-версии антологии), — бесспорными лидерами самиздата 80-х годов, в сотни раз превосходившими по тиражам предлагаемых Льва Тимофеева и Леонида Бородина, были максимовские переводы книг Кастанеды и “Иллюзии” Ричарда Баха, переведенные на русский, если кто не знает, покойным Майком Науменко, лидером группы “Зоопарк”.
ЗВУЧАЩАЯ ЛИТЕРАТУРА. CD-ОБОЗРЕНИЕ ПАВЛА КРЮЧКОВА
ЗВУЧАЩИЕ СОБРАНИЯ (Анна Ахматова)
Перед каждым из поэтов “великой четверки”, исключая, думаю, Цветаеву, не однажды оказывалось записывающее устройство. Предположим, что мы взялись бы “измерить” количество сохранившегося до наших дней аудиоматериала — сегодняшним форматом, то есть компакт-дисками (время звучания каждого из них, напомню, было бы не более 70-ти минут). Итак, вообразим себе, что оцифрованы все записи из государственных и частных архивов, само собой, не забудем изданные в советские и “перестроечные” годы грампластинки и малотиражные аудиокассеты. Добавим сюда, конечно, и то, что уже издано исключительно на компакт-дисках1 — в самые последние годы.
…Тогда окажется, что все известные к сегодняшнему дню звукозаписи Пастернака и Мандельштама уместятся на одном CD, причем записанный на фонограф голос Мандельштама, точнее, то, что от него осталось, займет чуть менее четверти этого компакт-диска. При этом следует учесть, что записи Мандельштама сделаны в двадцатые годы, а весь дошедший до нас Пастернак записан в послевоенное время, между 1945-м и концом пятидесятых годов.
Голоса Марины Цветаевой у нас нет. Существует только легенда о некоем “звуковом письме”, записанном в небольшой не то берлинской, не то парижской студии — в тридцатые, кажется, годы — и выпущенном на маленькой граммофонной пластинке едва ли не в одном экземпляре. Запись долго искали. На сегодня все истории типа “обознатушки” уже приключились: каждый раз это оказывалась не Цветаева, а какая-нибудь актриса, читающая ее стихи. По-моему, за этой полумифической пластинкой коллекционеры уже и не охотятся.
А вот голосом Анны Ахматовой мы богаты. До десяти компакт-дисков с ее авторским чтением могло бы получиться, издай мы всё! В Государственном Литературном музее общий хронометраж ахматовского звукофонда приближается к восьми часам — если учитывать разные варианты чтения одних и тех же произведений… Более полутора десятков человек составляют список тех, кто записывал Анну Ахматову в пятидесятые — шестидесятые годы на магнитофон и сохранил записи.
Но, увы, судя по воспоминаниям ее собеседников, наше богатство — оставаясь богатством — неполно. Нет записей тридцатых и сороковых годов, две же радиозаписи военного времени — тоже пропали.
И хотя еще профессор Сергей Бернштейн (который записывал Ахматову в петроградском Институте живого слова весной 1920 года) справедливо подметил, что тип ахматовской декламации должен оставаться неизменным вне зависимости от обстоятельств чтения, — те, кто слышал голос Ахматовой до войны и после нее, свидетельствуют о нашей существенной потере.
В 1981 году поэт, переводчик и фотохудожник Лев Горнунг продиктовал свои воспоминания об Анне Ахматовой, выстроенные на основе отрывочных заметок, которые он делал с середины двадцатых годов. Было там и такое: “1969. В конце 60-х годов фирма „Мелодия” выпустила долгоиграющую пластинку с голосом Ахматовой, читающей свои стихи. Запись ее голоса была сделана, к сожалению, очень поздно, примерно за три года до ее кончины — в 1963 году. Мне, которому приходилось много раз слышать голос Ахматовой — приятный, грудной, а я в первый раз его услышал, когда ей было только 37 лет (в 1926 году. — П. К. ), очень тяжело слушать эту пластинку с таким уже старческим, сухим, не ахматовским голосом…”
В мемуаре, названном “В замоскворечье”, Эмма Герштейн вспоминала о чтении Ахматовой в мастерской художника Александра Осмёркина в 1936 году: “Она произносила [стихи] ровным тихим голосом, как бы сообщая. Только в некоторых местах прорывалось исступление, тотчас умеряемое. <…> Поздние магнитофонные записи чтения Ахматовой уже не передают этого впечатления. Голос ее с годами стал ниже и глуше, к тому же магнитофон сам по себе сгущает звук. Главное же в том, что стихи в этих записях текут беспорядочной вереницей, и это нарушает художественный эффект. Сохраняется только строгий ритмический рисунок авторского исполнения”.
