Джудит Леннокс - Призрак былой любви
Деревня его пугала. От случая к случаю ему приходилось наведываться к кузнецу, чтобы наточить ножницы, или продавать излишки яиц раздражительному лавочнику. Эти «выходы в свет» были для него испытанием. От волнения он начинал заикаться так сильно, что его речь превращалась в невнятное бормотание и, хотя по-английски он говорил бегло, самые простые слова вылетали у него из головы. Он чувствовал, что люди косятся на него. Их осуждающие взгляды преследовали его — когда он шел мимо зашторенных окон, мимо живой изгороди из бирючины. Его прошибал холодный пот, сразу хотелось в туалет, хотя еще минуту назад, выходя за ворота Пуны, он чувствовал себя превосходно.
Тильда хотела, чтобы Эрик посещал церковь. Один раз он сходил, а потом каждое воскресенье у него стали появляться неотложные дела в саду. Ему было невыносимо находиться в закрытом помещении вместе с глазеющими на него чужими людьми. К его облегчению, несколько недель спустя Тильда сказала, что он может не ходить в церковь, если не хочет. Правда, она настояла, чтобы он каждый вечер после ужина принимал участие в игре, в которую они играли всей семьей. Эрик не возражал, потому что иногда к ним присоединялась Кейтлин, а лишь одно ее присутствие наполняло его странной щемящей радостью.
Рождество в Пуне выдалось довольно необычным, и у Тильды почти не было времени на воспоминания о рождественских праздниках прошлых лет. Утром поломался генератор, и хотя Джош, неплохо разбиравшийся в технике, колдовал над ним несколько часов, вечером им пришлось зажигать масляные лампы и свечи. Полковник настоял на том, чтобы они ужинали все вместе, налил каждому, в том числе Джошу, очень старого и очень светлого хереса. Нарядившись в свои лучшие одежды, они ели индейку, приготовленную Тильдой. После Ханна и Рози играли с полковником в маджонг, Джош с Эриком вновь занялись генератором, а Мелисса с Кейтлин помогли Тильде вымыть посуду.
Лишь гораздо позже, когда младшие дети легли спать, Тильда ощутила всю тяжесть своего одиночества. Ей и прежде случалось встречать Рождество без Макса, но то были военные годы, и тогда отсутствие мужа было неизбежно. И он всегда присылал что-нибудь: письмо, открытку, а однажды, из Северной Африки, восхитительный шелковый шарф, который он купил для нее на базаре. На это Рождество Макс прислал подарки детям, а ей — ничего. Ни письма, ни открытки. Вообще никак не дал понять, что ему небезразлично, жива она или умерла. Свернувшись калачиком на диване, укутавшись в пледы и шали, чтобы защититься от задувавшего в оконные щели ветра, Тильда представляла себе дальнейшую жизнь: мужа нет, только озлобленность и недовольство.
Ханна поставила на очаг поднос с чаем. Рози села на коврик.
— А по мне так Рождество лучше встречать без электричества. Гораздо романтичнее.
Ханна налила чай.
— Здорово было, да? Хотя полковник обыграл нас в маджонг. Дважды.
— Он жульничает. — Рози расплетала свою длинную косу.
— Рози! — укорила ее Тильда.
— Правда! Он жульничает. Почти так же, как Кейтлин.
— Рози.
— Ой, Тильда… а то ты не замечала, что Кейтлин жульничает. И главное, во что? В «змейки и лесенки».[57]
— Замечала, конечно. Но подумала, что лучше ничего не говорить.
— Потому что она потеряла мать и отца и т. д. и т. п.
— Рози. — На этот раз ее одернула Ханна.
Рози подняла голову.
— Мы все потеряли родителей — я, Ханна, Эрик. Но мы ведь не жульничаем. И не читаем чужие письма и дневники. Не крадем чужую губную помаду.
Рози закрутила бурный роман с Ричардом Воном, врачом-стажером из больницы имени Д. Адденбрука. Обнаружив, что Кейтлин читает письма Ричарда, она ее отшлепала.
— Боюсь, Кейтлин думает, что ее отец жив, — медленно произнесла Тильда. — Она не может его оплакивать, ибо надеется, что он вернется.
— Но ты так не думаешь? — спросила Ханна, посмотрев на нее.
— Нет. — Тильда вспомнила, как в своем номере в отеле «Савой» Дара разложил перед ней на столе фотографии маленькой дочки. «Она для меня как свет в окошке», — сказал он тогда. — Он ее обожал. Только смерть могла разлучить его с Кейтлин.
— Тогда неудивительно, что она все никак не успокоится, — рассудила Ханна.
Тильда попыталась улыбнуться.
— Ну и, конечно, бедняжка Кейтлин не привыкла к такой жизни. У родителей она была единственным ребенком и вдруг оказалась в большой семье. Ей пришлось переехать в другой дом, поменять школу. А прежде она жила, не зная забот, имела все самое лучшее. Я пыталась поговорить с ней об отце.
Разговор не удался. Кейтлин делала вид, будто ей все равно, но Тильда заметила, что под ее напускным безразличием кроются враждебность и страх. В итоге она так и не решилась убить в девочке последнюю надежду на возвращение отца: сочла, что не имеет на то морального права. Недоброжелательность, злость Кейтлин не давали Тильде покоя. Возможно, девочке известно, что она была любовницей Дары Канавана, промелькнуло у нее в голове, но она отмела эту мысль. Откуда Кейтлин могла это знать? Вряд ли Джосси или Дара стали бы обсуждать такие вещи с дочерью. Однако тревога не проходила, разгоралась с новой силой каждый раз, когда она видела свое отражение в полных укоризны темных глазах Кейтлин.
Часто Тильда задавалась вопросом, правильно ли она поступила, взвалив на себя заботы о Кейтлин Канаван. Хотя она понимала мотивы своего решения: жалость, чувство вины и чувство долга — с Кейтлин она была связана кровными узами, пусть девочка о том и не догадывалась.
Поначалу девушка просто махала Максу рукой, каждое утро проезжая на велосипеде мимо его мастерской. Потом, через несколько недель, стала приветствовать его радостным «Bonjour!». Утром она проезжала в четверть девятого, вечером, в обратную сторону, — в семь. И так с понедельника до субботы. Молодая, белокурые волосы собраны на затылке в пучок; одета, даже для езды на велосипеде, в элегантное шелковое или накрахмаленное хлопчатобумажное платье; ветер раздувает ее юбки, обнажая загорелые ноги. Весной, как-то проезжая мимо, она крикнула: «Ça va, Monsieur Franklin?»[58] — и он поднял голову, удивленный, что ей известно, как его зовут. Он начал высматривать ее каждый день. Однажды вечером она припозднилась с возвращением домой, и он, прибирая на переднем дворе и ремонтируя старенький «ситроен», что привез ему один из фермеров, несколько раз поглядывал на часы. Уже почти в восемь он услышал звук ее шагов. Она пешком спускалась с холма, за руль ведя свой велосипед. Одно его колесо выписывало восьмерки.
— Колесо спустило, — сказала она, быстро убирая с глаз белокурую прядь волос. Уголки ее рта опустились. — Так обидно. Не посмотрите, месье?
Макс перевернул велосипед, снял шину с колеса. Из камеры торчал длинный шип розы. Он нашел стул, усадил девушку, принес ей стакан воды, а сам принялся ставить заплату. Вечерело, но жара еще держалась. На дороге местами плавился гудрон.
— Вам нужно купить новую шину — эта почти стерлась, — сказал Макс, закончив ремонт.
— Сколько я вам должна, месье?
Макс покачал головой:
— Ничего. Разве что резиновую заплату и кусочек мела.
Он вытер руки о тряпку, помог ей сесть на велосипед. Она покатила прочь, а он поймал себя на том, что смотрит ей вслед.
На следующий день, несмотря на то что было воскресенье, Макс решил разобрать двигатель «ситроена». Он чистил карбюратор, когда услышал знакомое жужжание велосипеда. На ней было красивое черное платье. «Вероятно, с церковной службы едет», — предположил Макс. Она сняла с багажника корзину.
— Где у вас кухня?
Он в недоумении уставился на нее, а она терпеливо улыбнулась и повторила свой вопрос:
— Где у вас кухня, месье Франклин? Хочу приготовить вам обед. — Она вошла в дом, заглянула в комнаты. — A-а… у бабушки такая же плита. Сойдет.
Она приготовила жареного ягненка с овощами и яблочный пирог. Макс открыл бутылку красного вина. Девушка сообщила, что ее зовут Сесиль Ферри и что она работает в магазине одежды в Сенте. Ее родители умерли, и она живет с бабушкой. Она была помолвлена, но ее жених погиб в 1940 году, когда немцы оккупировали Францию. Макса она ни о чем не расспрашивала. Когда они поели, она вымыла посуду и уехала. С тех пор по утрам и вечерам, когда она проезжала мимо его автомастерской, они махали друг другу и обменивались приветствиями.
Макс купил в Сенте велосипедную шину и повесил ее на бензонасос, чтобы Сесиль увидела, когда будет ехать мимо.
— Для меня? — спросила она, улыбаясь, и затормозила.
Он заменил стершуюся шину, и в воскресенье она снова явилась с корзиной, полной продуктов. Он надеялся, что она приедет. На этот раз они ели курицу в вине, на десерт — ягоды.
Пообедав, они перебрались в неухоженный сад с разросшейся смоковницей. Там же можно было спуститься в погребок, где Макс хранил вино. Он расстелил на траве старое одеяло. Сесиль стала рассказывать ему про небольшой виноградник, доставшийся ей в наследство от отца. И про женщину, которая владеет магазином одежды в Сенте. И про то, что у нее есть кузина, она выходит замуж в июле. И про то, что школьный учитель любит вино, а хозяин табачной лавки встречается с женой кондитера. И про давнюю вражду между владельцами двух соседних виноградников.
