Тюрьма - Светов Феликс
— А будет, ты точно знаешь — она будет?..
Открывается дверь. Вертухай.
— Менакер!.. Есть такой?
— Есть, — говорит Менакер.
— С вещами.
— Дай похаваю,— говорит Менакер.
— Давай. Только быстро.
Менакер берет кусок сала, хлеб и… кладет обратно.
— Вот так, Вадим, не договорили…
И вот мы тащимся дальше, на сей раз нас двое. «Я знал, будем вместе… засмеялся Гриша, когда нас вывели. что-то я соображаю!» А что он мог сообразить, болтает, как вычислить кумовские ходы — высшая математика!.. Нет, общак едва ли, не станут они рисковать, дорого обойдется… И я с ужасом представляю себе Гришу в каждой из двух камер на общаке, в которых побывал… Но коли нас не разделили, мы вместе, выходит, и меня не на общак…
Пошли новые переходы, туннели — в этих я еще не был.
— На малолетку, знаю эту дорогу…— шепчет Гриша.
— Ты чего, какая малолетка?!
Ничего нет в тюрьме страшней, наслушался рассказов про малолетку!.. Но мы причем?
— Там спец, на малолетке,— шепчет Гриша,— две или три камеры спецовские, у нас был мужик оттуда, рассказывал, они и гуляют внизу, где больничка…
Туннель выводит на площадку, пахнет свежей краской.
— Давай наверх,— говорит вертухай.
Лестница чистая, стены только покрашены, блестят.
— Куда ведешь, командир?
Не отвечает.
Прошли второй этаж — дверь распахнута, ремонт. Третий этаж, четвертый… Нежилые?
— Новый корпус, командир? — спрашивает Гриша.
— А вам интересно? — вертухай остановился на площадке.— Или думаешь, на волю?
— Далеко идти? — спрашиваю.— Тяжело с мешками.
— Шагай. Или тебе лифт подать?
Миновали пятый этаж — на крышу, что ли? Ползем дальше. Жара, солнце ломится сквозь решетку на площадках…
— Точно новый корпус,— говорит Гриша,— я видел, когда водили в больничку через двор, видно стройку.
— Прекратить разговоры!
... Мы уже на шестом. Чисто, пусто, вроде, и тут ни кого… С меня течет, очки запотели, ноги дрожат.
— Заходи…
Маленькая камера, две двухэтажные шконки… Нет, еще одна, у двери —на шесть человек. Пусто. Кафельный пол заляпан свежей краской, сортир за кафельным барьерчиком… Мы — вдвоем!
— Ну, Вадим, такого не бывает!
— Погоди,— говорю,— какой-то подвох…
На дубке две новые шленки, две кружки, две ложки. Ведро под крышкой — теплый желтоватый чай…
— Да нас ждали! — хохочет Гриша.— Люкс!
Открывается кормушка.
— Одеяла возьмите.
— У нас есть, — говорю.
— Молчи! — шипит Гриша.— Давай, давай — берем!
— Распишитесь за вторые одеяла, — говорит кормушка.
Одеяла новые, только со склада, пушистые.
— Да это санаторий! — кричит Гриша.— Ну дела…
Распаковываем мешки, Гриша обследует камеру. Открывает окно… За решеткой только что наваренные густые «реснички». Ничего не видно. Гриша забирается на подоконник.
— Серый! — кричит он.— Улица!
Пролезаю к нему: между решеткой и «ресничками», сбоку, узкий зазор, виден кусок улицы, прошел трамвай…
— Если вытащить кирпич, — говорит Гриша, — представляешь, какой будет обзор?
— А это что? — спрашиваю.
По решетке змеится заизолированная проволока.
— Может, слушают — не зря строили, продумано?
— Тебе всегда что-то кажется, радоваться не умеешь… Погоди! Понял!
— Что понял?
— Читал последние газеты?
— Какие еще газеты?
— Фестиваль через неделю, так?
— Зачем он нам?
— Иностранцев пол Москвы, а Боря говорил — о тебе по радио пятый месяц базар. По ихнему радио. Иностранцы обязательно в тюрьму, куда им еще? А им тебя — глядите! В новом корпусе, в новой камере, под новым одеялом! Понял? Для тебя все!
— Не болтай, Гриша.
Открывается кормушка.
— Давай шленки.
Лапша.
— Дай еще две, — просит Гриша.
— Подставляй, не жалко, — шлепнул по второму половнику.
— Мы тут одни, что ли? — спрашивает Гриша.
— Не, еще есть…
Сидим через стол. Гриша достает масло, сало, конфеты.
— Улыбка Будды…— говорю.
— Чего? — распустил губы Гриша.
— Была такая история на Бутырке, очень похожая. Давно было, но разве у них хоть что-то может измениться? Перевели зэков в новую камеру, вымыли в бане, одели в чистое и выдали по полной шленке. Только ложки забыли.
— Что ж они без ложек не управились?
— Управились. Настоящие были зэки.
— А Будда причем?
— На фестиваль приезжал… Нет, быть того не может! Едва ли ты угадал, но… похожая история.
На другой день чудеса продолжались. Спали мы по-королевски, пушистые одеяла были у нас пледами, мы лежали на нижних шконках у открытого окна, между нами дубок, курили, пили теплый час с конфетами, болтали заполночь; еще через день у меня должна бы ла быть передача и мы сочиняли невероятные гастрономические сюжеты. И библиотека нас ошеломила: давали по две книги на человека, а в других корпусах хорошо если доставалась одна на троих, там не выбирают. Здесь я углядел два тома Диккенса, упросил Гришу взять «Жизнь Арсеньева» и Блока: у меня руки дрожали, когда библиотекарша сунула книги в кормушку. И радио мы включали и выключали. Сами!
Но главное ошеломление ждало на прогулке. Дворики на крыше, лестница рядом с камерой, нас завели, сзади грохнула дверь, а мы так и остались стоять у стены… Жарило солнце, освещало розоватый свежий камень, правильные квадраты, и стены розоватые, из того же камня — и простор!
— Перебор,— выдавил я,— как бы, правда, кое-кто не пожаловал…
— Погоди, не то будет! — смеялся Гриша.
Вернувшись с прогулки, мы обнаружили шахматы, шашки, домино… Мы глядели друг на друга и бессмысленно улыбались.
В такой камере хотелось разговаривать. Сначала я поглядывал на решку со змеящейся по ней проволокой, потом махнул рукой — а что они услышат, если и слушают?
— Кабы не тебя жалко, — сказал Гриша, — но если б вдвоем, оттянуть тут мои пятнадцать лет, я б согласился.
Я подумал, что, пожалуй, тоже согласился бы, хотя пятнадцать лет — многовато.
— Если не расстреляют, — Гриша поглядел на меня.
Я промолчал, суд у него должен был быть через день, разве оставят вместе, заберут губошлепа прямо с суда и на осужденку, больше не увидимся, а кого сюда сунут? Вот и останусь в этой золоченой клетке неведомо с кем, про общак тепло вспомню…
— Представляешь, — говоритГриша, — адвокат у меня баба, а она за меня! Ты, говорит, забудь о расстреле, дураки тебя пугали, будем добиваться больницы, совсем уйдешь…
— Не слушают адвоката в суде, лучше не рассчитывай.
— Едва ли. Хотя… Я и не хочу в больницу, пусть зона, только бы… Зачем меня Боря пугал, ты как думаешь?
— Не знаю. Я не могу его понять, для меня он… А ты что о нем думаешь?
— Мало ли что я думаю. Наверно, ты прав. И Пахом был прав, и этот… Артур. Какое мое дело, я от него только добро видел, забили бы меня, когда б не он. А что стучит… Видишь, мне и это на пользу.
— Ты убежден, что он на них работает? — спросил я.
— А что мне, Вадим? Разве я кому судья? Ты и сам… Первые дни и ты меня сторонился, глядеть не мог, отодвигался. Заметно было, не скроешь. И Пахом… Хороший мужик, понимаю, а на меня зверем. Они бы меня сожрали, в первый же месяц кончили, когда б не Боря… Да и Боря, если б его не за тем держали… Отрабатывал!.. Не хочу об этом. Ты мне вот что скажи, Вадим, — как мне жить?
— Так и живи, себе не прощай. Другим прощай. Если можешь, если силы есть. Мы должны прощать. Не можем не прощать. Особенно за себя. Мы говорили с тобой, с этого и начали — разве я отодвигался?.. Хотя тебе заметней. Но ты подумай, что будет с Борей, что ему предстоит — здесь и… Иудин грех. Знаешь, что это? Видел, каким он уходил?
— Черный был. Допекло. Может, отойдет на этапе?
— Не отойдет. Ни на этапе, ни… От того, что с нимпроизошло, так просто не уйдешь, ничем он этого в себе не задавит. Вылезет, в самый неподходящий моментобнаружится. Не позавидуешь ему, как бы ни сложилось. Пусть никто не знает, не узнает, само будет в нем жить, пока…
