Айн Рэнд - Источник
Хейер ничего не сказал. Он не шевелился. Китинг услышал, как на столе вдруг зазвенели чашечки. Он не мог видеть, как трясётся тело Хейера. В тишине комнаты раздавался лишь лёгкий стеклянный звон, как будто чашечки тряслись сами по себе.
— Убирайтесь! — сказал Китинг, повышая голос, чтобы не слышать этого звука. — Убирайтесь из фирмы вон! Зачем вы хотите остаться? Вы ничтожество! Вы всегда были ничтожеством.
Жёлтое лицо на краю стола приоткрыло рот, издавая влажный булькающий звук, похожий на стон.
Китинг сидел свободно, чуть наклонившись вперёд, раздвинув колени и опершись локтем на одно из них. Рука его свисала вниз, в ней болталось письмо.
— Я… — У Хейера перехватило дыхание. — Я…
— Молчите! Вам нечего сказать. Только да или нет. Думайте, и побыстрее. Я тут с вами препираться не намерен.
Хейер перестал дрожать. На его лицо по диагонали упала тень. Китинг видел один немигающий глаз, половину открытого рта. Через эту дыру в полулицо втекал мрак, придавая ему ужасное выражение.
— Отвечайте! — завопил внезапно перепугавшийся Китинг. — Почему вы мне не отвечаете?
Полулицо покачнулось, и Китинг увидел, как голова рухнула вперёд. Она упала на стол, продолжила своё движение и рухнула на пол, как отрубленная. За ней упали две чашки, тихо разбившись на ковре. Первым чувством Китинга было облегчение от того, что за головой последовало тело, которое неловкой и неподвижной грудой лежало теперь на полу. Не раздалось ни звука — только приглушённый музыкальный звон бьющегося фарфора.
«Он страшно разозлится», — подумал Китинг, глядя вниз на разбитые чашки. Он вскочил, опустился на колени, принялся без всякой надобности собирать осколки, поскольку сам видел, что склеить ничего не удастся. Он сознавал, что одновременно думает о том, что это было оно, то самое, второй удар, которого все ожидали, и о том, что ему, Китингу, надо немедленно что-то предпринять, но на самом деле всё в порядке — ведь теперь Хейер обязательно уйдёт в отставку.
Потом он на коленях приблизился к телу Хейера. Он ещё подумал — почему он не хочет дотрагиваться до Хейера?
— Мистер Хейер! — окликнул он тихим, исполненным уважения голосом. Осторожно приподнял голову Хейера. И выронил её. Звука падения он не услышал. Он услышал лишь собственную икоту, поднимавшуюся в горле. Хейер был мёртв.
Он сидел возле тела, упираясь ягодицами в пятки, вытянув руки на коленях, и смотрел прямо перед собой. Взгляд его остановился на складках дверных портьер. Он задумался: серый налёт на портьерах — это пыль или ворс бархата? Бархат ли это вообще? Насколько вышли из моды дверные портьеры? Потом он почувствовал, что трясётся. К горлу подступила тошнота. Он поднялся, прошёл по комнате и рывком распахнул дверь, потому что вспомнил, что где-то ведь есть и остальная часть квартиры, а в ней — слуга. Он начал звать его, стараясь кричать погромче.
Китинг пришёл в бюро как обычно. Он отвечал на вопросы, объяснял, что в тот день Хейер пригласил его к себе после ужина, желая обсудить с ним вопрос о своей отставке. Никто в рассказе Китинга не усомнился, да никто, как он сам понимал, и не мог бы усомниться. Конец Хейера пришёл именно так, как все и ожидали. Франкон ничего, кроме облегчения, не испытал.
— Мы знали, что рано или поздно это случится, — сказал он. — Так стоит ли сожалеть о том, что он избавил себя и всех нас от затяжной агонии?
Китинг держался спокойнее, чем когда-либо за последние недели. Это было спокойствие полного оцепенения. Навязчивая, монотонная мысль преследовала его повсюду — на работе, дома, ночью в постели: «Я убийца… ну, почти убийца… почти убийца…» Он знал, что это не было несчастным случаем, его действия были рассчитаны на то, чтобы вызвать у Хейера потрясение и ужас. Он рассчитывал на этот второй удар, после которого Хейер окажется в больнице до конца своих дней. Но разве он ожидал только этого? Разве он не знал, что ещё может означать второй удар? Он рассчитывал и на это? Китинг постарался припомнить. Он очень хотел припомнить, очень. Он ничего не чувствовал. Так или иначе, он ожидал, что не будет чувствовать ничего. Но ему хотелось знать наверняка. Он не замечал, что происходит вокруг него в бюро. Он совсем забыл, что у него осталось очень немного времени, чтобы заключить с Франконом договор о партнёрстве.
Через несколько дней после смерти Хейера Франкон вызвал его в кабинет.
— Садись, Питер, — сказал он с улыбкой более лучезарной, чем обычно. — Что ж, малыш, у меня для тебя есть хорошие новости. Утром прочли завещание Лусиуса. Знаешь, у него ведь не осталось родственников. Признаюсь, я не ожидал, я недооценил его, но оказывается, и он при случае был способен на широкий жест. Он завещал всё тебе… Душевно, не правда ли? Теперь тебе не придётся беспокоиться об учредительском взносе, когда мы займёмся… Что такое, Питер?.. Питер, мальчик мой, тебе плохо?..
Китинг уронил голову на руку, лежащую на столе. Он не мог допустить, чтобы Франкон видел сейчас его лицо. Его сейчас вырвет. Вырвет потому, что при всём ужасе ситуации он поймал себя на мысли: а сколько же всё-таки ему оставил Хейер?..
Завещание было составлено пять лет назад. Вероятно, под влиянием минутного приступа симпатии к единственному человеку в бюро, который отнёсся к Хейеру с расположением. Возможно, это был жест, направленный против партнёра. Завещание было составлено и забыто. Наследство включало в себя двести тысяч долларов, а также пай Хейера в фирме и его коллекцию фарфора.
В тот день Китинг рано ушёл со службы и не стал выслушивать поздравлений. Он отправился домой, рассказал матери о новостях, оставил её переживать восторги в гостиной, а сам заперся в спальне. Перед ужином он ушёл из дома, не сказав ни слова. В этот вечер он ничего не ел, но много пил в своём любимом баре. Опьянение принесло беспощадную ясность сознания. Он клевал носом над стаканом, но рассудок его был ясен. Китинг испытывал нечто похожее на просветление. Он внушал себе, что терзаться незачем. Он сделал то, что на его месте сделал бы любой. Кэтрин сказала, что он эгоистичен. А кто же не эгоист? Быть эгоистом некрасиво, но не один же он такой. Просто ему повезло больше других. Повезло, потому что он лучше других. Он чувствовал себя прекрасно. Оставалось только надеяться, что бесполезные вопросы и сомнения больше не станут одолевать его. «Каждый за себя», — пробубнил он и заснул, уронив голову на стол.
Ненужные вопросы его больше не одолевали. В последующие дни у него просто не было на них времени. Он выиграл конкурс на «Самое Прекрасное Здание в Мире».
Питер Китинг знал, что это будет триумф, но того, что произошло, он не ожидал. Он мечтал о победном звуке труб, но целого симфонического оркестра не предвидел.
