Филип Сингтон - Зоино золото
— Это ты видел?
Она держала открытку. Репродукцию из Национального музея: портрет Зои кисти Оскара Бьорка.
— Его достали из хранилища. Он висит в зале современного шведского искусства. Вчера я ходила посмотреть на него.
Зоя, прекрасная, но зловеще спокойная, греческая богиня, иконописный лик, совершенство. Портрет Бьорка был самым лучшим и самым честным. Он нарисовал маску, потому что видел маску.
— Давно он не попадался мне на глаза. А он лучше, чем мне запомнилось.
Керстин села на кровать, засунула руки между коленей. В ванной она натянула джинсы и толстовку, но как следует не вытерлась. На одежде проступили влажные пятна.
Она все-таки не выгнала его.
— Так ты ездил к Хильдур Баклин. Она сказала, что Зоя обещала ей картину?
— Первым делом. Но я приехал к ней не за этим. Это было до того, как я нашел список, до того, как ты нашла меня.
— Тогда зачем тебе понадобилась Хильдур?
— Она позировала Зое, давно, в тридцатых. Они были подругами, и я надеялся, что Хильдур знает, о чем Зоя думала в те годы.
— В тридцатых.
Эллиот кивнул.
— Двадцатые и тридцатые. Лишь эти годы имеют значение. Тогда был брошен жребий.
В первый раз он с кем-то говорил о своей работе. До сих пор он не думал, что кто-то сможет ее оценить. Но Керстин не такая, как все. Ее отношения с Зоей были инстинктивными. В них не было ни политики, ни коммерции. Ему казалось, что она имеет право узнать.
— Значит, тебе не слишком интересна жизнь Зои после — какого возраста? — тридцати семи или около того.
— Интересна, но, как я уже сказал, решения, которые определили всю ее…
— А сколько тебе лет?
— Мне? Тридцать семь. А что?
Керстин покачала головой.
— Неважно. Расскажи мне о Хильдур Баклин. Она помогла тебе?
— Да, помогла. Хотя толком ничего не сказала. Старая больная женщина. Кое-что из ее слов… — Он пожал плечами. — Я не смог их понять.
Он покрутил открытку в руках.
— Какие именно слова?
— Она сказала что-то о Крыме, о Севастополе. Сказала, что их никто никогда не видел на картинах Зои. Сначала я подумал, она имеет в виду, что Зоя никогда не писала их. Но сейчас мне кажется, что она говорила о картинах, которые Зоя написала, но спрятала. Вот почему я спросил тебя о них в гостинице.
Он допил воду, наблюдая поверх стакана за Керстин и гадая, действительно ли она что-то знает и готова ли рассказать это ему.
Прогромыхал еще один поезд. Она встала и опустила жалюзи.
— Бинт совсем грязный. Сменить бы не мешало. Говорят, ожоги надо держать в чистоте, а то инфекция попадет.
В ванной обнаружилась немаленькая аптечка: корпия, вата, антисептик. В шкафчике теснились упаковки таблеток и коричневые пластиковые бутылочки. Пока она осторожно снимала старую повязку, он задумался, не входит ли ипохондрия в список ее неврозов. Он поймал себя на том, что разглядывает незаметную, похожую на шрам вмятину на лбу.
— Хочешь знать, откуда у меня это? — Она следила за ним в зеркало.
— Нет-нет, извини, я…
— Хирургические щипцы соскользнули, когда мама рожала меня. Говорят, я ни в какую не хотела покидать ее утробу. Врачам пришлось тащить меня, а я — как это по-английски?
— Упиралась руками и ногами?
Она засмеялась.
— Упиралась руками и ногами. Мама сказала, у меня вся голова была в синяках.
Она вынула подушечку марли из-под основания его большого пальца. Плоть под ней была багровой и блестящей. Эллиота передернуло. Даже здоровая кожа была темно-желтой от йода.
— Не так уж и плохо, — сказала Керстин. — Подживает уже.
Большой, указательный, средний пальцы и ладонь пострадали больше всего, но кожа на них толстая и отек почти спал. Керстин намочила клочок ваты.
— Сейчас будет больно. Потерпи, хорошо?
Она держала его руку над раковиной.
— Расскажи о парижском автопортрете, — предложила она, словно поддерживая светскую беседу. — Что за история с ним связана?
Он помедлил.
— Ты имеешь в виду, почему он так важен?
— Нет. Этого я не имею в виду.
Она намочила вату под холодной водой и продолжила промокать его руку, уже чуть сильнее.
— Откуда ты знаешь? — спросил он.
— Я же говорила. У меня подруга в «Буковски». Она дала мне номер человека в Лондоне, который утверждает, что портрет принадлежит ему. Мистер Пол Коста. Я позвонила ему, сказала, что ты просил кое-что ему передать, и он совсем не удивился. Даже пошел за карандашом.
— Старый фокус. Должно быть, ты застала его врасплох.
— Да, с утра пораньше. Итак, я была права. Настоящий владелец — ты.
— Да. Она довольно долго принадлежала нашей семье. Около тридцати лет.
— Тогда зачем притворство? Если, конечно, вы ее не сперли.
— Мы ее не…
— Тогда?..
Она полезла в шкафчик, достала тюбик антисептического крема. Странно было видеть Керстин такой — энергичной, рассудительной, деловой. Как и смех, это совсем не вязалось с образом, сложившемся у него голове.
— Отчасти это вопрос этики. Я не мог написать в каталоге «Буковски» о своей собственной картине. Они очень нервничают из-за таких вещей. Конфликт интересов.
— А еще почему?
— Еще?
— Ты сказал, что это отчасти вопрос этики.
Эллиот смотрел, как она осторожно мажет кремом его ладонь. Холодок.
— Я не хотел, чтобы ее посчитали частью моего имущества. Скоро слушание о разводе. Все, о чем суд знает, он может отнять.
— Понимаю. Ты не хотел делиться с женой.
— Я вообще не собирался продавать портрет. Но потом ввязался в битву за дочь. И у меня не осталось выбора. Адвокаты дорого обходятся.
Керстин запястьем вытерла пот со лба.
— Я слышала об этом. Слышала, что ты пытаешься оставить дочь у себя.
Она закрутила тюбик с кремом, положила его в коробку, а коробку — в шкафчик. Усадив Эллиота на край ванны, полезла за свежим бинтом. Он не заслужил такой заботы и внимания, но не чувствовал в Керстин раздражения. Вот бы еще раз послушать, как она смеется.
Она села рядом с ним и достала бинт из бумажного пакетика.
— Тридцать лет назад ты был маленьким мальчиком, — сообщила она.
— Семь. Мне было семь.
— Тогда кто купил картину? Твой отец?
— Нет. Он ненавидел ее. Не хотел даже держать ее в доме.
Керстин туго натянула бинт наискосок его ладони.
— Значит, мать?
Эллиот медленно согнул пальцы и кивнул.
— Да. Она была шведкой. Она умерла.
— Я знаю. Прости.
Она начала наматывать марлю на его руку. Керстин словно клещами вытягивала из него правду, таившуюся глубоко внутри. Он гадал, как много она уже знает. Много лет назад, на одной лондонской пьянке, он под строжайшим секретом рассказал Корнелиусу Валландеру о том, как умерла мать. Это была нетипичная для него ошибка, и он сразу же пожалел о своей откровенности. Корнелиус не тот человек, который устоит перед соблазном распустить слухи.
— Она купила портрет за пару недель до смерти. Иногда мама возвращалась на родину, чтобы повидаться с семьей.
— Картина была очень дорогая? Отец взъярился из-за этого?
— Не знаю, сколько она стоила. Вообще не уверен, что мать ее купила. Записи о сделке нет. Картину ей могли просто подарить.
— Зоя?
Эллиот пожал плечами, словно у него до сих пор не было мнения на этот счет.
— Может быть. Может, они были знакомы.
— Но ты об этом ничего не знаешь.
— Прямых доказательств у меня нет. Никаких бесспорных улик. Но я уверен, между ними была какая-то связь. В смысле, почему именно эта картина? Столь важная, столь… незаменимая.
Керстин взяла его за руку. Во рту она зажала английскую булавку.
— Не дергайся, хорошо?
— Дело в том, что я не верю, что Зоя отдала бы — или продала, если уж на то пошло, — ее кому-то, кто не понимал ее. Кто не понимал, что она значит.
— Кто не был посвящен?
Эллиот помедлил. Керстин вынула булавку изо рта и посмотрела на него.
— В некотором роде — да.
— Может быть, именно это не нравилось твоему отцу. — Она защипнула марлю и медленно просунула острие булавки. — Дорогой подарок, какие-то отношения, в которые его не допускали. Его оставили в стороне.
На секунду он снова оказался на лестнице, слушая вопли. Ужасные звуки. Горячие слезы бегут по его лицу.
Он закрыл глаза.
— Он называл мою мать ледяной девой. Говорил, что она должна держаться от людей подальше, чтобы не растаять. Ему всегда казалось, что он недостаточно хорош для нее. А потом она неожиданно умерла.
Он поднял взгляд, увидел, что Керстин снова за ним наблюдает, изучает его. Она выглядела встревоженной.
После перевязки повод оставаться исчез. Он сказал, что договорится о бумагах и заберет их у нее как можно скорее. И найдет гостиницу, в которой любят наличные и не беспокоятся о формальностях.
