Франсуаза Малле-Жорис - Дикки-Король
Йоркшир Жикки, невозмутимо возлежавший на биллиардном столе, положив голову на лапы, казалось, разделял всеобщее уныние. Один за другим подходили фанаты, которых сумела разыскать Жанина, настроение у них было разное. Полина коротко сообщила о положении в замке: с тех пор, как они обосновались там, им не удалось увидеть Дикки (все искренне разволновались), у их возникли сомнения насчет поступков и морального духа «детей счастья», когда они понаблюдали за ними в привычной для тех среде. В конце она рассказала о трудностях и растущей нужде фанатов, брошенных в сосновой роще без информации, без посещений, а теперь и без воды. Нельзя сказать, что этим она вызвала сочувствие. В конце концов, никто не заставлял их разбивать лагерь… Во время турне все испытывали трудности… Всех ведь с собой не возьмешь! (Это сказали Герены.) Надо уметь приносить жертвы. (Это подчеркнул мсье Морис, которого Герены взяли с собой.) В конце концов, погода стоит хорошая, если рядом есть деревня, значит, есть и вода… (Это заметила Мари Бодуэн.)
Полина не без горечи обнаружила, насколько отношения между фанатами явно стали более натянутыми, более черствыми с тех пор, как Дикки ненадолго их покинул. Теперь самое важное — увидеть Дикки, поговорить с ним при первой же возможности.
— Демонстрация? Но, дорогая моя, это уже не для нас! Доказывать Дикки нашу преданность, он и так знает о ней, да, он знает… Разве мы не остались здесь, хотя могли бы?..
Что они смогли бы? Жить здесь в хороших отелях, ездить на экскурсии, заканчивая свой отпуск, — ведь вам это почти ничего не стоит! Пропасть между фанатами «с деньгами» и всеми прочими, казалось, обозначалась резче.
— Отец Поль был со мной очень любезен, — затараторила Жанина. — Кстати, только он. Дело не в этом. Но он много раз мне звонил, сообщая о здоровье Дикки. О чем я, разумеется, сообщала нашим друзьям. Нет, сама я с Дикки не разговаривала. Хотя такой человек, как отец Поль, не способен…
— Надо идти в ногу со временем. Эти группы в моде, это молодость, это… Я, например, когда дебютировал сразу после войны…
— Конечно, Дикки с ними согласен. Необязательно, если поешь с группой, разделять ее убеждения…
— Он не сможет изменить свой репертуар за один день…
Вот в чем дело! Пусть Дикки обрабатывают, пичкают наркотиками, гипнотизируют, лишь бы он продолжал петь! Неужели в этом вся их преданность? Полина, не подумав, взволнованно сказала:
— А если он навсегда примет их веру? Вы знаете, что они там живут как монахи? И распевают только религиозные гимны? У них нет песен, которые могут заполнить шапито! А если он бросит петь? Это же ясно! Не будет концертов, не будет и клуба! Что вы запоете, если он уйдет со сцены?
— Как не будет клуба? — раздался тревожный возглас Жанины.
— Ты думаешь, это возможно? Неужели он бросит свое искусство? Он, Дикки?
Мсье Морис тоже забеспокоился. Он чувствовал, что терпение Геренов иссякает. Вчера они отказались закалить, то есть предложить ему, второй аперитив. Что до Бодуэнов, то Жорж сразу же представил себя одиноким, бесцельно живущим в домике в Котантене со своей пенсией и телевизором, без живой жизни, в которой можно участвовать, без друзей, которые могут его навестить, без деятельности клуба, поддерживающей общие интересы… Разве нет других клубов? Но ведь Дикки вселил в него надежду, один-единственный Дикки. И вот уже годы, как Жорж сопровождает его… Все это знают. Семью не бросишь! А Мари всегда считала, что Дикки — медиум. Однако разве это помешает ему петь? На него снизойдет вдохновение из потустороннего мира. Беседовал же Виктор Гюго с Шекспиром при помощи скромного вертящегося столика. Почему бы Дикки Руа не поговорить с Виктором Гюго? Кстати, разве Виктор Гюго не писал песен?
Жорж горячо поддержал эту мысль. Жанина выразила общее мнение: медиум Дикки или нет, но нельзя допустить, чтобы он бросил сцену.
— Но разве он говорил об этом?
— И почему медиуму нельзя петь?
— Он не имеет права бросить сцену! — категорически отрезала мадам Герен. И девушки шумно ее поддержали.
— Не имеет права, почему же? — вызывающе спросила Мари Бодуэн. Живя с Геренами в одном отеле, она дошла до того, что больше терпеть не могла Симону Герен с ее крупными драгоценностями и мелкими манерами.
— Почему? — воскликнули гислены, мартины, надеж и прочие жозианы, которые при этом присутствовали. Их было шестеро или семеро, но шуму они производили за сорок человек. Полина вспомнила, что именно их — или им подобных — Эльза Вольф называла «людоедками». Но, может, «людоедки» дадут ей возможность добиться своих целей? Она терпеливо выжидала.
— Почему же Дикки не имеет права? Ведь мы же любим его не за это!
— Нам необходимы его песни!
— Его публика — это мы!
— Я, например, если он больше не будет петь, все брошу — работу, семью, стану бродяжкой!
— А я уйду в монастырь… Нет, с собой покончу… Оставлю ему письмо… Пусть он обратится в другую веру, но его вечно будут терзать муки совести!
— Не будет больше петь! — хором кричали они. — Дикки-то! Он, кто пел под проливным дождем в Мари-ля-Кокетт! Он, кто пел без микрофона, когда в Гро-дю-Руа погас свет! И когда в Шалон-сюр-Мари украли его сценические костюмы!
— Нет, он не имеет права так поступить, — снова повторила Симона Герен, взбунтовавшийся муравей, и на сей раз Мари не возразила.
— Подумать только, ведь Жорж переоборудовал машину единственно ради того, чтобы сопровождать Дикки!
— Всем нам это стоило бесконечных жертв, — сказал мсье Морис, который думал о недавнем аперитиве. — Артист есть артист. Что бы ни случилось, представление продолжается.
— Необходимо, чтобы мы заставили его внять доводам рассудка, — подхватила Жанина, несколько воспрянувшая духом. — Что, если клуб распадется… Этой девочке пришла отличная мысль. Давайте организуем демонстрацию. Бог знает, не удерживают ли они Дикки против его воли!
— Люди, которые работают даром… — заметил мсье Герен, покачивая седой головой и жуя ус. («Способны на все», — подразумевал он.)
Полину сильно расстраивало то, как они ко всему относились.
— Но разве… в определенном смысле… мы сами не даром оказываем услуги? — дрожащим голосом спросила она. Эти слова вызвали всеобщее негодование.
— Да у нас с ними нет ничего общего!
— Мы занимаемся художественной деятельностью…
— Мы же не строим из себя святых!
— Мы это делаем по своей воле… Из любви к музыке…
— Дикки существует! А их туманные идейки…
И дело уладилось очень быстро. Было решено, что все соберутся завтра, к трем часам («Во время обеда», — заметил мсье Морис), перед замком. Фанатов вполне наберется с полсотни, и пятьдесят человек им так просто не выгнать. А если отец Поль заупрямится, мы преспокойно вызовем полицию, чтобы вырвать Дикки из его когтей. Но, наверное, нас не вынудят дойти до этого: «Должно быть, этому гуру не слишком хочется, чтобы мы вмешивались в его делишки!»
Когда Полина собралась уходить, настроение группы фанатов явно приняло воинственный характер. Полиция, вмешательство, священные права фанатов, поход на замок, справедливые требования — это все шумно обсуждалось, и результат даже превзошел ее ожидания. Всем казалось очевидным, что они увидят Дикки. Симона и Мари взяли на себя задачу позвонить повсюду, где мог находиться ничем не занятый фанат, так как Жанина слишком измоталась, чтобы поднимать трубку. Мсье Морис будет координировать транспорт.
— Полиночка моя, ты сделала доброе дело, — сказала Жанина, улыбаясь сквозь слезы. — Ты правильно поступила, что приехала нас предупредить. Ты, может быть, спасла клуб, дорогая моя…
В деревню Полина вернулась одна, на автобусе.
«Неужели я что-то спасла?»
Наверное, ей следовало бы гордиться этим. Она гордилась тем, что состоит в клубе, что создала его секцию, пусть скромную. Это была ее инициатива, ее выбор, первый поступок, который лег в основу характера Полины-девушки, Полины-личности… Написав Дикки, организовав отделение клуба в Антверпене, она совершила поступок смелый, поступок неожиданный. И была вознаграждена за это. Она, может, спасла жизнь и Клоду. Клоду, который оказался более грубым и вместе с тем более ранимым, чем она думала. Утешился ли Клод? Все-таки нет. Но он, без сомнения, смирился. Тот вечер, когда он покидал турне, возвращаясь к своей работе, в свой дом, уже был отречением.
Она не упрекала себя. Полина знала, что слишком молода, чтобы помочь ему. Слишком молода, чтобы понять все, что творилось вокруг нее; но не так молода, нет, не так молода, чтобы сказать себе, что в мире есть много вопросов, которые надо решать. Но достаточно юна, достаточно невежественна, и решительна, и мудра, чтобы сказать себе, что она решит эти вопросы. Все до одного. Когда придет время.
