Франсуаза Малле-Жорис - Дикки-Король
Этот людской прилив у подножия замка делал их, Дикки и его, союзниками, и отец Поль лишний раз пришел в восторг от того, что случай служит ему.
— Я боюсь, — сказал Дикки.
С террасы доносился шум. Сильный настойчивый шум — нельзя было разобрать, что он означает, любовь или вражду, — который время от времени перекрывал пронзительный вопль: «Дик-к-к-и-и-и!»
— Чего боишься? — спросил спокойный грузный Поль. К нему снова вернулись силы.
— Ты видел фильм «Человек, который хотел стать королем»?
— Да, да… По-моему, это по рассказу Киплинга.
Не надо спешить, не надо раздражать Дикки. Отец Поль достал из кармана трубку. Он вполне успокоился. Он подумал, как поступит граф, если фанаты примутся крушить что-нибудь.
— Не помню. В фильме есть персонаж по фамилии Киплинг. Но герой попадает в какую-то затерянную долину, убеждает туземцев, что он бог, и становится их королем, и все идет как по маслу до того момента…
— Да, помню. Когда он хочет жениться на молодой девушке вопреки местному табу, согласно которому, если он подойдет к девушке, та умрет. Правильно?
— Да. Девушка сходит с ума от страха, она царапает его или кусает, точно не помню, льется кровь, и этого типа разоблачают, потому что у богов кровь пролиться не может, и тут его убивают.
— Понимаю, что ты хочешь сказать, — медленно ответил Поль. (Никола и Роза находятся внизу, но они слишком молоды. Хватит ли им необходимой силы, чтобы сдержать фанатов? Может, поручить это Франсуа? Если бы он мог вызвать их по интерфону! Но он видел, что Дикки идет вперед в своем объяснении, словно эквилибрист по проволоке, и чувствовал, как опасно его перебивать.)
— Когда я посмотрел этот фильм, он потряс меня… Знаешь, ведь солдат, тот, что стал королем, верил же в это? Сперва он просто играл роль, а потом поверил, даже перед своим другом, я забыл тебе сказать, что у него был друг, который никогда с ним не расставался…
— Как Дейв, — тихо подсказал отец Поль. Он нашел ключ к Дикки, этот ключ в его руках!
— Как Дейв… — словно эхо, повторил Дикки. — И который не верил в басни о том, что его друг — бог, он лишь хотел, чтобы оба они набили карманы и смылись… Но тот верил, что быть королем все-таки кое-что значит…
Он мучился, стремясь выразить на своем простом и бедном языке то страшное волнение, которое наконец-то проявилось.
— Понимаю, — сказал отец Поль, сделав над собой последнее усилие. — Его друг презирал туземцев. Считал их жалкими суеверными дикарями. Но герой Киплинга…
Загудел интерфон.
— Слушаю!
— Это Франсуа. Я могу им сказать, что Дикки сейчас выйдет? Они здесь все разнесут. И солнце на террасе печет так, что перевозбуждает их. Кажется, должен подъехать мсье Боду, но его пока нет.
Голос Франсуа звучал совсем спокойно. Даже иронично. Отец Поль про себя это отметил.
— Впусти их в библиотеку. Скажи, что Дикки сейчас придет, но просит полного спокойствия. Передай, что он требует этого.
Дикки не шелохнулся.
— Я не могу идти к ним, — с отчаянием сказал он.
— Можешь. И должен. История, которую ты мне рассказал, очень поучительна. Кстати, урок, который можно из нее извлечь, наверное, не соответствует точно смыслу, какой вкладывал в нее Киплинг. Тебе когда-нибудь приходилось задумываться над смыслом песни, в которой твои слушатели открывают нечто, чего ты не хотел высказывать, чего сам не замечал?
— Да… Приходилось…
Отец Поль встал. Он подавлял Дикки своей силой, всей своей массой. Теперь не время предаваться самоанализу, сомнениям. Любой ценой необходимо вдохнуть в Дикки недостающую силу.
— Слушай, я знаю, как Киплинг истолковывал эту историю. Но я говорю лишь о том, что я сам думаю. Солдата, героя фильма, погубило не то, что он объявил себя богом. А то, что он слабо в это верил. Его погубило то, что он хотел жениться на местной девушке, что народ увидел, как пролилась его кровь, и убедился: он — всего-навсего человек. Но если бы солдат по-настоящему верил, что он бог, так сильно, как в это верили другие, он не посмел бы коснуться девушки, тоже поверил бы, что она умрет, если он поцелует ее. И не поцеловал бы ее. И не погиб.
Наступила тишина. Шум за окнами утихал. «В моем распоряжении пять минут», — подумал отец Поль.
— Но разве он был настоящим богом? — медленно спросил Дикки.
— Это, дитя мое, величайшая тайна, — прошептал Поль. — Не знаю… я вправду не знаю, до какой степени он мог стать тем, кого люди называют богом… Бог, как бы тебе объяснить, может быть, представляет собой совокупность тех крупиц божественного, которые заключены в каждом из нас…
У него было такое чувство, будто он говорит слишком искренне, чтобы оказать на Дикки желаемое воздействие. Однако Дикки бесстрастным голосом сказал:
— Я иду.
Библиотека представляла собой очень просторную пустую комнату, где лишь в углу оставалось пианино графа. Он велел убрать отсюда другую мебель, чтобы она не досталась «варварам». На стенных полках книг не было. Сквозь высоченные — портьеры были сняты — балконные двери открывался далекий вид на террасу, пруд, парк.
Через холл фанаты с шумом проникли в это пустое и гулкое помещение. Франсуа не мог добиться от них ни тишины, ни дисциплины. Они с криками ввалились в открытую дверь и теперь кружили по комнате, размахивая руками, громко разговаривая, окликая оторопевших Никола и Розу.
— Он в плену! Дикки — в плену! — истерически взвизгивала Джина.
Аделина рыдала.
— Верните его нам, — умоляла она Розу, — верните его нам, из сострадания!
— Они стерегут его с собаками!
— Колют снотворными!
— Он его загипнотизировал!
— Да и здесь ли Дикки? Может, его перевезли в Мулен? Заодно с остальными наркоманами.
О существовании дома в Мулене мало кто знал, и Франсуа навострил уши. Странно, что фанатам это известно! Кто им сообщил? Полиция? Какой-нибудь предатель или болтун? В разгар суматохи в комнату вошел отец Поль.
— Он идет, — сказал он густым, теплым голосом, который заполнил всю библиотеку.
— Уже счастье! — выкрикнула какая-то девушка. Мсье Герен обиженным тоном втолковывал Франсуа:
— Само собой разумеется, что если нам не дадут встретиться и свободно поговорить с Дикки, мы будем вынуждены прибегнуть к другим мерам…
— Я подам в суд! В суд! — рыдала Жанина Жак.
Франсуа незаметно приблизился к отцу Полю.
— Странно, но им о многом известно. О Мулене, о лечении наркоманов…
— Ты отлично знаешь, что нам скрывать нечего, — улыбаясь, ответил отец Поль. У Франсуа была склонность чуть больше, чем положено, преувеличивать свою роль в группе. Однако болезненный страх, который отец Поль пережил, завтракая с Алексом, вновь охватил его.
— Но послушайте, если бы Дикки находился в клинике, неужели вы тоже устроили бы этот кавардак? — громко спросил отец Поль.
— Дикки не в клинике! Это вы наложили на него лапу!
— Мы хотим его видеть! Дикки! Дикки!
— Вы пытаетесь отнять его у нас!
— Заставить его бросить петь!
— Не-е-ет! Он не может так поступить с нами.
В лихорадочном возбуждении фанаты метались по комнате, ничего не слыша, говорили хором. Крики, на мгновенье стихшие, когда они добились, чтобы их впустили в дом, возобновились с новой силой. Эльза во весь голос рассуждала о подавлении свободы совести, о слепом фанатизме. Марсьаль и Жан-Пьер оказались в центре группки молодых людей, скандировавших все громче: «Дик-ки! Дик-ки!» Дирк пристал к отцу Полю — один он был вровень с ним ростом — и угрожающе бубнил:
— Совсем нетрудно произносить речи! Манипулировать толпами! Но этот номер с нами не пройдет! Мы Дикки не бросим! Покажи его нам или мы здесь все разнесем!
И в подтверждение своих слов он схватил небольшой бюст — единственное украшение комнаты, — который стоял позади него на камине, и вышвырнул в окно. Бюст упал на аллею, под окна графа.
— Началось, — сказал Никола, который стоял возле двери в холл.
Стало тихо, все услышали, как на нижних ступенях лестницы раздаются шаги. Появился Дикки. Фанаты инстинктивно сбились в кучку, вытолкнув вперед Жанину и Жоржа Бодуэна на его кресле-каталке.
— О бедная моя Жанина, ты потрудилась сюда приехать… — сказал Дикки своим «светским голосом», который звучал тихо, приятно, чуть ниже, чем обычно. — И ты, Жорж, приехал… Как мило… И малышки из Био. Да, я узнаю тебя, Лионель… ты ведь торгуешь пластинками, верно? Очень, очень приятно… И Джина! И Полина! Ах, Эльза, мне крайне приятно, что и вы здесь… И Патриция… Мюриэль…
Он снова, как на сцене, был Дикки Руа. Дикки-Королем. Исполненный обходительности, он излучал какой-то свет, какую-то нежность без пошлости… Он переходил от фаната к фанату, терпеливый, умеющий внушить им нечто неведомое, он превосходил самого себя, как будто снова пел.
