Пилип Липень - Ограбление по-беларуски
Слабая волна щекотно подняла волоски на его бледной голени, мягкий подводный песок просачивался между пальцами. В шаге от его ног мелькнула маленькая серая рыбка, юркнула и исчезла, затерявшись в колеблющихся отблесках и отражениях. Стоять в воде было приятно, покойно. Слушая взвизги девушек, хохочущих и брызгающихся вдали, Лявон колебался — искупаться ли? Снять рубашку, брюки, зайти по грудь в воду? Он попятился назад и сел на песок, в том месте, где проходила неровная граница между сухим, сыпучим и влажным, липким. Поднял ракушку, серо-рубчатую с выпуклой стороны и нежно-перламутровую внутри.
Он раздумывал о том, что если реальное пространство хоть примерно соответствует представлению о мире, полученному им из журналов и книг, то это море должно быть Чёрным. Лявон подтянул к себе рюкзак, оставивший на песке широкую полосу, и стал нащупывать среди денежных пачек карту мира, украденную в банке. Она плоско пристала к спинке и нашлась не сразу, но долгие поиски принесли неожиданный сюрприз — забытый пакетик апельсинового сока. Как давно он не пил апельсинового сока! Лявон с наслаждением отшелушил трубочку, проткнул её заострённым концом кружочек фольги, сделал глоток. Жизнь приобрела окончательную полноту и насыщенность.
Посидев, он разложил на песке карту, нашёл Минск и прочертил пальцем линию к Чёрному морю. Или к Азовскому? «Ну, неважно. Куда дальше? — Лявон повёл пальцем вверх, повёл вниз. — Может, попробовать в Индию?» Он стал прикидывать, сколько времени уйдёт на поездку: замерил расстояние фалангой указательного, получил четыре дня и добавил ещё один на погрешности и плутания. К Индии, с её слонами, раджами, святыми, Лявон всегда питал необъяснимую тягу. В научно-популярных журналах об Индии писали редко, и это только добавляло ей таинственности и притягательности. «Да! Может, именно там нужно искать все ответы? Может, научный путь — это только блуждание в тёмной комнате? И открытия, которыми мы гордимся, столь же незначительны, как нащупывание впотьмах табуреток и цветочных горшков? Может, есть другой путь на кухню, прямой и светлый?» Думая так, Лявон прилёг на бок, поддерживая голову ладонью, и смотрел то на огромный морской горизонт, то на мелкие, плоские волны у своих ног.
Он проснулся ещё до захода солнца, умылся волной, прочистил нос и, досадуя на очередную потерю времени, снова провёл пальцем по карте. Направо — Румыния, налево — Россия. К мокрому пальцу липли крохотные песчинки. Через Россию выходило определённо ближе. Он напоследок ещё раз посмотрел направо, на пустеющий и затихающий пляж, с которого тянулись парами-тройками женские фигурки, сложил карту в рюкзак, поднял велосипед и выступил.
Спросонья идти по песку было неловко, ноги вязли, съезжали в сторону, но вскоре он выбрался на дорогу и, подробно высморкавшись, покатил. Перед ним, вздрагивая на неровностях песка и постепенно удлиняясь, бежала его тень, и он жалел, что не едет лицом к солнцу. Там было так красиво! Лявон оглядывался, наблюдая опускающийся к горизонту, тускнеющий диск, но руль всякий раз начинал уклоняться, грозя потерей равновесия и падением. Оглянувшись в десятый раз и едва не свалившись на бок, он решил, что рисковать здоровьем нельзя — вдруг он сломает ногу? — лучше дождаться полноценного заката, остановиться и смотреть. Лявон сосредоточился на дороге, пригнулся к рулю и старался крутить педали ровно и сильно. Его ноги заметно окрепли за последние дни, и отдыхать тянуло всё реже. Дорога широкой дугой загибалась вправо, отдаляясь от моря, и понемногу поднималась. Песок превращался в почву, твердел. Мимо мелькали сухие кустики, проплывали низкие, редкие рощи.
Минуя одну из рощиц, Лявон услышал впереди дружный смех. Замерев педалями, он почти беззвучно, с эффектным шорохом шин, вылетел за поворот. Кажется, этих девушек он уже встречал: льняные платья с яркими орнаментами, красные косынки, серпы в руках. Теперь они шли навстречу и, завидев Лявона, охотно сосредоточили свой смех на нём. Переглядывались, переговаривались и прыскали. Пытаясь сохранить достоинство, он лихо затормозил и спешился.
— Добрый вечер! Подскажите, пожалуйста, я ещё в Украине или уже в России? — спросил он и тут же пожалел об этом: девушки разом остановились и залились смехом, выкрикивая что-то неразборчивое и показывая на него пальцами. Одна из них, рослая, веснушчатая, русоволосая, шагнула к нему и ткнула пальцем в грудь:
— А тебя как звать, барин?
Она произнесла это с интонацией, содержащей какой-то мерзкий, унизительный намёк, и её товарки просто взвыли от хохота. Она нагло смотрела прямо ему в лицо и была определённо пьяна. Испытывая отвращение и не говоря более ни слова, Лявон отвернулся, стал на педаль и толкнулся от земли. Как назло, шины попали в струю песка, и велосипед постыдно и беспомощно застыл. Скрежеща зубами на смех, визг и невнятные возгласы, он упрямо тащил велосипед и, нащупав наконец твёрдую почву, тронулся. Угрюмо набирая скорость, он представлял, как за спиной вырастает каменная стены, горы, непреодолимо отделяющие его от ужасных женщин. Через несколько минут сильных вращений и ритмичных дыханий смех стал поддаваться и затихать. Лявон понемногу расслабился, распрямился и поднял голову.
Вокруг простирались каменистые холмы, поросшие свежей травкой, а кое-где из земли выступали невысокие продолговатые скалы. Тень перед ним непропорционально вытянулась, стала коричневой, и, обернувшись, он застал солнце у самого горизонта. Дорога шла вверх с ощутимым уклоном, и для сохранения скорости ноги поочерёдно напрягались, как независимый от Лявона ритмичный механизм. «Если подниматься вверх достаточно быстро, то можно опережать закат и не давать солнцу опуститься!» — эта новая естествоиспытательская идея воодушевила Лявона, и он нажимал на педали изо всех сил. Скоро он насквозь вспотел и запыхался, но трюк удался: солнце зависло над горизонтом и больше не опускалось, только наливаясь красным и теряя дневную яркость.
Понемногу дорога окончательно затвердела и окаменела, ехать стало твёрдо, тряско, звонок бессвязно дребезжал, седло подпрыгивало, но Лявон сжимал зубы и давил на педали. «Военно-Грузинская дорога», — прочёл он на одиноком синем указателе, и порадовался, что движется в верном направлении. Но скалы по обеим сторонам появлялись всё чаще, становились всё выше, и начинали закрывать солнце. Надо было выбирать: останавливаться и наблюдать закат прямо сейчас или рискнуть, поднапрячься и добраться до самой высокой точки пути — перевала, который уже виднелся далеко-далеко впереди. Тонкая ленточка дороги поднималась на седловину огромной горы, мощно возвышавшейся над соседними, и оттуда наверняка открывался самый лучший из всех возможных видов на закат. «Рвану!» — решил Лявон, заткнул одну ноздрю пальцем и лихо высморкался на обочину. Вцепившись в руль, он ожесточённо вдавливал педали вниз, вниз, мысленно помогая себе, представляя, как невидимая рука толкает его в спину, и велосипед несётся всё скорее и скорее. Камушки летели из-под колёс, ветер свистел в ушах, пот лил по вискам и по спине, дыхание стало резким и болезненным. Оглядываться на ходу уже не было сил, но он чувствовал, что ещё пятнадцать, десять, пять минут — и он влетит на перевал.
Но тут колесо скользнуло по неожиданному камню, скатившемуся со скалы прямо на середину дороги, руль дёрнулся, нога соскочила с педали, и Лявон со всего размаху полетел на землю. Он приземлился удачно, почти мягко — на плечо и бедро, и сразу встал на ноги, отряхиваясь и отплёвываясь от пыли. Велосипеду повезло меньше — руль скривился, переднее колесо непоправимо погнулось и плотно застряло в вилке, правая педаль отломилась и валялась в нескольких метрах поодаль. Лявон отвернулся.
До перевала оставалось несколько сотен метров, но тень ближайшей вершины, убелённой снегами, уже почти накрыла верхнюю точку дороги. Ещё можно было успеть, и Лявон побежал вперёд, потом вспомнил о рюкзаке, вернулся, со злостью сорвал его с багажника и, выжимая остатки сил, бросился к перевалу. Солнце благосклонно дождалось его: когда он, задыхаясь, хрипя, достиг смазанной границы света с тенью и обернулся, оно как раз коснулось горизонта. Море осталось далеко позади, и остывающий диск садился за холмы; его жара ещё хватило на то, чтобы, пересекая, раскалить тонкую линию облаков. Солнце тоже устало от гонки и теперь таяло прямо на глазах — Лявон только успел отдышаться к тому моменту, когда последняя его чёрточка погасла, оставив за собой тревожное зарево.
Воздух похолодел. Вечерний свет мгновенно сгустился до мутных сумерек и, не останавливаясь, всё темнел и темнел. Зарево сжималось, бледнело, уступало место тёмно-синему ночному небу, и Лявон с восторгом наблюдал появление необыкновенно крупных и ярких звёзд. Очень скоро он озяб и, обхватив себя за плечи, пошёл вперёд, жалея об оставленной дома куртке. Дорога спускалась вниз, и Лявон ускорил шаг в надежде на то, что в долине станет теплее.
