Пилип Липень - Ограбление по-беларуски
Рыгор снова сел на пол под зелёным электрическим щитком, вытянул ноги. Он невыносимо устал, настроение застыло намного ниже нулевой отметки, и даже петь не хотелось. Со смутной тоской он вспомнил свою комнату, диван, лампу, страницы «Земли Санникова» со следами щей и табачными крошками в складках разворота. Поёрзав на рюкзаке, он горько задремал.
Скрипнуло, лязгнуло — он открыл глаза и увидел, как через дверь, ведущую с лестницы, в мутно-сером утреннем свете вдвигается монументальный, статный зад, обтянутый цветастым халатом. Мерные движения зада намекали на труд, совершаемый торсом, и верно: скоро появился живот, грудь, склонённые плечи, опущенные руки в жёлтых перчатках, и, наконец, голова со спутанным, полуседым-получёрным клубком волос на затылке. Уборщица за утренней помывкой подъездного пола.
Могучие ноги в твёрдых туфлях напряглись, тело распрямилось, лицо повернулось к Рыгору. С тряпки капало нечистым.
— Ты чей? — пробасила она, щуря маленькие глазки, — Ты чего здесь?
— Да вот лежу, — игриво и томно протянул он, потягиваясь и подробно разглядывая её. — Как тебя звать?
Спросонья ли, но уборщица ему определённо нравилась: мощные голени фигурно напрягались под шерстяными колготами, живот пучился, но не слишком, грудь уверенно распирала халат, лицо терялось в лучах лампы за её спиной. Рыгор протянул руку и дотронулся до её прохладной икры, нежно сжал, чувствуя пульс плоти под тёмной тканью. Но мечтам о взаимной ласке не суждено было воплотиться — уборщица расценила его порыв как злую обиду. Хлёстко, с плеском, она стегнула тряпкой Рыгора прямо по лицу:
— Ах ты сволочь! Ишь что удумал! Ах ты бомжатина! А ну пошёл отсюдова!
Размазывая грязную жижу по лицу, спотыкаясь, пряча голову, Рыгор бросился к выходу с площадки. Она отступила на шаг, давая ему проход, а потом ещё раз вытянула своей мокрой мерзостью по его уворачивающейся спине.
Глава 6. Как Лявон скитался
Проснувшись необычно рано для себя, на рассвете, Лявон повернулся с бока на спину, чтобы поразмыслить. Пружины взвизгнули, матрас мерно закачался. «Как они спят в таких постелях? Слишком мягко, будто в гамаке». Он замер, и качания постепенно улеглись. Но спокойно помыслить не удалось — заслышав звуки пружин, вошла Зоряна. Она широко улыбалась и держала в руках глиняную кружку и округлый ломоть хлеба.
— Вот, завтрак тебе принесла. Покушай.
Лявон досадливо поблагодарил её, и, не сдержавшись, заметил, что ни кушать, ни пить людям вовсе не обязательно.
— Какой ты колючий! — она ничуть не обиделась и смотрела лукаво.
Он огляделся в поисках одежды. Брюки и рубашка, выглаженные, аккуратно висели на спинке стула в углу. На сиденье лежала стопочка свежих, чистых платочков. «И зачем она так старается?» Лявон встал, чуть не потеряв равновесие от качнувшегося матраса. Зоряна, нежно наклонив голову и оправляя толстую косу, наблюдала, как он одевается.
Лявон прошёл сквозь дом, на крыльцо. Она не удерживала. Её улыбка говорила: ты никуда не денешься, вернёшься. Лявон, делая вид, что не замечает намёков, с серьёзностью спросил её, где можно найти Сильвестрова. Зоряна предположила, что в Киеве, всё-таки это столица. Киев, по её словам, лежал как раз в той стороне, откуда приехал Лявон. Но возвращаться было глупо — Зоряна наверняка ошибалась. Исключительно в силу привычки поколебавшись, Лявон спустился по ступенькам и положил руки на руль велосипеда. Резиновые рукоятки, прохладные и влажные от росы. Рюкзак отсырел и осунулся.
— До свиданья, Зоряна. Спасибо.
Не сказала ни слова. Наверное, смотрит насмешливо. Он тщательно высморкался и тронулся. Не оглядывался. После вчерашней нагрузки ноги гудели. Петляя, он выехал на дорогу, осматриваясь по сторонам. Там, вдалеке, в жёлто-зелёных травах, откуда вчера вечером доносилось пение, темнело пятно от костра. Где теперь те ночные девушки? Отсыпаются за холмами? Улетели на луну? Солнце поднималось над головой. Он налёг на педали. Ногам постепенно возвращалась сила и упругость.
По пути ему ещё несколько раз попадались хутора, похожие на хутор Зоряны, но пониже, с соломенными крышами и как будто скруглёнными стенами. Все они лежали чуть в стороне от дороги, и Лявон даже не сбавлял скорости. Он думал об Алесе, о её трогательной фигурке с прямыми худенькими плечами, как она махала рукой ему вслед. Она ждёт и волнуется… Но он должен ехать вперёд. Раскрыть тайны мироздания и с чистой совестью вернуться. Иначе никогда не будет покоя. Рано или поздно. Лучше рано. Лявон налегал на педали, и от усилий тела грустные мысли отступали, сбивались в комок. Один раз он обогнал стайку босых девушек в подоткнутых белых платьях и разноцветных косынках, несущих на плечах длинные вилы. Он спросил, далеко ли до Киева, и они разом расхохотались с ответ, наклоняясь друг к другу и прикрывая ладошками загорелые лица.
Завидев на горизонте вытянутые, высокие деревья, он догадался, что это — кипарисы. Кажется, о них было в одном из читанных им журналов. Кипарисы стояли вдоль дороги двумя длинными, редкими рядами. Достигнув первого дерева, он остановился, опустил велосипед на траву и прошёлся, разминая ноги. Потрогал гладкий ствол. Листья у кипариса оказались узкие, жёсткие, блестящие, похожие на лавровые из пакетика с приправой.
Небо было бледно-голубым, ярким, очень высоким, без единого облачка. Лявон прислушался к себе: спать не хотелось. Голова не болела, насморк еле теплился. «Я почти здоров. Что же будет?» — он тревожно всматривался в холмистый горизонт. За сутки он не спел ни одной песни, но мир от этого не рухнул, только настроение немного ухудшилось. Наверняка Пятрусь шарлатан или восторженный дурак. А песни не имеют никакого отношения ни к пространству, ни ко времени — просто они настолько красивые, что до слёз нравятся нам. Лявон решительно поднял велосипед, звонок звякнул. Он покатил дальше, с лицом суровым и целеустремлённым. Куда конкретно он едет и зачем едет, Лявон старался не думать.
Солнце жарило. Кипарисовая аллея оборвалась невнятными кустиками, дорога пошла вниз. Холмы кончились, и впереди, в колеблющемся мареве, проглядывал удивительно прямой горизонт. Трава пожухла и поредела, открывая светлую песчаную почву. Лявон свободно катился по пологому склону, время от времени подкручивая педали для скорости. Жаркий ветер гладил лицо, посвистывал в ушах. Он всматривался в необъяснимо ровное пространство, почти не отличающееся по цвету от неба, и в какой-то момент вдруг понял, что это — море.
Появление моря было так неожиданно и сказочно, что у Лявона захватило дух. Все мрачные, мутные мысли растаяли, и он налегал на педали, чувствуя себя ребёнком, которому не терпится впервые попасть в цирк или на аттракционы. Скоро стала видна изогнутая линия берега и нежные белые барашки, равномерно возникающие и исчезающие на воде. «Волны!» — с восторгом догадывался Лявон. Крутить педали стало тяжелее — колёса вязли в песке.
Наконец он спешился и повёл велосипед за руль, всматриваясь в побережье. Оказалось, что оно населено: у воды различались фигурки людей, лежащих, сидящих, прохаживающихся. Лявон потянулся к ветру, подувшему с моря. Ветер принёс новый, незнакомый запах, свежий и сильный, легко проникающий сквозь сопли. Его хотелось набирать полной грудью и — взлетать.
Перед пляжем дорога плавно свернула налево. Лявон сошёл с неё и покатил велосипед к морю по мягкому, глубокому песку, сухо насыпающемуся через верх в туфли. Он уже различал лица людей — и все они были женщинами. Некоторые в ярких купальниках, некоторые в одних тонких трусиках, многие в тёмных очках, кое-кто с короткими волосами — всех их объединяло нечто необъяснимое, но несомненное, что могло быть атрибутом только женщин. Кроме того, Лявон теперь окончательно понял, какие телесные различия между полами имел в виду Пятрусь. «Значит, моё путешествие уже не напрасно!» — с гордостью думал Лявон. Смутная тяжесть, лежавшая на его мыслях об Алесе и маме, теперь покинула его.
Женщины безразлично разглядывали его, и он почувствовал унизительную неловкость за свою городскую обувь, чёрные брюки и рубашку с длинными рукавами. Лявон остановился, снял туфли, закрепил под пружиной багажника и сунул в них носки. Ступать босиком по горячему песку было приятно, и Лявон зажмурился, заулыбался. Чтобы выглядеть ещё более по-пляжному, он подвернул штанины, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и украдкой осмотрелся, наблюдая за реакцией женщин. Им было всё равно. В основном женщины лежали на полотенцах, закрыв глаза, некоторые стояли, закинув руки за голову или уперев в бока. В воде торчали головы купальщиц.
Обилие людей напрягало Лявона. Он пошёл влево, вдоль берега, рассчитывая свернуть к воде немного дальше, где, возможно, будет свободнее. Действительно, в нескольких сотнях метров от дороги концентрация женщин стала снижаться и вскоре упала до такой степени, что к берегу можно было приблизиться, не рискуя задеть загорающих педалью. Для верности он прошёл ещё дальше, к выступающей в воду серой скале, где не было уже ни человека. Теперь только отдельные взгляды долетали до него, и Лявон вздохнул свободно. Положив велосипед на песок, он осторожно ступил в воду.
