Сергей Жадан - Ворошиловград
— Волнуется?
— Наверное.
— Угу, нужно к ней зайти.
— Зайди-зайди, — Травмированный недоверчиво окинул взглядом посуду на полках и начал собираться.
— Подожди, — я тоже поднялся, — я с тобой.
— Знаешь что, — ответил на это Травмированный. — Давай, разберись сначала со своими проблемами. Ага?
— Шура, — я видел, что он что-то от меня скрывает. — Что за мутки?
Травмированный какую-то секунду колебался, а потом снова сел за стол. И рассказал еще одну историю. Оказывается, пока я прятался, произошло кое-что важное. Кукурузники, по словам Травмированного, вконец озверели и активизировались. И хотя заправку нашу пока не трогали, однако, по словам опять же Травмированного, этого следовало ожидать не сегодня, так завтра. А наехали они на Эрнста, друга всех авиаторов, нашли-таки его на аэродроме и сообщили в неофициальном порядке, что аэродром всё же — объект государственный, и, несмотря на всю его внешнюю засранность и полное отсутствие в городе гражданских авиаперевозок, сама по себе взлетная полоса находится на госбалансе, и поэтому так или иначе придется ее — полосу — отдавать в надежные руки трудового народа. Все попытки Эрнста послать их на хуй кукурузники проигнорировали. Более того, самого Эрнста строго предупредили, что в случае, если он надумает и дальше оказывать словесное или физическое сопротивление, дело будет совершенно официально передано правоохранительным органам, а на кого здесь работают правоохранительные органы, объяснять не нужно. Поэтому Эрнсту предлагалось в трехдневный срок собрать манатки и выселиться с территории незаконно захваченного объекта.
— И что Эрнст? — спросил я.
— Держится, — ответил Травмированный. — Забаррикадировался во дворе, достал трофейные гранаты, сидит ждет. Мы пробуем что-то сделать, были в прокуратуре, пытались выйти на кукурузников, но они морозятся — формально зацепок нет, аэродром действительно висит на госбалансе.
— Шура, — спросил я, — я вот одного понять не могу: зачем им аэродром? Зачем им наша заправка? Они что — просто хотят всё под себя подмять, да?
— Ну, у них своя программа развития региона, — замялся Травмированный, — вместо аэродрома асфальтовый завод построят.
— Ну, а в другом месте они не могут асфальтовый завод построить? Там что — место освященное или что?
— Гер, — по-братски пояснил мне Травмированный, — они его могут построить, где им захочется. По ходу, им захотелось построить его на аэродроме, понимаешь?
— Понимаю. И что мы теперь будем делать?
— Знаешь что, — сказал он, подумав, — не нужно тебе этим заниматься. Понимаешь? У тебя свои проблемы. Зачем тебе еще этот аэродром?
— Как зачем? А тебе он зачем?
— Ну, я здесь живу, — ответил на это Травмированный.
— Шур, я тоже здесь живу, — напомнил я ему. — Какого хуя, Шур? Ты что — не доверяешь мне?
— Да доверяю я тебе, — неохотно пояснил Травмированный. — Просто знаешь, у меня плохие предчувствия.
— И что за предчувствия?
— Сдается мне, ничего из этого не выйдет.
— Ну, не выйдет так не выйдет. Попробовать же нужно, правильно?
— Нужно, — согласился Шура.
— Не прогибаться же, правильно?
— Ну, правильно, — снова согласился он. — Ладно, — сказал, — не заводись. Просто я вот думаю: почему тогда, летом, они съехали?
— И почему?
— Не знаю, — ответил на это Травмированный. — Не знаю.
— Ну съехали, и фиг с ними.
— Да всё правильно, — согласился он. — Просто не факт, что и теперь съедут.
— Шура, — сказал я ему. — Даже если не съедут — это наши общие проблемы. Договорились?
— Договорились, — сказал Травмированный после некоторых колебаний и направился к выходу.
На пороге меня остановила Тамара.
— Погоди, — задержала на миг, и этого мига хватило, чтобы Травмированный всё понял и покатился по лестнице вниз, оставляя нас наедине. — Ты прости, я, наверное, лишнего наговорила вчера.
— Всё нормально, Тамара, — попытался я ее успокоить. — Я тебе вечером позвоню.
— Позвони, — согласилась она, — если не забудешь.
— Не забуду, — заверил я ее.
— Хорошо, — сказала она, — в общем, это не так важно. Тут тебе пресвитер книжку передал, просил тебя внимательно прочитать.
— Что-то церковное?
— Не знаю, — устало ответила Тамара, сунула мне в руки книжку и вытолкала за дверь.
Железный въезд с черными звездами выглядел сиротливо, запустение и заброшенность царили вокруг, хотя под самыми воротами четко проступали свежие следы машин. Паутина висела в воздухе, скрепляя его. Было тихо и пусто, воздух прогревался медленно, словно квартира, в которой не живут. Дело шло к осени. За воротами угадывалось чье-то присутствие, словно кто-то стоял там и настороженно выглядывал сквозь амбразуры. Травмированный посигналил, но безрезультатно — никакого движения за черными воротами, никакого голоса из-за крепостных рвов. Шура достал мобильный.
— Алло, — послышалось в трубке глухо и недоверчиво.
— Открывай давай, — ответил Травмированный вместо приветствия.
Был он вообще каким-то тихим, не только сегодня, а все последние недели. Куда и подевалась его постоянная напористость. Возможно, стареет бомбардир, — подумал я. Вот и теперь — вместо того, чтобы наехать на перепуганного Эрнста, сидел и терпеливо ждал, пока тот откроет ворота, пока узнает нас, пока пустит.
Эрнст, похоже, тоже затих, замаскировался и вообще перешел на зимнюю форму одежды. Носил какую-то короткую обрезанную шинель, а под нею — красную растянутую футболку. Обут был в высокие армейские ботинки. В руках держал саперную лопатку, карманы тяжело оттягивались чем-то взрывоопасным, возможно, действительно гранатами. Увидев меня, обрадовался, сказал: очень хорошо, что я здесь, что он должен мне многое рассказать, что провел чрезвычайно интересную экспедицию, мне, заверил, как историку, будет интересно, и еще много чего собирался вывалить на меня, но тут Шура его оборвал, заявив, что слышать ничего не хочет ни про какие фашистские танки и про фашизм вообще, и попросив нас заткнуться. Мы остановились посреди двора на потрескавшемся асфальте, через который целое лето бешено рвалась трава, чтобы теперь замереть в ожидании холодов. Травмированный сидел на капоте своей легковушки, мы стояли возле него, со стороны всё это, наверное, выглядело как приятная нечаянная встреча, всё как в старые добрые времена.
Они должны были вот-вот появиться. Шура внимательно смотрел на трассу, попросил Эрнста спрятать лопатку, не позориться перед людьми и вообще сказал нам молчать и не мешать ему — мол, говорить будет он, наше дело, в случае чего, — забросать их гранатами. Я не сразу понял, что это шутка.
