Чарльз Мартин - Между нами горы
Когда из-за горизонта стало выползать солнце, я включил запись, сделал три шага вперед и зашвырнул диктофон так далеко, как смог. Он перевернулся и канул в утренний свет, в пену откатывающейся волны.
Глава 51
Меня разбудило мяуканье кошек на крыльце. Их число пополнилось, завсегдатаи привели друзей. Возглавлял нашествие красивый черный кот с белыми лапками. Я дал ему кличку Сокс. Его подругой была игривая, легко переходившая на ласковое урчание кошечка с длинным хвостом, длинными усами, острыми ушками. Вечно она терлась об мои ноги и норовила запрыгнуть на колени. Ее я прозвал Эшли.
Я взял отгул и решил провести его дома. Опираться на ограждение веранды с горячей кружкой в руках, пялиться на океан, слушать волны, дискутировать с кошками. Ловить отзвуки смеха. Эшли всегда была неподалеку: и кошка, и память. Я долго вспоминал снежные горы и вскоре после наступления темноты задремал. Мне приснилось, что она сидит с Винсом в гондоле под ярким солнцем Венеции. Она прильнула к нему, он ее обнимает. Оба загорелые и выглядят счастливыми.
Мне эта картина не понравилась.
За несколько часов до рассвета я сполз с кровати. Полная луна висела низко над горизонтом, отражаясь в каждой набегающей волне и беззвучно отбрасывая на пляж мою тень. Я зашнуровал кроссовки, наслаждаясь теплым бризом. Над моей головой тихо пролетал клин пеликанов, ловя восходящие воздушные потоки и перечеркивая своей тенью мою.
Я побежал на юг, борясь с ветром. Был отлив, весь пляж принадлежал мне. Я бежал вдоль извилистого края воды час, другой. В дюны вел одинокий след черепахи, выбравшей эту ночь для того, чтобы отложить яйца.
Когда вдали показался Сент-Огастин, я развернулся, опустил на глаза темные очки и устремился назад, домой. Всходило солнце, ветер подгонял меня в спину. Не было ни мороза, ни всепроникающего снега, ни его вкуса во рту, напоминающего о голоде, ни белой пустыни, ни тяжести саней, ни – это было заметнее всего – голоса Эшли.
На полпути я повстречал возвращавшуюся к воде черепаху-мать, изнуренную проделанной за ночь работой. Она была крупной, старой, оставляла за собой глубокие борозды в песке. Встретив первую волну, она искупалась, вынырнула и заскользила по водной глади, блестя панцирем. Несколько минут – и она исчезла из виду. Говорят, головастые морские черепахи живут по двести лет. Мне хотелось думать, что это моя давняя знакомая.
Я наблюдал за ее исчезновением. Я видел закат и восход.
Странно. Этого я не ожидал.
Я миновал вход в Гуана Ривер Стейт Парк, увидел кондоминиум, замедлил бег, затрусил, перешел на шаг. Мои ребра зажили, я снова мог глубоко дышать, полностью выздоровел. Июльское солнце уже жарило вовсю. Вода превратилась в текучее синее стекло. Вблизи от берега плескалась стайка дельфинов, но черепахи-матери нигде не было видно. Ничего, скоро на пляже будет кишеть ее потомство.
Я не услышал шагов и вздрогнул, когда мне на плечо легла чья-то рука. Я узнал вены, веснушки там, где был след от часов.
Я обернулся. Передо мной стояла Эшли. Ветровка, беговые шорты, кроссовки. Глаза у нее были красные, влажные. Похоже, она здорово не выспалась. Она качала головой, указывая себе за спину, в сторону Атланты.
– Я надеялась, что вы придете. Но вы не пришли, и я… я потеряла сон. Я стала перебирать подарки, вскрывать наиболее интересные с виду. Лишь бы отвлечься от… от этого дня. – Она схватила меня за руки, потом двинула кулаком в грудь. На ее левой руке не было кольца. – Мои врачи говорят, что мне следует возобновить занятия бегом.
– Неплохая идея.
– Не люблю бегать одна.
– Я тоже.
Она рыла песок носком кроссовки. Сложив руки, Эшли прищурилась на поднимающееся солнце и сказала:
– Я хотела бы увидеть Рейчел. Вы нас познакомите?
Я молча кивнул.
– Прямо сейчас?
Мы зашагали по пляжу. Наш путь составил две мили. Дом, который я построил для Рейчел, стоял на дюнах, в окружении крупноплодных дубков и мятлика.
После возвращения я отметил розовой лентой десять черепашьих гнезд.
– Это гнезда черепах? – удивленно спросила Эшли. Я утвердительно кивнул.
Мы покружили по дюнам, поднялись по дорожке. Песок был мягкий, совсем как снег. Я снял с шеи ключ, отпер замок, отодвинул ветку жасмина, которую никак не собрался обрезать, и открыл дверь.
Чтобы дом не перегревался в летний зной, весь он – стены, пол, все остальное – был либо сделан из мрамора, либо обложен мрамором. Солярий наверху летом выглядел лучше всего, многие орхидеи цвели.
Я посторонился, пропуская вперед Эшли. Рейчел лежала слева, Майкл и Ханна справа.
Эшли закрыла ладонями рот.
Я помахал рукой.
– Познакомьтесь, Эшли, это Рейчел. Рейчел, это Эшли.
Эшли опустилась на колени, гладя пальцами мрамор и водя ими по бороздкам, образовывавшим имя Рейчел и даты жизни. На мраморной крышке, примерно там, где должны были быть сложены на груди руки Рейчел, лежали семь цифровых диктофонов. Все пыльные, кроме одного – того, который был со мной в горах. Эшли потрогала его, повертела и положила на место. На плите, над лицом Рейчел, лежала моя куртка, свернутая как подушка.
Я уселся спиной к Рейчел, ногами к близнецам, уставился на небо сквозь цветы и стекло наверху.
– Рейчел была беременна, она вынашивала двойню. Но произошло так называемое частичное отслоение – это когда плацента начинает отрываться от стенки матки. Ей прописали месяц постельного режима в надежде, что ее состояние улучшится, но оно – без всякой вины с ее стороны – наоборот, ухудшилось. Она превратилась в ходячую бомбу с часовым механизмом.
Я пытался подействовать на нее логикой, твердил, что при полном отрыве погибнут и близнецы, и она. Мы с ее врачом хотели забрать близнецов. Она смотрела на нас как на умалишенных и спрашивала: «Куда вы их заберете?»
Я хотел, чтобы Рейчел выжила, и если бы для этого пришлось пожертвовать младенцами, я был готов. Они отправились бы к Богу. А у нас с ней были бы еще дети. Я хотел, чтобы мы вместе состарились, вместе смеялись над нашими морщинами. Она тоже этого хотела. Но проблема заключалась в том, что существовал крохотный шанс, что если мы ничего не станем делать, то дети выживут, и все кончится хорошо.
Рулетка и то предоставляет больше шансов, чем было у нее, но тем не менее она решила рискнуть. Я сказал: «Уступи их Богу. Пусть решает Он». Но она покачала головой. «Мы уже положились на случай». Я обозлился, усомнился в ее любви, я кричал, рвал глотку, но ее было не переубедить. Я боролся с тем ее качеством, которое больше всего ценил.
«Какие могут быть возражения у Бога? Как Он может тебя винить? Он первый тебя поймет». Но она ничего не желала слушать. Просто гладила себя по животу и твердила: «Бен, я тебя люблю, но я не смогу до конца жизни видеть Майкла и Ханну перед своим своими глазами. Зная, что они могли бы выжить. Зная, что был шанс, но мы им не воспользовались».
