Дёрдь Конрад - Соучастник
Все мои экскурсы в политику — сплошь пробы и ошибки; может, просто метод был плох? Социология — умнее политики. В новых жилых микрорайонах и цыганских поселках часть говорит о целом, одна деревня — о всей стране, декреты — о власти; в этом плане я многому научился. Разменяв пятый десяток, становишься реформистом; иной раз я давал увлечь себя доверчивому убеждению, что если в частном вопросе идти до конца и формулировать не слишком размашисто, то рациональный анализ, не переходящий ни в апологию, ни в обличение, вполне уместен и оправдан. Давайте сделаем так, чтобы политикам нравилось работать головой: государственную власть надо не свергать, а цивилизовать. Революция была быстрой, породила много громких фраз — и ее растоптали; реформа будет медленной, разговаривать будет на профессиональном языке — и упорно продвигаться вперед. Марксистско-ленинский клир не подберется со своими догмами к статистическим таблицам. Через десять лет после потерпевшей поражение революции профессиональная интеллигенция с оглядкой, но встала на ноги; после лживой пропагандистской демагогии любой грамотно поставленный вопрос воспринимается как глоток свежего воздуха.
Молодые сотрудники приносят свежие, составленные с помощью ЭВМ таблицы, чертежники кладут тебе на стол графики, ты, расхаживая по комнате, диктуешь очередную научную статью, приходят ученики, ты проводишь семинар в своем институтском кабинете, входит в быт телевидение; стоя в эркере барочного особняка, ты куришь трубку и блистаешь остроумием. К тебе по-свойски захаживают светила науки: кто и как сумел уберечь в своей статье опасную фразу, обманув потеющего редактора ничего не значащей заменой слова, кому и что сказал такой-то и такой-то член Политбюро, что сегодня признается из того, что вчера еще отвергалось с порога, кто и какой получил — или не получил — загранпаспорт, у кого на границе конфисковали как духовную контрабанду собственные книги и рукописи, кому их потом вернули, кому нет, о ком интересовалась у директора института политическая полиция, кто был стукачом из членов партии, кто — из беспартийных, кто с кем сошелся или разругался; мы гадаем на кофейной гуще сплетен, нам это остро необходимо, потому что наш козырь — не ситуация на биржах, а борьба за власть внутри ЦК. За разговорами проходит время, академическая машина везет тебя в аэропорт, встречать профессора Ш.; цыганский оркестр, парад венгерской кухни, дружеские отношения сквозь железный занавес, ты пригласил его за государственный счет, он тоже пригласит тебя за государственный счет, мы оплетем земной шар сетью конференций, мы не допустим такого позора — летать в научную командировку за свои деньги. И ты, и он — мы все хотим дать хоть какой-то полезный совет тугодумам из государственных органов; вы искрометно растолковываете им, что в такой ситуации можно сделать, они уныло мучаются с исполнением. Вы заключаете соглашение о компаративистских исследованиях, приходят межконтинентальные приглашения, секретарша приносит тебе загранпаспорт, деньги, авиабилет, в Милане, Москве, Монреале тебя встречают представители братских институтов, ты председательствуешь на круглых столах, ваши излюбленные идеи схожи, но у тебя отношения с властью более драматичны, чем у них, сидящие рядом с тобой коллеги не были ни министрами, ни зэками, не приговаривали их и к смерти, их мафия почтенна, но куда более безвредна, твое место в профессиональной сборной довольно престижно от Стэнфорда до Иерусалима.
В клубе интеллигенции провинциального города ты выступаешь с докладом, от которого веет вольнодумством. Функционеры тоже не хотят выглядеть отсталыми, но они, слушая тебя, явно смущены, словно ты рассказываешь порнографические истории; а речь идет всего лишь о налоговой системе. Местному специалисту подобной непринужденности не простили бы. После доклада — ужин со столпами провинциального общества, хитрыми, в галстуках и с двойным подбородком; от государственной выпивки раскрываются души, ты развлекаешь компанию забавными историями, сам слушаешь, вы хлопаете друг друга по плечам, уже на этой неделе будут переведены средства на исследование новой темы, будет ЭВМ и типография, председатель с гордостью будет поминать в газетах свой научный стиль руководства. Они сами в общем-то знают, что режим, хоть и беден, пускает на ветер слишком много средств; будь мы более самостоятельными, всего бы у нас было больше. Их партнеры и так возмущаются из-за дурацких ограничений, вводимых правительством, сверху — они показывают в потолок — сыплются по телефону хамские окрики; когда приезжает в командировку начальство, его тут закармливают до посинения. Свое дело делать они научились, умение ладить с людьми тоже есть, от насилия их воротит, хочется руководить вверенным контингентом по-отечески, но они опасаются, что тогда к ним будут относиться с презрением; не будь это так рискованно, они хотели бы быть популярнее, ведь своему городу они желают только добра, и пусть он будет таким же благонадежно посредственным, как они сами. Слишком много решений они нагребли под себя; они до позднего вечера торчат в своих пыльных учреждениях; они жалуются, что в этом своевольном городе слишком много людей, которые только глотку драть любят, потому и ходит столько злобных слухов об их скромном достатке, казенная квартира, машина, поездки, летний отдых, другие живут не хуже, только ответственности у них куда меньше. Уставшие, сидят они на охоте в засаде, кто-то из их круга допустил растрату, они пытаются выручить своего, не получается, тогда договариваются, куда его деть, нельзя же совсем опускать руки, они ведь свой авторитет защищают, а заодно и за человечком присматривают. Если какой-то начальник не намного умнее тех, кем он командует, значит, надо поговорить, обсудить, придумать что-то, чтобы он все-таки мог и дальше командовать. Они слушают речи, пишут речи, произносят речи, которые хороши, когда в них ничего нет; учатся спать с открытыми глазами; счастье еще, если жена не слишком разговорчива. Щупают свой округляющийся животик, жалобы на сердце, на кровообращение, у того, у другого недавно были похороны в семье, эх, не надо бы столько пить и курить. Они нервны и раздражительны, то сверху, то снизу обиды, на которые сразу не ответишь. Куда лучше бы копаться в своем саду, подвязывать виноград, но власть тоже приятна, им не кажется, что ее слишком много, скорее кажется, что не хватает. Они интереснее, чем механизм, которому они служат; но интереснее не намного.
Приятные во всех отношениях сотрудницы, которые преданы общественным наукам душой и телом и с гордостью рассказывают о своей работе подругам; они благоговейно разрабатывают свои мелкие темы, ты пропахиваешь представленный текст и рекомендуешь для публикации в журнале, где ты — член редколлегии, там уже знают, что эту статейку нужно тактично проталкивать. Ученицы твои в дочерних филиалах головного института немного роскошнее, чем принято, обставляют предоставленный в рассрочку этаж многоквартирного дома. Одна из них, желая без помех обсудить с тобой какой-нибудь методологический вопрос, войдя, закрывает двойную дверь гостиной на ключ. На следующий день ты между делом говоришь председателю горсовета, что у такой-то твоей сотрудницы не очень с жильем; он обещает взять вопрос на заметку. В ходе полевых работ — небольшая лодочная прогулка, верховая поездка, вечеринки, жаркое из сома в ресторане под деревьями, ты снисходительно посмеиваешься, слушая истории об ограниченности местного руководства, ты мог бы рассказать кое-что и похлеще; будь у них ума больше, разве оставались бы они госслужащими? Один из них после твоей лекции настучал на тебя в ЦК, ты неопределенно хмыкаешь, под твоими просвещенными покровителями как раз качаются кресла. Правда, А. нынче силен, потому что Б. как раз ослабел, но все-таки он сбавил темп, потому что рядом, как-то совсем незаметно, вырвался вперед Е.; нынче ведь все имеет символический смысл: открытие памятника, выставка, тихие переговоры в Москве или в Риме с итальянскими коммунистами. А. теперь стоит выше тебя; было время, когда ты стоял выше него; отцы-основатели, вы не забываете друг о друге; он немного сожалеет, что ты скатился в политике так низко, но завидует, что ты достиг чего-то в науке; к обильному мясному блюду власти так бы кстати пришлось вино авторского успеха.
29Мы не были дилетантами в содержательном времяпрепровождении. Мы столько жаловались на свой плачевный удел; но, даже если представлялась возможность уехать, все равно оставались. Нравится мне эта восточноевропейская живучесть: нет такого переплета, нет такого отчаянного тупика, в котором мы не могли бы найти себя, приспособиться. В отношении свободного времени я — магнат; в институте достаточно показываться по понедельникам и четвергам, кофе, водка, соленые и циничные истории; как бы я мало ни сделал, меня все равно не выгонят, а то, что я все-таки делаю, я делаю исключительно под настроение: по утрам, когда возвращаешься из бассейна, ей-богу, так приятно немного напрячь серое вещество. Долгие телефонные разговоры, блуждание в лабиринте любовей; все кафе по утрам переполнены парочками до такой степени, что в них воздух искрится; нам хватает времени прогуляться в лесок с новым романом в руке, и вырезать вертел для сала на каком-нибудь из необитаемых островков на Дунае, и посидеть задумчиво, держась за руки, в тишине и сумраке барочной церкви, и пить красное вино под ореховыми деревьями в окраинном ресторанчике. Под смогом официальных словопрений ласково и сочно зеленеет параллельная культура.
