Эйтан Финкельштейн - Пастухи фараона
— Бог с вами, кто же требует от культуры отказываться? Идеалом православия является еврейский народ как еврейская православная церковь. Подумаем, что означают слова Апостола «Весь Израиль спасется»? А то, что народ Израилев откажется от ненависти к Христу и станет особой церковью божьей, церковью апостола Иакова, венчающего Православие!
— Кончайте, мужики, лимпизить. Ну, о чем вы говорите? Сколько в церковь народу пойдет? С гулькин нос! А в партии шестнадцать миллионов. Она — сила. Она все решала и решать будет. Туда надо идти.
— Пошел ты, Виля, со своей партией в одно место, — возмутилась Кира. — Вот мы с Жанной в прошлое воскресенье проповедь отца Антония слушали, так в церкви столько народа собралось — яблоку негде было упасть!
— Так туда небось, кроме вас, одни бабульки деревенские набились.
— Вовсе не деревенские. Там такие люди были, такие! Сам…
— Не говори, Жанна, не говори ему, — перебила ее Кира. — Ты, Виля, сам туда съезди. Сразу увидишь, что церковь — это не партия! На партсобрании сидишь и думаешь, как бы поскорее домой удрать, а в церкви…
— Ничего, Кирка, вот дойдет куда надо, что ты в церковь ходишь, тебе сразу на партсобрании весело станет!
— Плевала я на вашу партию, мне все равно кроме младшего научного ничего не светит, — Кира повернулась к Меерсону-Менделееву. — Еще чайку, отец Антоний?
— Пусть они чаи гоняют, а мы с тобой пойдем покурим, — Пшеничников встал, взял под руку Тоника, потащил его в коридор.
— Ну, твоя Кирка дает!
— Без тормозов она у меня. Помнишь, как диссертацию писала? Ночами сидела, ни меня, ни дочери не замечала. Ладно, пройдет у нее и это. Скажи лучше, насчет псевдонима ты серьезно думаешь?
— Уверен. Ты начальство пойми: у нас что ни писатель, то — еврей. Должны же они как-то регулировать.
Хозяин дома, меж тем, предоставив Меерсону-Менделееву беседовать с дамами, уединился с Бедуном.
— Ося, а ты в свой почтовый ящик тоже в ермолке ходишь?
— Не в ермолке дело, — смутился Бедун. — Мы должны бороться за возрождение нашей культуры.
— Для чего? Что мы тут с ней будем делать?
— Почему тут? У нас, между прочим, своя родина есть.
— Ну и ну! У него, — Пятиборский кивнул в сторону Меерсона-Менделеева, — и мамаша была сумасшедшей, и сам он… А твой-то папаша с пеленок в партии. Как ты до такого дошел?
— Так и дошел. И, между прочим, не я один до этого дошел.
— Ну, предположим, найдется еще пара безумцев, да кто ж вас выпустит? Тут в Польшу съездить — историческое событие, а уж в Израиль!
— Господь нас по белу свету рассеял, он нас и соберет. Почитать хочешь?
— Что у тебя?
— «Экзодус», потрясающе.
— Давай, только Жанке ни слова! — Пятиборский под столом взял у Бедуна небольшую книжонку, незаметно сунул ее в карман и тут же обратился к Меерсону-Менделееву. — Не надоели вам наши дамы, сэр? А то пойдемте, покурим.
— Благодарствуем, только мне пора. Еще кое-кого навестить надо.
Меерсон-Менделеев встал, поцеловал дамам ручки, направился в коридор. Все пошли его провожать. Натянув пальто, отец Антоний пожал руки мужчинам и со словами «Храни вас Господь» вышел на лестничную площадку. Дамы махали ему до тех пор, пока двери лифта не скрыли крупную фигуру в черном.
— Доиграется папаша Антоний, — съязвил Пятиборский, — о его проповедях слишком уж много шепчутся. Смотрите, девки, влипнете в историю. Деревенским бабкам сойдет, а вас возьмут за одно место.
— Там и без нас есть кого брать, — тряхнула грудью приунывшая Кира.
— Ребята, а может, он того, по заданию? — Бедун вопросительно посмотрел на друзей. — При всем честном народе нести антисоветчину! Подозрительно что-то.
— Какая там антисоветчина? Любой деревенский поп говорит то же самое, только он — человек скучный, а наш Антон как рот раскроет, как глазом сверкнет!
— Не скажи, Виля. В какую игру Антошка с органами играет, это вопрос.
— Да вы, мужики, в каждом стукача видите. Если человек от всего сердца говорит о свободе, любви и ненависти, он, по-вашему, сексот?
— Ладно, Кира, берем свои слова обратно. Давай собирайся.
— И нам, Мариша, пора.
— Здесь? — такси выскочило на Большую Дмитровку.
— Еще немного. Вот здесь, — Пшеничников расплатился с таксистом, толкнул ногой тяжелую дверь и пропустил вперед Маришу.
Отряхнувшись в парадной, они поднялись по широкой обшарпанной лестнице на второй этаж. На площадке в пижамных штанах и куртке курил сосед. Виль смутился.
— Вечер добрый, Владимир Владимирович, что это вы так поздно?
— Не спится, Вильгельм Яковлевич. А можно ли вас на два слова?
Пшеничников отпер дверь, бросил Марише: «Иди, я сейчас» и подошел к соседу.
— Что-то случилось?
— Срочно нужен отчет по Меерсону-Менделееву.
— Не сегодня же!
— Именно сегодня. Напиши и брось в мой ящик, утром заберу. Завтра у Самого совещание, будем решать, что с ним делать.
— Да там ничего нет, обычные поповские бредни!
— Проповеди в церкви — это еще куда ни шло, но он в почтовые ящики повадился, техническую интеллигенцию сбивает с пути.
— Хорошо, — упавшим голосом согласился Пшеничников и, помедлив, добавил: — Я сегодня с Тоником говорил, он согласен свое «Путешествие» под псевдонимом пустить. Надо бы напечатать.
— Ладно, иди работай, я дам команду, — «наш человек» потушил сигарету и исчез в дверях своей квартиры.
Post scriptumОкрыленный первой удачей — «Путеводитель в страну рукописей» под псевдонимом «Натанов» все же был издан, — Натан продолжил архивные изыскания и написал много исторических романов, посвященных декабристам, Радищеву и Герцену. Главным же трудом своей жизни он считал «Секретную политическую историю Российской империи», завершить которую ему не удалось. Он умер от разрыва сердца во время спора с писателем-деревенщиком А. в ресторане Центрального дома литераторов.
Кира тяжело пережила кончину Натана, но уже через год вышла замуж за известного литературного критика Н., человека церковного и глубоко верующего. Через год она родила ему сына, но вскоре брак распался: будучи платонически влюбленной в своего духовника, отца Кирилла, она не могла больше выполнять супружеские обязанности.
Побывав однажды в Литве, Саша Пятиборский познакомился с монахом-иезуитом отцом Станисловасом, под влиянием которого принял католичество. Однако под напором жены вскоре перешел в православие. После Шестидневной войны Пятиборский перестал ходить в церковь, надел ермолку и начал изучать иврит в ульпане Иосифа Бедуна, о чем не замедлил сообщить дяде Осе, будучи уверен, что лондонскому дядюшке его новый выбор придется по душе. Дядя Ося, однако, в резких тонах высказал свое неприятие «любого национализма» и еще раз подтвердил неизменную свою приверженность «лучшим традициям русской интеллигенции». «А уж если меня что-то и увлекает помимо русской культуры, так это загадки древней буддийской цивилизации», — писал Ося сыну любимой сестры, погибшей в Ленинграде во время блокады. Пятиборский, прекрасно умевший читать между строк, тут же сообразил, что хотел сказать ему дядя, и начал изучать буддизм. Через короткое время он написал в Лондон, что готов преподавать буддийскую философию в любом из британских университетов.
Еще через какое-то время он получил визу в Израиль и оказался в транзитном лагере еврейских эмигрантов Шенау, что под Веной. Там он произнес публичную речь, в которой решительно осудил сионизм и потребовал незамедлительно отправить его в Лондон. Оказавшись в Англии, он, к своему удивлению, обнаружил, что ни один британский университет не спешит осчастливить себя «выдающимся советским специалистом в области буддийской философии». Пятиборский начал было подумывать о переезде в Израиль, но тут его приняли на радиостанцию «Освобождение» в качестве «выдающегося британского специалиста по сравнительному религиоведению».
Несмотря на преследования инакомыслящих и аресты диссидентов в суровую брежневскую годину, отец Антоний неутомимо пропагандировал слово Божье среди еврейского народа, популяризировал азы православной веры в своих статьях и книгах. Его поношенное черное пальто можно было увидеть в медвежьих уголках Подмосковья и на вешалках ведущих институтов Академии наук, его горящий взгляд воодушевлял разочарованных, вдохновлял неудачливых, придавал силы отчаявшимся.
С падением брежневского режима, когда православие сменило марксизм в качестве государственной религии, отец Антоний загрустил и сник. Его духовные дети, воспользовавшись еврейским происхождением, выехали за рубеж, сам же он все реже произносил проповеди, все реже появлялся на людях. В один из осенних дней 1990 года он ушел из дома и больше не вернулся. Его исчезновение породило массу легенд. Одни утверждали, что отца Антония убил его же прихожанин, потребовавший у батюшки денег на водку. Другие говорили, что Меерсон-Менделеев пал жертвой заговора церковных иерархов — чинов КГБ, третьи, наконец, уверяли, что видели отца Антония в литовском городе Тракай, где он сменил имя на Лейбу, отпустил пейсы и каждую ночь приходит на берег Тракайского озера, на то самое месте, где когда-то стояла старинная синагога. Там он, закрывшись полами своего черного пальто, до утра рассуждает сам с собой о свободе, любви и ненависти.
