Это могли быть мы - Макгоуэн Клер

– Папа? – он подошел к лестнице. – Оливия?

Они вышли из разных комнат, одетые в благопристойные пижамы, сдержанные и целомудренные.

– Кирсти… Она… Кажется, что-то не так.

Впоследствии он вспоминал, как ему показалось в этот момент, что страх прорезал в завесе заторможенности вокруг отца отверстие – идеально круглое, будто после стеклореза.

Кейт, наши дни

Голова Кейт была словно налита свинцом после событий минувших суток, словно она никак не могла пробудиться от затянувшегося сна о прошлом. В поезде она ненадолго, но сильно расплакалась от боли. Отец, сестра и даже мать, успевшая застать ее, когда вернулась из продовольственного банка и тщательно вымыла руки в тихом шоке при виде собственной дочери. Они так и не поговорили ни о чем важном. Племянница и племянник, которых она не увидит в этот раз. А значит, возможно, и никогда. Опыт выживания в пандемию, которая, казалось, в основном уже закончилась, во что до сих пор не верилось. Домашнее обучение, неоплачиваемый отпуск мужа Элизабет, длинные очереди за дополнительными дозами вакцины в начале года. Ее работа – они видели по телевизору. Волонтерство матери и здоровье отца. Ни слова о жизни Кейт в Лос-Анджелесе и о семье, которую она бросила. Имена Кирсти, Эндрю и Адама вообще ни разу не всплыли. Сказали бы они, если бы с кем-то из ее семьи что-то произошло? Точно нет. Потому что здесь и сейчас, в холле дорогой лондонской гостиницы, Эндрю чего-то не хотел ей говорить.

– Где Кирсти? – спросила она.

Это следовало узнать с самого начала, но даже просто произнести имя дочери было больно. Как это странно. Ее сын здесь. И оба мужа – в одном помещении. И едят печенье из одной тарелки, судя по всему. Что происходит? Эндрю даже не смотрел на нее, а по лицу Конора ничего невозможно было прочитать. Кроме, наверное, легкого раздражения из-за того, что он оказался втянут в эту семейную кутерьму. Что ж, он сам за это заплатил, пусть сам и расхлебывает.

– Если эта книга о Кирсти, то где она?

Эндрю разинул рот.

– Она…

Господи… Что случилось?

– Ты должна кое-что узнать о Кирсти. Она… э…

Кейт хмуро посмотрела на него. С губ было готово сорваться почти забытое выражение: «Да выкладывай уже, Эндрю».

– В чем дело?

О боже! Ее вдруг пронзил страх, проникающий даже в те закоулки души, которые она считала давно отмершими и окаменевшими.

– Я… Пожалуйста, Эндрю, скажи!

Он подчинился. И его слова поразили Кейт словно гром.

– Понимаешь… В прошлом году она заболела. Корона. Мы думали, опасность миновала. Она получила прививку в числе первых. В общем… Адам первый заметил. Кирсти ее подхватила. Заболела довольно тяжело.

Кейт посмотрела на сына, который со злостью уставился в пол, потом на своего бывшего мужа, продолжавшего говорить. Кирсти умерла. Они это хотели сказать? Боже… Она почувствовала, как ее засасывает чувство вины.

– Я… Да говори уже!

«Умерла». Кейт ждала, когда он это скажет. «Она умерла». Это казалось неизбежным. Многие инвалиды умерли от коронавируса. Почему ее дочь должна была этого избежать?

Короткая пауза. Адам и Эндрю переглянулись.

– В интернате, – сказал Эндрю. – Нам… Мне пришлось отдать ее в дом инвалидов.

– Ох…

Сначала – облегчение, яркая вспышка чистого света, постепенно окрашиваемая другими эмоциями. Кейт не знала, что обо всем этом думать. В ее голове Кирсти оставалась маленьким ребенком, и идея поместить ее в интернат вызывала отвращение. Но теперь ей было уже двадцать. Не ожидала же она, что Эндрю будет заботиться о Кирсти всю ее жизнь?

– Значит, она не… Она выжила?

– Еле-еле, – фыркнул Адам. – Ей было трудно дышать, а никто этого даже не замечал. Она не могла сказать нам, и уровень кислорода в крови постоянно падал. Несколько недель пролежала на искусственном дыхании. Она не такая, какой была.

– Мы этого не знаем…

– Знаем, папа. Попробуй хоть раз посмотреть правде в глаза! Она… забыла то, чему научилась. Все забыла. Понимаешь, она не может… делать то, что могла раньше. Вернулась к прежнему состоянию.

Кейт пыталась контролировать выражение лица, но не понимала, какое будет сейчас уместно. Едва она начала свыкаться с идеей, что Кирсти способна общаться, как ей говорят, что она больше этого не может? «А я все пропустила. Опоздала».

– Послушай, Ади, я понимаю… – Эндрю вдруг заморгал. – Боже! Я только что понял, где может быть Лив.

Адам переменился в лице.

– А… Ага. Не лишено смысла.

Кейт почувствовала себя лишней – зримое напоминание о том, что она больше не член этой семьи, потому что она понятия не имела, о чем они говорят. Эндрю искал свой пиджак.

– Отсюда недалеко… Я могу вызвать такси или…

– Возьмите машину, – предложил Конор, ее муж, о присутствии которого Кейт уже почти забыла. – Она стоит почти у самого входа, водитель ждет. Пожалуйста, возьмите ее и поезжайте, куда надо.

Пускает пыль в глаза даже в такой момент. Или, может, в самом деле хочет помочь. Он запросто мог спросить, что это значит для фильма, если история в книге заканчивается без надежды, если события продолжались и после ее написания, если достижения Кирсти пошли прахом. Но, заглянув в себя, Кейт поняла, что ее способность понимать мотивы Конора полностью исчерпана.

– Я еду с вами, – неожиданно для себя сказала она.

Эндрю, наши дни

В кино героям всегда известно, куда может убежать любимый человек, если хочет скрыться, какое место имеет для него особое значение. Весь день Эндрю не мог избавиться от чувства, что, прояви он больше внимания, дай он Оливии то, чего, как он знал, она хотела все эти годы, и, возможно, ответ пришел бы в голову сам собой, словно отгадка в кроссворде. Что важно для Оливии? Кого она любит? Адама, но мальчик здесь, с ним. Делию, но Делия тоже исчезла без следа. Его, Эндрю. Она любит его, и он это понимал, так почему же все это время отталкивал ее? Наверное, боялся принять то, что есть женщина, способная видеть все его недостатки и не сбежать. Боялся неизвестности, боли, которая становится неизбежной, если позволяешь себе любить, потому что однажды любимый человек умрет или бросит тебя. Куда еще она могла пойти? Ее родители отдыхают во Франции, да и в любом случае едва ли она поехала бы к ним.

Но он все же нашел ответ. Единственным пришедшим ему в голову человеком, которого любила Оливия, была Кирсти. Конечно же, Оливия не захотела бы оставлять ее одну надолго. И вот он едет в машине в ее интернат в городке по соседству с Бишопсдином. Всего час езды от Лондона. Едет вместе с сыном, бывшей женой и новым мужем бывшей жены. Все молчали. Водитель был отделен от них панелью из дымчатого стекла, сиденья – прохладная кожа, в кармашках сидений – бутылки с водой. Как же, должно быть, жила Кейт после ухода! В комфорте, в заботе. Он не мог не поглядывать на нее и ее мужа. От них веяло богатством. У нее была загорелая кожа – пусть морщин и стало чуть больше – и мелированные волосы. Он ничего не понимал в женской одежде, но высокие ботинки, джинсы и легкий джемпер выглядели недешево. То же и Конор – просто джинсы и джемпер, но почему-то они выглядели лучше, чем любая одежда Эндрю. Бледная кожа, несмотря на жизнь в Лос-Анджелесе, хорошая стрижка. Серебряные часы на запястье. На пальцах Кейт были кольца, но обручальных колец не было ни у нее, ни у него. Почему так? Эндрю снял свое в тот же год, когда она его бросила, но оно по-прежнему лежало в ящике прикроватной тумбочки, где он иногда натыкался на это кольцо в поисках препаратов от изжоги. Наверное, оно теперь и на палец не налезет.

Кейт перехватила его взгляд.

– Получается… она сейчас в хорошем месте, да?

– Ну… Насколько это возможно.

Интернат был довольно симпатичный, с геранями у дверей и скверно нарисованными воздушными шариками на стене в холле. Но все равно Эндрю терзало чувство вины за то, что он отдал туда дочь. Врачи предполагали, что, возможно, мозг пострадал за то время, пока она лежала на искусственной вентиляции легких, но точно ничего сказать не могли. Ему была почти невыносима мысль о том, как в прошлом году, когда Адам заметил, что Кирсти больна и ее повезли в больницу; его жег стыд оттого, что он сам этого не замечал. Нехватка аппаратов искусственной вентиляции легких, усталые и ошалелые медицинские работники с глубокими следами от масок на лицах. Решения, которые нужно было принимать, осторожные объяснения, суть которых заключалась в том, что Кирсти – не приоритет. Если реанимация переполнена и обычному человеку, например, молодому и сильному или семейному, искусственная вентиляция легких нужнее, ему окажут предпочтение перед Кирсти. И даже если найдется свободный аппарат, ей может не хватить сил, чтобы выжить. Это тяжелая процедура, а она не поймет, что происходит, и будет сопротивляться. Беспросветность, страх перед необходимостью оценивать ее жизнь подобным образом, понимание, что, несмотря на его боль и гнев, у больницы нет выбора. Другой надежды на помощь не было. Даже Оливия была настолько потрясена, что прервала свое вечное молчание и появилась в новостях собственного канала с гневной критикой государственной политики и нехватки средств, обрекавшей инвалидов на смерть. Она и сейчас продолжала работать в инициативной группе.