Это могли быть мы - Макгоуэн Клер

Кирсти в этом году должно было исполниться девятнадцать, и мысль о том, что она утратит право на регулярный дневной уход, как и большинство детей-инвалидов в ее возрасте, пока еще не слишком тревожила – все равно служба не работала уже больше года. С услугами для взрослых инвалидов дела обстояли еще хуже: коронавирус уничтожил их на корню. Адам знал, что отец раздумывает, как быть дальше. Отдать ее на долгосрочный уход? Оливия его в этом не поддержала бы. Но решать не Оливии. Адам ненавидел ее жертвенность. Терпеть не мог людей, которые не умеют быть счастливыми и даже не пытаются. Что бы предпочла сама Кирсти? Если, конечно, у нее вообще могло быть собственное мнение. Это была неизведанная территория – что Кирсти могла и чего не могла. Годами ответ на этот вопрос казался определенным (почти ничего), но теперь все было не так однозначно. Она постоянно училась новым жестам, и когда она показывала их Адаму, внутри него все холодело от страха. Если она понимала, если она была на это способна, то было возможно все. Может быть, она понимала, что он все эти годы подводил ее. Может быть, он должен был больше помогать с ней, остаться дома, а не сбегать в Лондон. Но что он мог поделать?

Адам вернулся домой после последнего курса университета, чтобы подготовиться к экзаменам, потому что в студенческом городке никого не оставалось, но возвращаться ему вовсе не хотелось. Он думал даже остаться в Брайтоне, в своей крошечной комнатушке на крыше, чтобы каждый день ходить в библиотеку и обедать в столовой вместе с иностранными студентами, платившими астрономические суммы за право учиться здесь. Ему нравился этот город, ощущение, что находишься где-то на краю жизни и можешь легко сбежать. Концертные площадки, разные группы, которые он успел собрать за время учебы и бросить, сочтя их недостаточно серьезными. Подспудное ощущение убожества и паники. Но было слишком печально в итоге оказаться здесь в одиночестве среди наглухо закрытых магазинов и кафе, и он, надев маску и собрав один-единственный рюкзак, отправился домой. Когда поезд начал подъезжать к Бишопсдину, Адам подумал не выходить и отправиться дальше на север. Там сесть на катер до какого-нибудь шотландского острова, уехать куда подальше. Сбежать от этой жизни, от своей семьи, как когда-то поступила его мать.

Его возвращение было предсказуемо неловким: Оливия обняла его, не забыв перед этим как следует вымыть руки, и он нехотя обнял в ответ ее костлявое тело. По такому поводу был накрыт особый обед и даже – Господи! – вывешен приветственный транспарант. На столе стояла вся еда, которую Адам хоть раз ел в ее присутствии, чего Оливии было достаточно, чтобы отнести эти блюда к числу любимых. Кирсти приодели в джинсы и джемпер с кошкой, Оливия заплела ее светлые волосы в косы и подкатила в кресле к столу в приличном виде, но она, конечно, тут же перепачкалась. Оливия стояла, тревожно сложив руки, отец неловко переминался с ноги на ногу. Адам терпеть этого не мог. Нужно было остаться в колледже и довольствоваться лапшой быстрого приготовления. Там наверняка должны были найтись какие-нибудь местные девчонки, с которыми можно было бы попробовать закрутить роман. В этом он пытался себя убедить, понимая, что на самом деле ему нужна только одна девушка.

– Кирсти так рада тебя видеть, – сказала Оливия.

В его груди всколыхнулся гнев. Даже новыми жестами она никак не могла передать столь сложное ощущение. Но потом она помахала ему липкими от слюны руками, показывая знак: «Привет! Привет! Привет!», и ему стало стыдно, потому что она, возможно, и в самом деле была рада его видеть.

– Привет, Кирсти. Все хорошо?

Он взял ее за руку, и вдруг ощутил пробежавший по спине холодок.

– Она очень горячая, – сказал он.

На ощупь кожа была такой теплой, словно Кирсти весь день провела на солнце, хотя погода была холодная и дождливая – весна в этом году была одной из самых холодных за всю историю наблюдений, как мрачно говорили люди, теснясь на крошечных верандах на улице и притворяясь, что им весело. Отец нахмурил брови, но и только.

– В самом деле? – Оливия коснулась ладонью лба Кирсти, облепленного прядями волос. – Может, принести градусник, Эндрю?

Они только переглянулись, и Адам вздохнул, поражаясь тому, каким чудом существует этот дом, если ни один из его обитателей не способен принять решение.

– Я принесу.

Открытая дверца высокого шкафа, где хранилась аптечка, пробудила воспоминания: его мать, прикладывающая холодную ладонь к его лбу, как Оливия только что сделала с Кирсти. Он отыскал тот же самый градусник, который побывал во рту у них всех. Оставалось надеяться, что его хотя бы помыли. Ощущение стеклянного пузырька за щекой. Кирсти сопротивлялась, она не хотела этого, и вставлять градусник ей под язык было неприятно, но контакт с чужой слюной и кожей помог Адаму ощутить себя более нормальным человеком. Ощутить, что он по-настоящему что-то делает. Он погладил сестру по голове, чтобы успокоить.

– Все хорошо. Это всего на секундочку. Вот так…

– Какая нормальная температура? – спросил он, поднеся градусник к глазам, как когда-то делала мать, и осознав, что понятия не имеет, что прибор должен показывать.

– Э… Кажется, тридцать семь или ниже, – уклончиво пробормотал отец.

Он всегда говорил уклончиво. С тех пор, как он продал книгу издательству, казалось, он стал еще тревожнее. Довольным, да, но и смертельно перепуганным, что Адам был вполне способен понять.

– Тридцать девять. Это плохо?

Адам посмотрел на них. Это они здесь взрослые. Это они должны решать, серьезно ли положение.

– Посмотрим, как она будет чувствовать себя утром, – неуверенно произнес Эндрю, покосившись на Оливию, словно ища поддержки в этом отказе от решительных действий.

Судя по всему, никто не хотел произносить этого слова – коронавирус.

– В конце концов, она вакцинирована. Возможно, везти ее в больницу более рискованно.

– И она не кашляет, – добавила Оливия, прикусив губу. – Правда ведь?

Никто не ответил.

Оливия стала мыть посуду, хотя Адам предпочел бы заняться этим сам – все лучше, чем сидеть с отцом перед телевизором.

– Хочешь что-нибудь посмотреть? – Эндрю нервно жал кнопки на пульте.

– А… Нет, я вообще не в курсе, что там показывают.

Он смотрел сериал на «Нетфликсе», но у них, конечно же, не было подписки. Слишком дорого, даже при цене меньше десятки в месяц, даже притом, что Оливия богата. Его бесило это бессмысленное скупердяйство.

– Мы с Оливией смотрим на Четвертом канале по подписке один сериал, шведский.

– А… Ну, включай. Я не против.

– Или можем посмотреть фильм, или…

Нерешительность, убийственная вежливость, царившая в этом доме, давила Адама. Мать хотя бы ссорилась с отцом, насколько он помнил. Хотя бы иногда срывалась на Эндрю, на него и на Кирсти, которая уж точно этого не заслуживала. Лучше уж так.

Натирая руки кремом, вошла Оливия.

– Ну, будем смотреть кино или…

Адам понял, что никто из них не хочет принимать решения, а его выбор был бы слишком жестоким на их вкус, или там оказалась бы постельная сцена, которая всех смутит, а все, что они хотели бы посмотреть, он уже видел. Поэтому в конце концов он просто сказал, что устал, и ушел спать наверх. Лежа без сна, он часами переписывался с однокурсницами, выясняя, не спят ли они и не скучают ли точно так же в обществе родных. Он чувствовал себя виноватым из-за Делии. Но почему, если она сама отказывается встретиться с ним или хоть как-то обозначить их отношения? Куча фотографий в соцсетях от друзей: барбекю в саду, украшенные к празднику дома, лодки на каналах, улыбающиеся нормальные братья и сестры. Жизнь возвращалась в норму, и люди пользовались этим на всю катушку.

Проснувшись ночью, чтобы сходить в туалет, он услышал стон Кирсти и вошел в ее комнату. Сестра свернулась калачиком на кровати с высокими бортиками. Ее дыхание звучало странно. Словно что-то рвалось. Но так же не должно быть? Как будто у нее на груди лежало что-то тяжелое и она не могла вдохнуть. Он приложил ладонь к ее лбу, как это делала Оливия, и отдернул руку. По спине снова побежали мурашки. Она просто горела. Еще сильнее, чем прежде. Она наверняка больна. От нее пахло болезнью. Девочка лежала, раскрасневшаяся, горячая, и тихонько хныкала. Но почему отец и Оливия этого не замечали?