Наум Ним - Господи, сделай так…
Откуда они вообще повылазили, эти молоденькие бычки? Совсем не мелкий ростом Серега доставал каждому из них не выше подбородка (как раз для резкого удара головой в зубы — наповал)… И ведь как на подбор — один в одного. Не похоже, что эти шкафы могут появиться на свет обычным способом. Может, они каким-то почкованием размножаются друг от друга — и пожалте: еще один шкаф в такой же куртке, вязаной шапочке и трениках…
Серега повернулся, достал губами из пачки ловко выщелкнутую сигарету и поджидал, кто поднесет огонек зажигалки. Никто к этому не шевельнул. Бычок, стоящий перед Серегой, пощелкивал четками зоновского изготовления, следующий за ним — покачивался на пятки-носок, не вынимая рук из карманов куртки, а дальше — не разобрать… Зоновские четки обнадеживали, но все остальное — напрягало.
— Ты откуда нарисовался, такой красивый? — попер бычок с четками.
Серега опустился на корточки и несколько секунд так и сидел, прикрыв веки, с прямой спиной, мирно пристроив кисти рук на коленях.
— Эту судорогу, — Серега неопределенно мотнул головой, — я крышую, — вместо ответа снисходительно сообщил Серега, не выпуская из губ незажженную сигарету.
Его на первый взгляд проигрышная позиция на самом деле при Серегиных навыках давала исключительные преимущества для убойного отпора. Удар ногой легко перехватить, а у нападающего в этот момент равновесие — ни к черту, а чтобы вмазать рукой — надо наклониться, и если вовремя вскочить навстречу этому наклону, то удар получится хоть и малой массой, но на два ускорения — и наповал… Однако Серега рассчитывал не только на это. Оттуда, сверху, сейчас хорошо читалась наколка воровского перстенька на безымянном пальце его левой руки, а в распахе ворота можно было углядеть рукоять кинжала от воровского же портака на груди. Но все это, конечно, только для грамотных — кто умеет читать…
Браток с четками зацепился. Не то чтобы он сильно рубил в людских понятиях, но что-то где-то слышал…
— Ты сам — кто будешь? — спросил он вполне уважительно и наклонился, поднося огонек к Серегиной сигарете.
— Лешаин… Сергей Лешаин.
— Я отлучусь позвонить… Не против?
— Звони, — равнодушно отозвался Серега.
— Да че звонить? — взбычился кто-то сзади. — Мочкануть этого недоноска.
— А ну цыц! — рявкнул поклонник четок. — Чтоб ни звука тут, покуда я вертанусь… Умрите, падлы!
С полчаса братки переминались, вздыхали, маялись, а Серега так и сидел — будто уснул.
— Ты извини, — зачастил, забулькал прибежавший главарь. — Я ж не знал… Если бы твой коммерсант сказал сразу, что и как, а он — тыры-пыры… Ну — лататы?
— Почти, — кивнул Серега вставая.
Он поманил к себе предлагавшего мочкануть братка, от которого все остальные заранее отстранялись, как от чумного. Тот лупал глазами и шумно сопел. Серега резко вмазал его точнехонько в солнечку, а когда тот, охнув, стал изгибаться, цепко схватил в пятерню его стриженный в нуль затылок и рванул вниз — мордой в подставленное колено.
— А другим разом — и мочкану, — пообещал Серега под облегченные посмеивания бычков, подхвативших своего недотепистого другана и радующихся, что все сладилось мирно и клево…
Серега направился было к Тимке, но тот сам вынырнул из какого-то закутка с пожарным топором в руках.
— Подслушивал?
— Наготове стоял… Вдвоем мы бы их уделали. — Тимка прислонил топор к стене. — А откуда у тебя такое прозвище — Лешаин? От лешего?
— Леший его знает, — засмеялся Серега.
— Хорошо ты их… Скажи, а этот тебе сказанул словцо забавное — “лататы”. Это что такое?
— Это вроде что все в порядке… претензий нет…
— Так, значит, в нашем дельце — лататы и никто к нам ничего не имеет?
— Вроде того…
— Гульнем?
— Самую малость, и поеду назад…
Тимка уговаривал Серегу остаться, завалиться ко мне и втроем поставить на уши всю Москву…
— Он сам собирался на днях в Богушевск, — сказал обо мне Серега. — Давай и ты — там все и поставим на уши.
— Хорошо бы, — возмечтал Тимка. — Но не-е, не получится — мне сейчас это хозяйство оставлять не след. Вот когда все само покатит — тогда можно и отлучиться…
Серега рвался домой. Он в очередной раз удостоверился, что весь его стройный мир захватили тупорылые быки, которых еле-еле удается еще сдержать в узде честных людских понятий. А что им самим те понятия?.. Порожняковый базар… Пурга… Досадная помеха… Они точно знают, что вся вокруг земля цветет им вразграб и истоп, и в этом они ничем не отличаются от ментовских волков, знающих то же самое, или от чиновных козлов… Земля людей, которую до разрыва жил обустраивал Серега, неудержимо исчезала из-под ног. Точно как в давней детской игре в “землю”, где каждый игрок вонзал своим ходом в очерченый круг нож и вдоль его лезвия проводил сплошную черту по владениям других, норовя оттяпать себе землю, на которой они стоят, и вытеснить их за круг — из игры… Вот и у Сереги осталось в этом мире опоры всего ничего — может, на одну только ступню, и скоро уже кто-нибудь бросит очередным ходом свой нож и вытолкнет его навсегда из этой игры — из круга жизни. И кто останется, чтобы хотя бы в мечтах сохранить мир людей от окончательного распада? Кто расскажет подрастающим недоумкам о людской чести и законах людской справедливости?.. А если — никого?.. Получается, что вся яростная Серегина жизнь растрачена на фу-фу…
Уже с год, как Серега распустил свою собственную бригаду, и парни разбрелись кто куда, то пытаясь по Серегиному примеру осесть в частной жизни, то прибиваясь к чужим компаниям, где все равно оставались чужаками среди безбашенных отморозков. Два самых верных Серегиных кореша жили в Минске и особняком от любых бригад вели свой отдельный промысел, а в редких случаях надобности надежно являлись на Серегин зов. Более всего Серега хотел совершенно уйти в свою отдельность да так и доживать, неспешно обдумывая, что же в конце концов сотворила с ним жизнь (а если сбрендить и поверить Мешку — что он сам сотворил с ней). Но при Серегином авторитетном статусе совсем отделиться от вчерашней судьбы не получалось. Малявой, звонком или еще как Серегу выдергивали то на подогрев голяковой зоны, то для тушения какого-либо беспредельного вспыха. Один или с верными минскими корешами Серега срывался на зов, повергая в панику нашу богушевскую улыбчивую медсестру Ленку, ставшую невероятной удачей Серегиной жизни. Ленка эту свою панику стоически скрывала, понимая (а больше — чувствуя) Серегины жизненные правила, хотя и не принимая их. Правильные понятия требовали тащить принятый груз до конца — без срока давности и выхода на пенсию, и это было действительно правильно.
