Салман Рушди - Прощальный вздох мавра
Когда Ина легла в монастырскую лечебницу на Алтамонт-роуд и стала ждать возвращения Джимми Кэша, Филомина своим посещением сестры удивила нас всех. В то время повсюду звучала песня Лори Превин – до нас ведь многое доходит с опозданием, – в которой она с упреком спрашивала любимого, почему он готов бежать на край света за каждой незнакомкой, а с ней жить не хочет… О нашей Филомине мы думали во многом так же. Вот почему ее забота о бедной Ине была так неожиданна.
Почему мы это сделали? Думаю, потому, что понимали, что в ней лопнула какая-то жилка, что она пытается использовать свой последний шанс. Потому, что всегда знали, что, хотя Минни самая миниатюрная, а Майна самая юная, именно Ина самая уязвимая из трех, что, оставив ей только половинку имени, родители обрекли ее на полусуществование, что все эти годы со своей нимфоманией и прочим она потихоньку сходила с ума. А теперь она уже тонула, и последней из соломинок, каковыми для нее всегда были мужчины, стал не бог весть какой блестящий Джимми Кэш.
Майна предложила встретить Джамшеда Кэшонделивери в аэропорту, доказывая, что с новоиспеченным студентом-юристом именно ей легче будет наладить контакт. Джамшед выглядел очень напуганным и очень юным, и по дороге в город, чтобы завязать разговор, она принялась рассказывать о своей деятельности, о «борьбе против фаллократии», о расследовании тайн невидимого мира и о попытках их женской группировки опротестовывать в судебном порядке прелести чрезвычайного положения. Она распространялась об охватившей большую часть страны атмосфере страха и о необходимости борьбы за демократию и права человека. «Индира Ганди, – заявила она, – потеряла право называться женщиной. Она втихомолку отрастила себе член». Целиком поглощенная тем, что было для нее важно, и убежденная в правоте своего дела, она не заметила, что Джимми Кэшу все больше и больше становится не по себе. Он не был большим интеллектуалом – учеба на юридическом шла у него со скрипом, – и, что еще более важно, в нем не было ни капли политического радикализма. Так что именно Майна начала путать Инины карты. Когда она сообщила ему, что она и ее сподвижницы со дня на день ожидают ареста, он всерьез начал думать, не спрыгнуть ли ему на ходу с машины и не рвануть ли обратно в аэропорт, пока знакомство с неблагонадежной свояченицей не вышло ему боком.
– Ина умирает от желания вас видеть, – сказала Майна в конце своего монолога и тут же густо покраснела, поняв свою оплошность. – Нет, не умирает, конечно, – судорожно поправилась она, испортив все еще больше. Воцарилась тишина. – Ладно, черт, вот мы и приехали, – сказала она чуть позже. – Сейчас сами все увидите.
Минни поджидала их у дверей монастырской лечебницы, еще больше обычного похожая на Одри Хепберн, и пока они шли в палату, где маялась округлившаяся, как воздушный шар, Ина, она говорила о проклятии, адском пламени и супружеской верности до гробовой доски голосом одновременно серафическим и режущим, как осколок стекла. Джимми попытался ей втолковать, что они с Иной не заключали настоящего, священного, не разливаемого водой союза, что всего-навсего у них было пятидесятидолларовое гражданское бракосочетание на скорую руку в стиле «кантри» с полуночной церемонией в заведении «Совет да любовь» в Рино, штат Невада, что они поженились не под старинные или современные гимны, а под музыку Хенка Уильямса-старшего, стоя не у алтаря, а у «окрутежного столба»; что вместо священника был верзила в сомбреро, у которого на каждом боку висело по шестизарядному «кольту» с перламутровой ручкой, и что в тот самый миг, когда их объявили мужем и женой, ковбой в кожаных штанах наездника родео и шейном платке в горошек подкрался к ним сзади и с громогласным «Эгей!» накинул на обоих и крепко стянул лассо, прижав к груди Ины свадебный букет желтых роз. Шипы оцарапали ее до крови.
Эти атеистические отговорки не произвели впечатления на мою сестру.
– Разве вам не ясно, – заявила она, – что этот пастух был посланцем Господа?
Разговор с Минни только усилил в нем желание бежать без оглядки, которое было возбуждено монологом Майны; затем, должен признать, непроизвольно внес свою лепту и я. Пока Минни и Джимми шли к палате Ины, я стоял в коридоре, прислонившись к стене, и мечтал. Когда перед моим мысленным взором появился молодой верзила-сикх, прущий на меня в забитом людьми переулке, я машинально плюнул на мою деформированную правую. Джамшед Кэшонделивери в страхе попятился, чуть не сбив с ног шедшую следом Майну, и тут я понял, что выгляжу как брат-мститель, вставший во весь свой гигантский рост, чтобы расправиться с мерзавцем, причинившим его сестре такие страдания. Я поднял руки к груди, чтобы протянуть их ему в знак дружелюбия, но ему показалось, что я принял боксерскую стойку, и он ринулся в палату, как ошпаренный, с выражением чистейшего ужаса на лице.
Он резко затормозил, едва не налетев на саму Аурору Зогойби. Ина, лежавшая в постели за спиной у матери, издала серию охов и стонов; но Джимми смотрел только на Аурору. Блестящей женщине было в то время уже за пятьдесят, но годы лишь добавляли ей очарования; он застыл перед ней, как животное, попавшее в ослепительный свет надвигающихся фар, она безмолвно просквозила его мощным лучом взгляда и обратила в своего раба. Потом, когда трагифарс кончился, она признала, что не должна была этого делать, что ей следовало отойти в сторону и дать рассорившимся супругам шанс самим наладить свою непутевую жизнь.
– Теперь уже ничего не попишешь, – сказала она мне (я в этот момент ей позировал, и она рассуждала за работой). -Я просто хотела проверить, сможет ли такая старая клуша, как я, остановить молодого парня на полном ходу.
«Ничего не могла с собой поделать, – имела в виду моя скорпионка-мать. – Такова моя природа».
Ина, заслоненная Ауророй, стремительно теряла контроль над собой. Согласно разработанному ею отчаянному плану, она должна была убедить Джимми в призрачности ее шансов на выздоровление, в том, что рак распространяется на весь организм, что он зловреден и проникающ, что затронуты лимфатические узлы и лечение, похоже, запоздало. Когда он в раскаянии припадет к ее ногам, она помаринует его несколько недель, делая вид, что проходит курс химиотерапии (ради любви она готова была голодать, пошла бы даже на то, чтобы истончились волосы). Наконец она объявила бы о своем чудесном исцелении, и они счастливо зажили бы вместе. Все эти расчеты перечеркнуло идиотское восхищение, с каким ее муж уставился на свою тещу.
В этот момент паническая тяга Ины к нему перешла в форменное безумие. Потеряв голову, она форсировала события, чем совершила непоправимую ошибку.
