Виталий Безруков - Есенин
— Это мой муж! Гениальный русский поэт Сергей Есенин! — представила она мужа, но Есенин вырвал свою руку и, отстранив Айседору, вышел вперед.
— Муж знаменитой мадам Дункан?!! — крикнул хрипловатым голосом. — Найн! Хер вам!!! — Сделав рукой неприличный жест, он засунул пальцы в рот и оглушительно свистнул…
Слушай! Америка — жадная пасть, —
погрозил он залу кулаком, —
А Россия… вот это глыба…
Лишь бы только Советская власть!
Мы, конечно, во многом отстали.
Материк наш:
Лес, степь да вода…
Зал настороженно притих, слушая этого странного русского. Американцы, не понимая ни слова, тем не менее почувствовали всю мощь есенинского темперамента, который строчками своей новой поэмы, с гневом и болью, хлестал их по сытым самодовольным лицам:
Из железобетона и стали
Вы настроили города!..
………………………………………………..
Места нет здесь мечтам и химерам,
Отшумела тех лет пора.
Все курьеры, курьеры, курьеры,
Маклера, маклера, маклера! —
как ножом или штыком вонзал он безжалостно в сидящих джентльменов каждое свое слово.
От еврея и до китайца,
Проходимец и джентельмен,
Все в единой графе считаются
Одинаково — бизнесмен!.. Биз-нес-мен!
На цилиндры, шапо и кепи
Дождик акций свистит и льет.
Вот где вам мировые цепи!
Вот где вам мировое жулье!
Из дальних рядов послышались аплодисменты. Это студенты из Гарвардского университета и юноши и девушки из Бостонской школы искусства и музыки поддержали поэта. Среди них нашлось несколько человек, которые стали громко переводить для остальных есенинские строчки:
Если хочешь здесь душу выразить,
То сочтут: или глуп, или пьян.
Вот она, мировая биржа!
Вот они, подлецы всех стран!!!
— Bravo, Ezenin! Bravo! — раздалось вместе с аплодисментами. Почувствовав поддержку и одобрение, Есенин спрыгнул в зал. Он стащил с ноги ботинок и, идя по центральному проходу между рядами, стал стукать подошвой каждую подвернувшуюся лысину респектабельного буржуа. Зрители, воспринявшие это как часть выступления, зааплодировали, а задние ряды и галерка разразились хохотом и свистом, и вот уже вся многотысячная толпа кричала: «Браво, Есенин! Bolshevik! Red Ezenin! Red!»
Желая поддержать своего мужа, Дункан сняла с себя красный шарф и, выйдя на авансцену, стала размахивать им, как знаменем:
— Он красный! Я тоже красная! Это цвет жизни и энергии! — кричала она во всю силу своего голоса. — Материализм — проклятие Америки! Пускай я буду жить в России на черном хлебе и воде, чем здесь в лучших отелях! Вы ничего не знаете о любви, о духовной пище и об искусстве! Вы народ, который не хочет искусства! А искусство — превыше всех правительств!!!
Если стихи Есенина большинство зрителей так и не поняли, то уж революционные крики Айседоры дошли до всех и понравились далеко не многим. Большая часть партера, настроенная антибольшевистски, с возмущением стала покидать зал. Есенин вскочил на сцену и, подхватив конец шарфа Айседоры, тоже закричал: «Да здравствует советская Россия! Виват, Россия!»
Дункан призывно махнула рукой дирижеру, и оркестр, подчиняясь общему порыву, грянул «Интернационал». Началось всеобщее безумство. Есенин пел во весь голос: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!..» Айседора танцевала вокруг него, зрители галерки бросились вниз, в партер. В зале началась страшная неразбериха: кто-то свистел, кто-то бешено аплодировал, кто-то ругался. Нашлись любители подраться, под шумок пустив в ход кулаки. Все смешалось: крики, стоны, визг, свист. Внезапно двери распахнулись и в зал ворвалась конная полиция. К воплям людей добавилось ржание лошадей и свистки полицейских.
Случилось то, чего так боялся Юрок, «турне Дункан прервалось. Красная танцовщица потрясла Бостон! Айседора Дункан заявила, что она красная!» «Молчаливый муж знаменитой Дункан оказался просто русским хулиганом!» — запестрили американские газеты сенсационными заголовками. Официальные власти задались целью выслать скандальную пару из страны за «красную пропаганду» и аморальное поведение.
Есенин задумчиво глядел в окно. Холодный весенний дождь лил не переставая которые сутки подряд, словно высшие силы обрушили на Нью-Йорк свой праведный гнев. Настроение у Сергея было пасмурное. Он равнодушно смотрел на улицу, по которой взад-вперед сновали автомобили, обдавая прохожих фонтаном брызг. А люди, несмотря на дождь, спешили по своим делам, укрывшись зонтами, и сверху казалось, будто маленькие черепашки суетливо ползут в поисках пропитания.
От вчерашней встречи с Давидом Бурдюком, поэтом-футуристом, сподвижником Маяковского, было муторно. Бурлюк, бывший на скандальном концерте Дункан и Есенина, чувствовал себя напряженно. Сидя на самом кончике стула, он вымученно пытался поддерживать беседу, заискивающе расточая комплименты в адрес Айседоры Дункан, которая, полулежа на диване, потягивала из бокала шампанское и усиленно потчевала им гостя.
— Сергей Александрович, что за стихи вы читали на концерте? — спросил Бурлюк, когда повисла тоскливая пауза.
— Отрывок из поэмы, — кратко ответил Есенин и добавил, помолчав: — Будет называться «Страна негодяев».
— «Страна негодяев» — это Америка, как я вас понимаю?
Есенин утвердительно кивнул головой.
— Вы меня извините, но мне кажется, чтобы судить о стране и о ее народе, надо пожить в ней… съесть пуд соли, как говорят в России… Чтобы понимать людей, надо хотя бы говорить с ними на их языке. Я могу стать вашим гидом по Нью-Йорку! — В речи стареющего эмигранта зазвучали нравоучительные нотки, чего Есенин терпеть не мог.
— Я уже скоро четыре месяца… — Он вскочил с места, от первоначальной вежливости не осталось и следа. — Ни с кем пуд соли я тут есть не собираюсь! А если хотят со мной разговаривать, — махнул он рукой в сторону окна, — пусть учат русский язык!! И никуда я здесь не хочу идти… насмотрелся… Моя бы воля — убежал бы из этой страны без оглядки!!! Ну, ничего, скоро… — Есенин поглядел на жену и замолчал.
Неприятное воспоминание о вчерашнем дне, который закончился тем, что Есенин напился в ресторане, прервал стук в дверь. Вошел Ветлугин.
— Дождь как из ведра! Здравствуй, Сергей! — бодро поздоровался он, оставаясь стоять у двери. — Вы готовы? Айседора где?
