Александра Маринина - Ад
Понимая это, Люба не рискнула затевать с Родиславом такой важный разговор в рабочее время. Вернуться он в тот день собирался поздно, около одиннадцати. Узнав, что муж ужинает в ресторане с каким-то важным гостем из Перми, Люба испытала одновременно облегчение и сожаление. Хорошо, что она сможет поесть дома одна – Леля в театре, и никто не увидит, какой пареной и вареной протертой едой она себя кормит. Но плохо, что Родик приедет из ресторана. Наверняка ему придется выпить, и, возможно, немало. Разве можно такой серьезный разговор вести на нетрезвую голову? Что же делать? Отложить до завтра? Или все-таки поговорить? К десяти вечера решение оформилось окончательно: в каком бы виде муж ни пришел, она скажет ему про признание Геннадия. Пусть уже сегодня он впервые за многие годы уснет без чувства вины.
К счастью, Родислав вернулся совсем трезвым – его важный гость оказался яростным поборником здорового образа жизни и не пил ничего, кроме минеральной воды и зеленого чая. Родиславу пришлось соответствовать.
– Так что же, выходит, все наши мучения были напрасными? – растерянно спросил он, выслушав Любу.
– Родинька…
– И денег сколько мы вколотили в эту семейку, – продолжал он, не слыша ее. – И Татьяну терпели, сцепив зубы. И с пьяным Генкой возились. А ведь можно было прожить без всего этого. Представляешь, сколько сил и здоровья мы сэкономили бы! У нас Лелька без фруктов оставалась, зато у Ларисы были репетиторы. Ну и что толку со всего этого? Все равно она чертежницей работает, учиться в институте не стала. Нет, ну это ж надо! Столько лет мучиться, а оказывается, это он убил жену. И все было правильно. И не было никакого убийцы, который благодаря мне ушел от ответственности. Тот человек на лестнице был всего лишь незадачливым любовником, которого муж застал со своей женой и с позором выгнал. Боже мой, Люба, а мы с тобой так переживали, так угрызались своей виной! Мы же себя извели этими мыслями!
Люба не могла понять, радуется Родислав или сердится. Лицо у него было злым и напряженным, голос звенел от негодования. Но если он сердится, то на кого? Неужели на Геннадия? Глупо. Уж он-то тут совсем ни при чем, он не просил их помогать его семье, пока он отбывает срок. «На себя, – поняла Люба. – Родик злится на себя, потому что это он в ту ночь возвращался от Лизы и видел человека на лестнице, это он побоялся признаться, что не ночевал дома. Я, конечно, тоже боялась, что все узнают о его измене и нашем договоре, но он же первым начал, он первым завел любовницу и изменил. Моя измена была лишь ответом на его неверность, на то, что он ко мне охладел. Похоже, я пытаюсь себя оправдать. Я тоже виновата, и не меньше, чем Родик. А может быть, и больше, потому что договор предложила именно я. Он бы не додумался. Наверное, он злится не только на себя, но и на меня тоже».
– Ты прав, Родинька, ты совершенно прав, – заговорила она. – Это я во всем виновата. Если бы я не предложила тебе договор, ты бы не мог так свободно проводить время с Лизой, и ничего этого не случилось бы. Ты бы мирно спал в своей постели и никого не встретил в подъезде. И не было бы этого ужасного чувства вины, которое испортило тебе жизнь.
Его лицо просветлело, и Люба буквально кожей почувствовала облегчение, которое испытал в этот момент ее муж.
– Ну, я тоже хорош, – Родислав решил проявить великодушие, – ты договор предложила, а я его принял. Я же согласился, значит, тоже отчасти виноват. Но слава богу, что все кончилось. Теперь все будет по-другому.
– Что будет по-другому? – насторожилась Люба.
– Ну как же? Раз мы ни в чем не виноваты, значит, можно уже не помогать. Мы им ничего не должны. Все произошло так, как должно было произойти. Геннадий убил свою жену и за это отправился на зону. Мы ни при чем.
– Родинька, для нас с тобой ничего не изменится, – тихо сказала Люба. – Мы, конечно, можем больше не помогать Ларисе, но как ты себе это представляешь? Она позвонит в дверь, а мы не откроем? Или выставим ее за порог? Она попросит помочь с Костиком, а мы ей откажем? Почему? Столько лет помогали – и вдруг даем от ворот поворот. Как это объяснить? За восемнадцать лет отношения определенным образом сложились, и какую ты видишь возможность их изменить? Да и с какой стати? Ларису нам придется тащить на себе, это наш крест, который мы сами на себя взвалили. Да, ошибочно, да, по недоразумению, которое разрешилось спустя много лет, но мы уже сделали это, и хода назад у нас с тобой нет. Помогать придется. И в самое ближайшее время.
– Что ты имеешь в виду?
Люба рассказала о разговоре с врачом. Родислав помрачнел.
– А я надеялся, что все обойдется, – признался он. – Поболеет и поправится. Значит, опять похороны?
– Видимо, да, – кивнула Люба.
– И опять за наш счет?
– Разумеется. У Ларисы на это нет денег, Геннадий все пропивал.
– И организовывать тоже нам придется?
– Родинька, ну куда же нам деваться? У Ларисы ребенок на руках. А мы с тобой уже опытные. К сожалению, – грустно добавила она. – Мы и бабушек наших с тобой похоронили, и мою маму, и твоих родителей, и Гришу, и Ларисину бабушку. Ничего, мы с тобой справимся.
Родислав еще немного поворчал и лег спать. Люба дождалась Лелю, которая после театра отправилась в гости обсуждать увиденный спектакль, и тоже легла. Сна не было. Перед глазами стояло исхудавшее, изможденное лицо Геннадия, в ушах звучал его грубый хрипловатый голос, говорящий: «Это я Надьку убил». Столько бессонных ночей, столько сказанных себе горьких, безжалостных слов, столько конфликтов с детьми по поводу надоевших назойливых соседей, столько угрызений совести – и все напрасно. Столько жертв, которые оказались ненужными и неоправданными. «Почему ненужными? – возражала Люба сама себе. – Разве плохо, что мы помогали семье соседей? Разве кому-то от этого стало хуже? Лариса получила хорошо оплачиваемую работу, ее бабушка дожила свой век в заботе, ухоженная и сытая. Кому плохо от того, что все так сложилось? Да, не счесть вечеров, которые я в собственном доме провела не так, как мне хотелось, и не счесть часов, когда моим детям и мужу приходилось считаться с непрошеными гостями, но разве это может идти в сравнение с результатом! Или может? Что важнее, добро, которое ты делаешь кому-то, или добро, которое делаешь себе? И если проводишь время с собственным ребенком, занимаешься им, разговариваешь, вникаешь в его проблемы, слушаешь его рассказы, то это добро ребенку или тебе самой? И стоят ли эти бесценные часы общения и радости того, чтобы ими жертвовать во имя чужих людей, перед которыми ты не виноват?»
Она запуталась в собственных вопросах и, ощутив полное бессилие, тихо и горько заплакала в подушку.
