Джудит Леннокс - Возвращение во Флоренцию
— В тот вечер в «Дорчестере» мне показалось, что между вами и Джеком что-то есть.
— Между мной и Джеком? — Фредди усмехнулась. — Боже, нет. Каждый наш разговор заканчивается ссорой. Кроме того, я уже сто лет с ним не виделась.
— Кажется, он за границей. Кто-то говорил, что он выполняет там секретное задание.
И наверняка опасное — в этом нет никаких сомнений. Фредди посмотрела в окно, но оно так запотело, что окружающий пейзаж превратился в мешанину зеленых и коричневых пятен.
— Этот поезд когда-нибудь тронется с места? — воскликнула она.
— Вы куда-то спешите?
— Не то чтобы; просто накопилась стирка, глажка, надо написать несколько писем…
Льюис опустил оконную раму и высунул голову наружу.
— Ничего не происходит — насколько я могу судить. Пара парней слоняется вокруг паровоза; они о чем-то говорят. Может, двигатель сломался?
— Вот это меня и выводит из себя, — нетерпеливо сказала Фредди. — Все стало ужасно ненадежным.
— Слишком много вещей сейчас приходится чинить и ремонтировать.
— Мне нравится, когда все идет по плану. Я люблю организованность.
— Значит, сюрпризы вам не по душе?
— Не такие, когда вы застреваете на несколько часов в какой-то глуши. Ну а как вы? Как ваш корабль? Все еще плаваете через Атлантику?
«Все еще плаваем», — подтвердил Льюис. Она почувствовала, что ему неприятна эта тема и стала лихорадочно соображать, о чем еще с ним заговорить, когда он внезапно сказал:
— Теперь я на эсминце. Там немного лучше — не чувствуешь себя таким беззащитным, как на корвете. Но мне все равно приходится нелегко — пускай и не в том смысле, в котором можно предположить. То есть самое худшее это вовсе не обстрелы, хотя приятного в них мало: по крайней мере, ты знаешь, что делать, и у тебя нет времени на размышления. Самое худшее — это ночные вахты; вот тут-то на меня нападает тоска. Чувствуешь себя так, словно ты — единственный человек в мире. Все вокруг серое, и, насколько хватает глаз, кругом одно море, на многие мили. В такие моменты я ощущаю… не знаю… какую-то безнадежность. Как будто ничего другого нет и никогда не будет.
— О Льюис, — мягко произнесла она.
— Прошу прощения. — Льюис улыбнулся. — Ужасные вещи я говорю, да? Пока мы встречались с Клер, я пытался разогнать тоску, думая о ней. Что я ей напишу — и все в этом роде.
— Если хотите, вы можете писать мне. Я знаю, это не то же самое, что писать ей, но если эти письма помогут вам отвлечься… Я сама очень люблю писать разным людям.
— Вы будете писать мне? Я был бы безгранично счастлив. Как мило с вашей стороны, Фредди. — Лицо его оживилось, но потом помрачнело снова, и он неодобрительно нахмурился. — Похоже, нервы у меня расшатались. Видели этих парней в пабах — как они напиваются до полусмерти, прежде чем вернуться к себе на корабль? Не хотелось бы стать на них похожим.
Фредди вспомнила флягу с ромом и то, как Льюис прикрыл глаза, отпивая глоток. Она вытащила из сумочки записную книжку и карандаш и написала свой адрес.
— Вот, держите, — сказала Фредди, вырвала страничку и протянула ему. — Пишите, когда захотите. Можете писать о чем угодно, я не против. Всегда приятно получить письмо.
Льюис сунул листок себе в карман.
— Вы много с кем переписываетесь?
— С Максом и Джулианом, конечно, и еще с несколькими девушками, с которыми познакомилась, когда работала в Лондоне. — Она сделала паузу, а потом добавила: — Иногда я пишу моей сестре Тессе, хотя и не знаю, доходят ли мои письма.
— А где она живет?
— В Италии. В последней записке, которую я от нее получила, говорилось, что она находится в поместье у своих друзей, к югу от Флоренции. — Фредди нахмурилась. — Я чувствую, что начинаю надеяться, и это, пожалуй, самое плохое. Я начинаю думать, что война когда-нибудь кончится. Раньше я не думала об этом: мне казалось, что война будет длиться вечно.
— Если Восьмая армия возьмет Тунис — а так, скорее всего, и получится, — Роммель будет вынужден сдаться. Северная Африка станет нашей, и мы сможем взяться за Европу. Вы считаете, что Италия будет следующей?
Фредди провела рукой по запотевшему стеклу — получилось окошко в форме арки.
— Похоже, все к тому идет? — Она повернулась к Льюису и улыбнулась. — Вы любите пироги? Жена Рея, Сьюзан, дала мне с собой несколько кусков свадебного пирога.
Они съели пирог, сидя в неподвижном поезде и наблюдая за тем, как небо темнеет до цвета прусской лазури. Льюис опустил затемняющую штору, и они обсудили заманчивую перспективу выйти из вагона и прогуляться по полю — оказывается, им обоим этого очень хотелось.
— Держу пари, как только мы отойдем подальше, — заметил Льюис, — эта развалюха тронется с места.
Потом они взвесили возможность ночевки в поезде: Льюис слышал, как однажды состав из-за бурана на целую неделю застрял где-то в Кумбрии. Разговаривая с ним, глядя, как быстрая озорная улыбка мелькает на его лице, когда он говорит что-нибудь забавное, Фредди подумала, что поездка перестала казаться ей утомительной и скучной — она была не против, чтобы поезд так и стоял неподвижно в сгущающихся сумерках на равнине еще много часов.
Однако в конце концов паровоз поднатужился, словно набрав в легкие побольше воздуха, и состав стронулся с места. День был долгий; от мерного перестука колес у Фредди начали слипаться веки. Когда поезд въехал на станцию Нью-стрит и она открыла глаза, Льюис сидел рядом и ее голова покоилась у него на плече.
— Мне показалось, вам не помешает подушка, — сказал он.
— Спасибо. — Сонная, Фредди встала на ноги. Пока она застегивала жакет, он снял ее саквояж с верхней полки и открыл перед ней дверь купе.
— Я вам напишу, — сказала она.
Они пожали друг другу руки. Фредди спустилась на платформу и пошла к выходу. У турникета она вдруг услышала за спиной быстрые шаги. Обернувшись, Фредди увидела Льюиса, пробиравшегося к ней через толпу.
Ликование накрыло ее словно волной.
— А как же ваш поезд? — спросила она.
— К черту поезд. Я понял, что хочу провести остаток вечера с вами. Вы не против, Фредди?
Она покачала головой.
— Конечно, нет.
— Отлично. Я надеялся, что вы так скажете.
Они стояли на платформе лицом к лицу. Льюис взял ее за руку. Паровоз двинулся вперед, из трубы вырвалось облако пара, и поезд отъехал от станции.
Льюис смотрел ему вслед, пока он не превратился в темное пятно, окутанное дымом. Потом он рассмеялся.
— Наверняка будет следующий.
Фредди настояла на том, чтобы проверить расписание, прежде чем уйти.
— Я не хочу, чтобы вы целый месяц чистили картошку — или что там еще заставляют делать моряков, которые побывали в самоволке. — Поезд на Ливерпуль отправлялся через час.
Она взяла его под руку, и они вместе вышли на улицу. Недалеко от вокзала располагался небольшой отель. Бар отеля напоминал пещеру — с высоким потолком и стенами, выкрашенными грязноватой бежевой краской. Стойка из красного дерева была вся поцарапана, на пианино, стоявшем возле стены, остались кружки от стаканов. Солдаты, моряки с девушками и бизнесмены с атташе-кейсами стояли возле стойки и разговаривали; некоторые дремали, присев на чемоданы, или устраивались за столиками, коротая время за напитками и сигаретами.
Льюис подошел к бару и вернулся с двумя бокалами.
Фредди сказала:
— И часто вы так делаете?
— Отстаю от поезда? Достаточно редко. Боюсь, я забыл, что вы не любите сюрпризы.
— Не все. Некоторые мне нравятся.
— Лучший сюрприз, который судьба преподнесла мне за последнее время, — это наша случайная встреча в купе. — Он обвел глазами бар. — Местечко не самое привлекательное, так что я прошу прощения. В следующий раз надо будет подыскать что-нибудь посимпатичней.
— В следующий раз? — переспросила она.
— У нас же будет следующий раз, правда, Фредди?
Неожиданно для себя она сказала:
— Очень на это надеюсь.
— Отлично. — Он вытащил из кармана сигареты и предложил ей. — Оказывается, вы совсем не такая, какой я вас считал, — сказал Льюис.
— Что вы имеете в виду?
— Я думал, что вы похожи на остальных, но теперь мне так не кажется.
— На остальных? Вы говорите о Марсель и ее друзьях?
Он закурил и кивнул головой.
— Думаю, мы с Марсель перестали быть подругами, — заметила она.
— Почему?
— Да так, всего понемножку. Мы дружили какое-то время, но больше не общаемся. Знаете, мне казалось…
— Что?
— Что я могу вписаться в любой круг. Когда я впервые приехала в Англию и оказалась в пансионе, я несколько недель почти ничего не говорила. Я смотрела, слушала и постепенно поняла, чего от меня ожидают люди. Однако, похоже, я утратила навык — а может, мне просто стало все равно. Я устала и не хочу утруждать себя тем, чтобы говорить исключительно правильные вещи.