Джоди Пиколт - Время прощаться
Я рассуждаю, как Верджил: может быть, ничего плохого в этом и нет, если говорить языком самосохранения. Конечно, я отправлялась в путь с решительным намерением найти Гидеона. Но сейчас, когда нашла, я уже стала сомневаться, насколько хорошей была сама идея. Я ощущаю страх, словно монетку на кончике языка. Впервые мне приходит в голову, что, может быть, именно Гидеон имел отношение к маминому исчезновению.
— Ты помнишь ту ночь? — спрашивает он и словно дает волю моему воображению.
Я представляю, как Гидеон увозит мою маму из больницы, как останавливается и сжимает руки вокруг ее горла.
Представляю, как то же самое он проделывает со мной…
Я думаю, как поступил бы Верджил, если бы хотел выбить из подозреваемого показания, и стараюсь, чтобы мой голос не дрожал.
— Нет. Я была еще ребенком. Наверное, бóльшую часть времени спала. — Я пристально смотрю на него. — А вы?
— К сожалению, помню. А как хотел бы забыть!
Мы уже подъезжаем к городу. Лента жилых домов, которая со свистом проносилась вначале, сменилась магазинами складского типа и заправками.
— Почему? — не выдерживаю я. — Потому что убили ее?
Гидеон крутанул руль, притормозил. Он выглядит так, словно только что получил пощечину.
— Дженна… Я любил твою маму! — клянется он. — Я пытался ее защитить. Хотел на ней жениться. Хотел заботиться о ней. О ней и о ребенке.
В машине мгновенно исчезает воздух. Как будто мне нос и рот залили пластмассой.
Наверное, я ослышалась. Вероятно, он хотел сказать: заботиться обо мне, ее ребенке. Только он сказал не это.
Гидеон опускает глаза.
— Ты не знала, — бормочет он.
Я рывком отстегиваю ремень безопасности, выскакиваю из автомобиля и бегу прочь.
Слышу, как за спиной хлопает дверца, — это за мной мчится Гидеон.
Я врываюсь в первое попавшееся здание, в закусочную, и пробегаю мимо хозяйки вглубь помещения, где обычно располагаются туалеты. В дамской комнате я запираю дверь, взбираюсь на раковину и открываю узкое окошко, вырезанное в стене за раковиной. Слышу голоса по ту сторону двери: Гидеон просит кого-то войти и вывести меня. Я просачиваюсь через окно, спрыгиваю на крышку мусорного бака в переулке за закусочной и даю деру.
Бегу через лес. Не останавливаюсь, пока не оказываюсь в окрестностях города. А потом впервые за два дня включаю свой сотовый.
Есть сигнал. И связь хорошая. Сорок три сообщения от бабушки. Но я отмахиваюсь от них и набираю номер Серенити.
Она берет трубку после третьего звонка. От счастья я заливаюсь слезами.
— Пожалуйста… — рыдаю я. — Мне нужна помощь!
Элис
Сидя на чердаке сарая с африканскими слонами, я уже не в первый раз думаю: неужели я сошла с ума?
Вот уже пять месяцев, как Томас вернулся домой. Гидеон снова перекрасил стены. Пол застелен тканью, а по краям выстроились банки с краской, но в остальном комната пуста. Ни одного свидетельства того, что мой муж выпал из реальности. Временами мне даже удавалось убедить себя, что мне все привиделось.
Сегодня лил дождь. Дженна так обрадовалась, что пошла в садик в новых резиновых сапогах, которые напоминали расцветкой божьи коровки. Их на второй день рождения подарили моей дочери Грейс и Гидеон. Слонихи предпочли оставаться в сарае. Невви с Грейс наполняли содержимым конверты для кампании по сбору денег. Томас возвращался домой из Нью-Йорка, где встречался с официальными представителями организации, занимающейся охраной слонов.
Томас никогда не говорил, куда ездил лечиться. Мне известно только, что клиника находится в другом штате: он уехал туда, когда понял, что центр, куда он собирался обратиться, закрыли. Я не знала, верить мужу или нет, но он, казалось, стал прежним, и если у меня и были сомнения, я держала при себе. Я не стала его перепроверять, пытаться предвидеть его поступки. Последний раз, когда я такое сделала, меня едва не задушили.
После лечения Томас вернулся с новыми препаратами и чеками от трех частных инвесторов. (Они что, тоже лежали в клинике? Иногда я задавалась этим вопросом, хотя на самом деле мне было все равно, пока по чекам проходила оплата.) Томас вновь взял бразды правления в свои руки, как будто никуда и не уезжал. Но если эта перемена была безболезненной, то восстановление нашего брака таким не стало. И хотя за эти пять месяцев не было проявления ни депрессии, ни маниакально-депрессивного синдрома, я все равно не могла доверять мужу, и он знал об этом. Мы с ним были кругами в диаграмме Венна, и там, где они пересекались, была Дженна. Теперь, когда Томас засиживался в кабинете, я не могла избавиться от мысли, а не прячет ли он свои каракули, как уже делал это раньше. А когда я спросила, чувствует ли он себя излечившимся, Томас обвинил меня в том, что я на него наговариваю, и начал запирать дверь. Порочный круг.
Я мечтала о том, чтобы уехать. Взять Дженну и убежать. Я могла бы забрать ее из садика и просто ехать, ехать… Иногда я даже набиралась смелости и вслух делилась своими мыслями, когда нам с Гидеоном удавалось побыть вместе.
Но я никуда не убегала, потому что подозревала: Томас знает, что я сплю с Гидеоном. И неизвестно, кого суд сочтет более подходящим родителем для ребенка: отца с душевным заболеванием или мать, которая ему изменяет.
Уже несколько месяцев мы с Томасом не спали вместе. В половине восьмого, как только я укладывала Дженну в постель, я наливала себе бокал вина и сидела с книгой на диване, пока не засыпала. Наше общение свелось к вежливым беседам, когда дочь бодрствовала, и жарким спорам, когда она спала. Я продолжала брать Дженну с собой в вольер — она, после того как еще малышкой оказалась в опасной близости от слонихи, усвоила урок. Разве мог ребенок, который растет в заповеднике, не чувствовать себя в безопасности рядом со слонами? Томас продолжал считать, что там Дженну подстерегает опасность, но на самом деле я больше боялась оставлять дочь наедине с ним. Однажды вечером, когда я вновь взяла Дженну с собой в вольер, он так крепко схватил меня за руку, что остались синяки.
— Какой судья признает тебя достойной матерью? — прошипел он.
Внезапно я поняла, что он говорит не о том, что я повела Дженну в вольер. И не я одна подумываю о единичной опеке над дочерью.
Именно Грейс предложила отдать Дженну в садик. Малышке уже исполнилось два с половиной года, а ее общение сводилось только к встречам со взрослыми людьми и слонами. Я ухватилась за это предложение, потому что оно давало мне три часа свободного времени, когда я могла не волноваться о том, что Дженна осталась под присмотром Томаса.
Если бы меня спросили, кем я тогда была, я не смогла бы ответить. Матерью, которая бросала Дженну в городе с коробкой для обедов, где лежали нарезанная морковка и яблоки? Исследователем, который намеревался разместить свои наблюдения о скорбящей Море на страницах научных журналов и молился над каждым файлом, прежде чем отослать его по электронной почте? Женой, которая в маленьком черном платье стояла рядом с Томасом на вечеринке в Бостоне и громко зааплодировала, когда он взял микрофон, чтобы выступить в защиту слонов? Просто женщиной, которая расцветала в руках любовника, как будто в целом мире он был единственным светлым лучиком, способным ее обогреть?
Три четверти жизни я чувствовала себя так, как будто играю чью-то роль, как будто могу сойти со сцены и перестать притворяться. И в ту минуту, когда меня никто не видел, я хотела быть с Гидеоном.
Я стала обманщицей. Причиняла боль людям, которые об этом даже не подозревали. И все-таки мне не хватало сил остановиться.
Но в слоновьем заповеднике всегда много работы, на себя времени не хватает. Особенно когда у тебя интрижка и обе обманутые стороны работают тут же, вместе с вами. Пару раз мы, обезумев, совокуплялись прямо на улице, а один раз прямо за дверью сарая с азиатскими слонами — мы играли в русскую рулетку, забыв об осторожности ради плотских утех. Поэтому не ирония судьбы, а просто отчаяние привело меня к тому, чтобы поискать укромное место для наших встреч — такое, куда бы не отважился заглянуть Томас, а Невви с Грейс даже в голову не пришло бы нас там искать…
Дверь распахнулась, и я, как всегда, затаила дыхание — на всякий случай. Под дождем стоял Гидеон и вертел зонтиком, собираясь его закрыть. Он оставил его у перил винтовой лестницы и вошел в комнату.
Я, пока его ждала, уже застелила пол.
— Льет как из ведра, — пожаловался Гидеон.
Я встала и начала расстегивать на нем рубашку.
— Значит, нужно снять это, — сказала я.
— Сколько? — спросил он.
— Двадцать минут, — ответила я. На столько, по моему мнению, я могла исчезнуть, чтобы никто не хватился. К чести Гидеона стоило сказать, что он никогда не жаловался, не пытался меня удержать. Мы жили в рамках своих возможностей. Даже небольшая свобода была лучше, чем ничего.
