Карлос Сафон - Узник Неба
— Наверное, я был не в себе. Ужасная глупость.
Весельчак Фермин, о котором я вспоминал с удовольствием, внезапно исчез, а его место занял человек, истерзанный бедами и заботами, которыми он не желал ни с кем делиться. Порой, когда Фермин думал, что его никто не видит, он буквально съеживался на глазах, словно его душу и сердце точила неизбывная тоска. Фермин исхудал так, что от него остались только кожа да кости, и его болезненный вид начал внушать серьезные опасения. Я пытался потолковать с ним, но он категорически отрицал, что тому есть какая-то причина, и вываливал целый ворох немыслимых объяснений.
— Не о чем и говорить, Даниель. Просто все дело в том, что всякий раз, когда «Барса» продувает в чемпионате страны, у меня падает давление. Кусочек ламанчского сыра,[11] и я снова здоров как бык.
— Точно? Вы ведь в жизни не ходили на футбол.
— Это вам так кажется. Мы с Кубалой[12] практически выросли вместе.
— Но я же вижу, что вы превратились в мощи. Вы либо больны, либо совершенно о себе не заботитесь.
В ответ он продемонстрировал мне бицепсы величиной с крупный булыжник и широко улыбнулся, как будто торговал вразнос зубным порошком.
— Вы только пощупайте. Закаленная сталь, тверже меча Сида.[13]
Отец связывал неважный вид Фермина с его переживаниями из-за свадьбы и всего того, что это событие влечет за собой, включая братание с клиром и поиски ресторана или закусочной, чтобы устроить банкет. Однако я подозревал, что причина его уныния и скверного самочувствия имеет более глубокие корни. Поэтому теперь меня одолевали сомнения, как поступить: рассказать ли Фермину сразу об утреннем происшествии и передать подарок незнакомца или дождаться более благоприятного момента? Как раз когда я размышлял на эту тему, Фермин появился в дверях со столь постной миной, с какой не стыдно было бы поприсутствовать и на панихиде. Заметив меня, он выдавил улыбку и вскинул руку, словно салютуя мне шпагой.
— Рад вас видеть, Фермин. Я думал, вы уже не придете.
— Я шел мимо лавочки часовщика, и дон Федерико позабавил меня нелепой сплетней. Будто бы сеньор Семпере был замечен сегодня утром на улице Пуэртаферриса, вид он имел интригующий, а его курс и конечный пункт остались неизвестны. Дон Федерико и эта дура Мерседитас интересовались у меня, не завел ли сеньор Семпере подружку, что теперь стало модно среди здешних торговцев, и не из шансонеток ли девица, так как в интрижке с певичкой находят особый шик.
— А вы? Что вы ответили?
— Я ответил, что ваш достопочтенный отец, будучи примерным вдовцом, возвратился в состояние первородной невинности. Сей факт, бесспорно, представляет огромный интерес для научного сообщества, а ваш батюшка заслуживает того, чтобы в архиепископстве начали собирать документы для его ускоренной канонизации. Личную жизнь сеньора Семпере не обсуждаю ни с родными, ни с чужими, потому как она никого не касается, кроме него самого. А тем, кто попытается подъехать ко мне с базарными разговорами, я надаю оплеух — и дело с концом.
— Вы человек старой закалки, Фермин.
— Ваш отец — вот кто человек старой закалки, Даниель. Правда, между нами, если быть откровенным, ему не повредило бы гульнуть разочек-другой. Торговля у нас идет ни шатко ни валко. Так, спрашивается, зачем ему целыми днями сидеть в четырех стенах в подсобке в обнимку с египетской «Книгой мертвых»?
— Это бухгалтерская книга, — поправил я.
— Не важно. Если честно, я уже давно считаю, что нам стоит завалиться в «Эль Молино» и покутить на всю катушку. И хотя в таких вещах наш бравый шеф холоднее мороженой рыбы и пресен, как капустная паэлья, полагаю, встряска с дерзкой горячей девицей проймет его до печенок.
— Кто бы говорил? И смех и грех! Если уж говорить начистоту, то меня беспокоите именно вы, — возмутился я. — Последнее время вы стали похожи на дохлую муху в паутине.
— А вы ведь прибегли к очень точному сравнению, Даниель. Хоть у мухи и не имеется болтливой милашки вопреки фривольным правилам бестолкового общества, жить в котором нам выпал жребий, но ваш покорный слуга, как и несчастное членистоногое, наделен беспримерным инстинктом выживания, неуемной прожорливостью и львиным любострастием, которого не убудет даже в условиях высочайшей радиации.
— С вами спорить невозможно, Фермин.
— Друг мой, что касается меня, я настроен на диалектический лад и готов задать перцу при малейшем подозрении на неискренность или на желание обвести меня вокруг пальца, но ваш отец — цветок хрупкий и нежный, и полагаю, что настало время взять дело в свои руки, пока он окончательно не превратился в ископаемое.
— И какое же это дело, Фермин? — вдруг раздался у нас за спиной голос отца. — Только не говорите, что замышляете устроить мне обед с Росиито.
Мы обернулись, словно проказливые школьники, пойманные на месте преступления. Отец сурово взирал на нас с порога, и в этот миг он решительно не походил на хрупкий нежный цветок.
8
— А вы откуда знаете о Росиито? — пробормотал Фермин вне себя от удивления.
Отец, насладившись в полной мере эффектом от своего неожиданного появления и нашим испугом, дружелюбно нам улыбнулся и подмигнул.
— Я превращаюсь в ископаемое, но слух у меня пока хороший. Слух и голова. Посему я решил, что необходимо кое-что предпринять, дабы оживить торговлю, — заявил он. — Поход в «Эль Молино» подождет.
Лишь тогда мы обратили внимание, что отец вернулся навьюченный двумя довольно большими мешками. В руках он держал здоровенную коробку, завернутую в упаковочную бумагу и перевязанную толстой веревкой.
— Надеюсь, ты не обчистил соседний банк? — вырвалось у меня.
— От банков я как раз стараюсь держаться как можно дальше, поскольку, как правильно говорит Фермин, они не упустят случая обчистить тебя. А пришел я с рынка Санта-Лусия.
Мы с Фермином в замешательстве уставились друг на друга.
— Вы не хотите мне помочь с покупками? Они тяжелые, как кирпичи.
Вдвоем с Фермином мы принялись выгружать содержимое мешков на прилавок, в то время как отец распаковывал коробку. Мешки были набиты мелкими предметами, завернутыми для сохранности в бумагу. Фермин распотрошил один из кулечков и ошеломленно воззрился на то, что извлек из него.
— И что там? — полюбопытствовал я.
— Я сказал бы, что это половозрелый осел в масштабе один к ста, — отозвался Фермин.
— Кто?
— Ишак, осел, онагр, домашнее животное, четвероногое и непарнокопытное, которое мирно бороздит ландшафты нашей родной Испании, появляясь то там, то тут. Однако он представлен в миниатюре, вроде игрушечных вагончиков, которые продает фирма «Палау», — пояснил Фермин.
