Сару Бриерли - Долгая дорога домой
Я впал в некий ступор – думаю, мой организм вошел в «спящий» режим, измученный тем, что пытался справиться с происходящим. Я рыдал и спал, иногда смотрел в окно. Есть было нечего, но в конце вагона в грязных туалетах в кране была вода, а через открытые сливные отверстия мелькали шпалы и рельсы.
Как-то я проснулся и понял, что поезд не двигается, – мы остановились на какой-то станции. Я воспрянул духом, когда представил, что мог бы привлечь внимание людей на платформе. Но в сумерках не было видно ни одной живой души. И я все еще не мог открыть двери. Я молотил кулаками, кричал и кричал, когда поезд качнуло и он опять двинулся в путь.
В конце концов я выбился из сил. Невозможно бесконечно оставаться в состоянии паники и полнейшего ужаса – эти ощущения притупляются.
Именно тогда я решил, что поэтому мы и плачем: таким образом наши тела справляются с тем, с чем разум и сердце справиться не могут. Проливая слезы, я позволил телу справиться с переполнявшими меня эмоциями и, как ни удивительно, почувствовал себя немного лучше. Происшедшее измотало меня, и я то засыпал, то просыпался. Когда я мысленно возвращаюсь к тем дням, вновь переживаю весь ужас человека, оказавшегося в западне, не имеющего ни малейшего понятия, где он и куда направляется. Это кажется мне жутким кошмаром. Воспоминания мои отрывочны: вот я испуганно выглядываю в окна, вот, свернувшись калачиком, засыпаю и пробуждаюсь ото сна. Мне кажется, что поезд останавливался на каких-то станциях, но двери никогда не открывались и никто почему-то меня не видел.
Но время шло, и, вероятно, снова проявилось мое умение приспосабливаться, которое выработала у меня тяжелая жизнь в городке. И я начал думать, что, если не могу выбраться сам, тогда следует дождаться, чтобы кто-нибудь меня отсюда выпустил, а потом уж решать, как возвращаться домой. Я повел себя так, как повели бы себя мои братья. Они по нескольку дней кряду не появлялись дома; я тоже так смогу. Они научили меня, как находить место для ночлега, я уже раньше сам о себе заботился, искал еду, попрошайничал. И, может быть, на этом же поезде, что увез меня от дома, я смогу вернуться домой. Я сел и стал смотреть в окно, пытаясь думать только о мире, что проносился за окном. Посмотрим, к чему все это приведет.
* * *В конце концов пейзаж стал более сочным, зеленым. Появились покрытые буйной растительностью поля и высокие деревья без веток, а лишь с огромными пучками листьев наверху ствола. Когда из-за туч выглянуло солнце, все за окном стало ярко-зеленым. Я увидел обезьян, бегающих по спутанным лианам по обе стороны железнодорожной колеи, удивительных ярких птиц. Повсюду была вода: в реках, озерах, прудах и на полях. Это был новый для меня мир. Даже люди казались немного другими.
Через какое-то время поезд начал проезжать через маленькие городки, и я видел детей, играющих рядом с рельсами, пока их матери готовили еду или стирали на крыльце. Казалось, никто не замечал одинокого ребенка в окне проносящегося поезда. Города становились все больше и были все ближе друг к другу расположены, полей уже не было, исчезли открытые пространства, а взамен появились дома, целые улицы, дороги, машины и рикши. Здания были большими, намного больше, чем дома, я видел автобусы и грузовики и еще железнодорожные пути, по которым тоже неслись поезда; повсюду были люди, много людей, я еще никогда не видел столько народу и представить себе не мог, что так много людей может жить в одном месте.
Наконец поезд замедлил ход и я понял, что, скорее всего, мы подъезжаем к очередной станции. Неужели мое путешествие на этот раз подошло к концу? Вскоре поезд стал едва тащиться по рельсам, а потом неожиданно дернулся и остановился. Широко распахнутыми глазами я смотрел через прутья решеток на окнах на толпы людей, роящихся на платформе, тянущих за собой чемоданы. Повсюду сновали люди, сотнями, может быть, даже тысячами, и внезапно открылась одна из дверей в моем вагоне. Ни секунды не раздумывая, я бросился по проходу и соскочил на платформу. Наконец-то я был свободен.
И только когда мои родители в Хобарте указали мне место на карте, висящей на стене, я узнал название города, куда приехал. И даже если бы тогда мне его назвали, для меня бы это было пустым звуком – никогда раньше не слышал я о таком городе. Но я прибыл в место, которое называлось Калькуттой, – в разросшийся мегаполис, известный плотностью населения, грязью и ужасающей бедностью, – в один из самых опасных городов в мире.
Я был босой, в грязных черных шортах и белой рубашке с короткими рукавами и оторванными пуговицами – и, кроме одежды, у меня не было ничего. Ни денег, ни еды, ни каких-либо документов, удостоверяющих личность. Я был голоден, но, поскольку привык недоедать, большой проблемы пока в этом не было. Разумеется, я нуждался в помощи.
Я обрадовался, когда вырвался из плена, но испугался огромной станции и толпы, которая, казалось, могла меня раздавить. Я стал в отчаянии смотреть по сторонам в надежде увидеть пробирающегося сквозь толпу мне на помощь Гудду, как будто он тоже мог оказаться запертым в вагоне этого поезда. Но вокруг мелькали только незнакомые лица. Меня парализовало от страха, я понятия не имел, куда идти и что делать, только инстинктивно отошел в сторону, чтобы не оказаться на пути у спешащих людей. Я стал выкрикивать:
– Гинестли? Берампур? – в надежде, что кто-то подскажет мне, как туда добраться.
Но никто из кишащей вокруг людской массы не обращал на меня ни малейшего внимания.
В какой-то момент поезд, на котором я приехал, отправился дальше, но я не заметил, как это произошло. А даже если бы и заметил, сомневаюсь, что решился бы вновь запрыгнуть в вагон после того, как столько времени просидел там взаперти. Я был напуган настолько, что не мог пошевелиться, опасаясь, что, если уйду отсюда, станет только хуже. Я оставался на платформе, время от времени выкрикивая: «Берампур!»
Меня накрыла какофония: люди кричали друг на друга, собирались группками поболтать – я не понимал, о чем они говорят. Большинство из них были очень заняты своими делами, одни в невероятной давке пытались сесть в вагон или сойти с поезда, другие изо всех сил старались оказаться там, где им было нужно, и как можно быстрее.
Пару человек остановились, заслышав мой скулеж, но мне удалось выдавить из себя лишь что-то наподобие «поезд, Гинестли». Большинство просто качали головой и шагали дальше. Один мужчина спросил:
– Гинестли – это где?
Я не понял, что он имел в виду: для меня Гинестли был просто… домом. Как я мог это ему объяснить? Он нахмурился и пошел дальше. Повсюду было много детей, просящих подаяние, ищущих все что угодно, как делал дома мой брат. Я был всего лишь еще одним бедным ребенком, который что-то выкрикивает, но слишком маленьким, чтобы кто-то остановился и прислушался к нему.
