Наталья Гвелесиани - Дорога цвета собаки
Обзор книги Наталья Гвелесиани - Дорога цвета собаки
Гвелесиани Наталья
Дорога цвета собаки
НАТАЛЬЯ ГВЕЛЕСИАНИ
ДОРОГА ЦВЕТА СОБАКИ
Содержание
Предисловие Владимира Гусарова Дорога цвета собаки. Роман Пролог: Сочинение странника Годара Часть первая. Город Скир Часть вторая. Зона дракона Эпилог
Аннотация
В традиционно-авангардном романе - притче (романе-сне?) "Дорога цвета собаки" молодой русскоязычной писательницы Натальи Гвелесиани с большим драматическим накалом , лиризмом и всечеловеческой масштабностью изображены многообразные перипетии Пути человека. Как, словно сызнова родившись, вернуться в мир из безысходного странствия по жилому лабиринту сквозных душ, обезличенных в экстазе сиюминутного? Как не испугаться, не запятнать Свет, льюшийся сурово и благодатно с мерою, необходимой для победы над Тьмой-над крайней ее концентрацией? Как сделать мир благородней, чтобы в нем могли жить те, кто лучше нас, а посему-беззащитны перед нами? Как спасти Спасителя- здесь, сегодня, на Земле? В аллегорической Стране Вечного Полдня время судорожно сжато , концентрированно и предельно ограничевает выбор. Поэтому каждый последуюший ответ на собственный вопрос, ошеломляя скоростью, зачастую отменяет предыдущие, становясь вехой на пути в пределы, где крайние полюса Света и Тьмы олицетворяют, сражаясь, род витязей и род драконов ... Философская заостренность отмечает и небольшие рассказы. От книги, словно пропитавшейся мощным, противоречивым и в то же время призрачно-невесомым солнцем вымышленной страны, так и веет глубиной и пронзительностью, жгучей нежностью, отчаянной, бескомпромисной исповедальностью, бушующей в границах строгой, непринужденно-сдержанной формы. Все это буквально захлестывает читателя вдумчивого и чуткого независимо от возраста, вероисповедания и литературных вкусов.
Биография
Гвелесиани Наталья Александровна , род.в 1967г в г.Тахиаташе Каракалпакской АССР в семье геодезиста. Выросла в Тбилиси. Окончила филологический факультет ТГУ им.И.Джавахишвили.Работала корреспондентом.
В романе-притче "Дорога цвета собаки" молодой русскоязычной писательницы Н.Гвелесиани с большим драматическим накалом, лиризмом и всечеловеческой масштабностью изображены многообразные перипетии Пути человека, его прорыв к Добру и собственной человеческой сути сквозь обескураживающую, порой изысканную игру сил Тьмы. На примере конкретных судеб рассматриваются условия, относящиеся преимущественно к сфере человеческого существования, при которых Жизнь как высшее начало воспроизводит себя. Поступками лучших героев руководит имманентная потребность сохранения ценностей, без которых как общая, так и индивидуальная жизнь становится невозможной, ибо теряет не только смысл, но и элементарную привлекательность - от эстетической до физической. Как, словно сызнова родившись, вернуться в мир из безысходного странствия по живому лабиринту сквозных душ, обезличенных в экстазе сиюминутного? Как не испугаться, не запятнать Свет, льющийся сурово и благодатно с мерою, необходимой для победы над Тьмой - над крайней ее концентрацией? Как сделать мир благородней, чтобы в нем могли жить те, кто лучше нас, а посему - беззащитны перед нами? Как спасти Спасителя - здесь, сегодня, на Земле? В аллегорической Стране Вечного Полдня время судорожно сжато, концентрированно и предельно ограничивает выбор. Поэтому каждый последующий ответ на собственный вопрос, ошеломляя скоростью, зачастую отменяет предыдущие, становясь вехой на пути в пределы, где крайние полюса Света и Тьмы олицетворяют, сражаясь, род витязей и род драконов... Емкое, поэтичное определение "собака" как бы вытягивает за собой различные смысловые пласты произведения. Собака - это и жизнь вообще, в самом широком понимании, и обозначение ее некрайних полюсов; некий первоэлемент природы и духа; предназначение человека, его сущность, его друг, его Любимая, его Родина, Он сам... А еще - честность в познании истинного бытия и преданное ему служение, то, что можно, пожалуй, с известной степенью осторожности выразить словами Н.Бердяева: "Самый поразительный пример настоящего общения, преодолевающего одиночество, есть общение человеческого "Я" с собаками, которые являются настоящими друзьями, часто лучшими, чем другие люди. В этой точке совершается примирение человека с отчужденной, объективированной природой... Отношение человека к собакам имеет метафизическое значение, ибо здесь происходит прорыв через объекты к подлинному существованию". Вечные темы, поднятые на страницах романа, отмечены новизной поворотов и решений, выдержанных, однако, в едином ключе, с присущим манере автора тонким психологизмом. Прослеживаются аллюзии с древнегреческим мифом о Фаэтоне, евангельскими мотивами. Коллизии мифа творчески переосмыслены. Философская заостренность отмечает и небольшие рассказы, где суровый лиризм также сопутствует метафорической насыщенности, аллегорической фантасмагории, сочетается с гротеском и переходящей в сарказм иронией. Если в романе, органично для жанра притчи, своего рода экспериментальным полем для моделирования экзистенциальных ситуаций становится сказочное королевство, то в рассказе "Знакомство", к примеру, пространство для эксперимента, воображенного героиней-художницей, переносится в квартиру соседки за стеной. В последнем случае этичность такого экспериментирования и, шире, правомерность художника входить со своим индивидуальным миром, этическим и эстетическим кредо в незащищенные "двери" почитателей подвергаются сомнению. Н.Гвелесиани окончила филологический факультет Тбилисского госуниверситета им. И.Джавахишвили. Начало творческого пути относит ко времени членства в Молодежной литературной студии "Обитаемый остров" под руководством профессора филологии, поэта К.С.Герасимова. Студия фунционировала в 1993-94 годах под эгидой Славянского дома в Грузии. Н.Гвелесиани живет в Тбилиси. Первая книга - достаточно зрелая, написанная вдумчиво и увлекательно - ставит автора в ряд самостоятельных мастеров современной русской прозы.
Владимир ГУСАРОВ, литературный критик.
ДОРОГА
ЦВЕТА СОБАКИ
Роман
ПРОЛОГ
Сочинение странника Годара
(Из материалов Секретного военного архива Королевства Суэния)
Да будет благословен день, когда взрослые заключили в квадрат забора кусок земли перед домом, и хрупкий от неуправляемой силы взгляд перестал блуждать по фрагментам бескрайних улиц с пугающими формами и уперся в конкретный тополь - один из десяти, оказавшихся в плену ограды. И потеплели глаза, увидев собаку... Подбородок приподнялся над перилами балкона, потому что Мальчик привстал на носочках и еще раз пересчитал все десять тополей, и заметил, что они могли бы пройтись макушками по небу, если б небо спустилось ниже. Так думал мальчик девяти лет, только иными, немудреными еще своими словами, которые неловко прилипали к новым - странным, приятным и в то же время осторожным еще в своем напоре чувствам, когда впервые получил разрешение спуститься на только что построенную детскую площадку с далекого седьмого этажа. Вбежав в калитку, он споткнулся, а собака, лежавшая под деревом, как снег, сразу поднялась, и, не дав ему времени на раздумья о размерах опасности, подалась, потянулась к нему одним бесконечным разом - пушистая, белоснежная, сияющая угольками глаз, поигрывающая бубликом хвоста. Она уперлась передними лапами в щуплый его живот и лизнула руку. Это был теплый, удивительно нежный снег. Он замелькал вокруг Мальчика, засверкал, завертел им. Щеки мальчика вспыхнули. Когда же щенок, - а это был резвый, наивный, ласковый к жизни щенок, - перевернулся на спину, обнажив розовое брюшко в рыжеватых родимых пятнышках, мир окутал туман, и мокрые стволы тополей, качнувшись, поплыли, натыкаясь друг на друга, вдоль ограды. Мальчик опустился на одно колено и приложил ладонь к розовой мякоти. Десятки слезящихся солнц пылали на вздымающейся кожице. Щенок, присмирев, как-то странно заглянул в его лицо сузившимися глазами... Когда мальчик нашел в себе силы оторвать от собаки неподвижную руку и обвести отсутствующим взглядом то, что окружало их, всюду в поле его зрения находилась Собака. - Бабария! - выкрикнул он придумавшееся имя щенка. Он шел за ним вдоль ограды, в белесом тумане, машинально проводя пальцами, словно по клавишам, по белым доскам забора. Бабария зализывала, выпрямляла шероховатости его души, о которые он прежде ранился. Резвясь, они бегали наперегонки по бесконечно пьяной траве, и немыслимо теплый ветер - ветер цвета собаки раздвигал челку на лбу, обнажая его высоту, и брови ползли вверх, и тогда, покрывшись поперечными складками, лоб делался похожим на полотнище белого флага. Шли недели. Избалованная вниманием хозяина, Бабария не покидала детской площадки, а Мальчик, гуляя во дворе, не предпринимал попыток проникнуть за его пределы. Он дал знакомым тополям имена и часами наблюдал за тем, как бродят они, широко расставив ветви, в белесой мгле, и, изредка наткнувшись друг на друга, едва заметно вздрагивают воздушной листвой. Иногда он окликал одно из деревьев по имени - и оно замирало. Мальчик же, стремительно подбежав к стволу, прижимался к нему спиной и глядел вверх, на окропленную синевой макушку. Однажды, идя рядом с Бабарией вдоль словно сквозящей через ее силуэт ограды, он незаметно отстал, машинально пересчитывая тускнеющие на глазах доски, и медленный его шаг иссяк у тополя, в макушке которого застыла, увязнув, потемневшая синь неба, откуда сонно сползли по стволу несколько свинцовых отростков, несколько заиндевелых среди лета небесных струнок. Тихо было на земле. Так тихо, так прочно и медлительно, что когда на пороге распахнутой калитки появилось постороннее пятно, похожее на смятый черный платок, и двинулось в правый угол площадки, он не сразу понял, что это - другая собака. И лишь когда она залегла, свернувшись в углу и посмотрела на него как в стекло, за которым стоит другое стекло, а за другим стеклом - воспоминание о Доме, Мальчик мысленно вернулся назад и рассмотрел, путаясь в нитях хлынувшего вдруг дождя, большую, черную, гладкую, как пантера, собаку, которая брела, опустив морду, словно лошадь, прильнувшая к водопою. Походка ее, недобрая из-за хромоты, нарушала устоявшиеся на его земле созвучия. Мальчик инстинктивно прижал к себе Бабарию, ощутив к черной собаке острую неприязнь, хотя та, похоже,была далека от любых намерений, включая агрессивные. Всю неделю он с особым усердием кормил Бабарию с рук, на виду у сурового пса и испытывал при этом страстное желание запустить в него камнем, но вместо камня в сторону черной собаки полетела косточка, как-то вдруг, невзначай. Однако пес не принял подачки, и тогда Мальчиком завладело желание накормить его во что бы то ни стало. Метнув в ненавистный угол ожесточенный взгляд, он поднялся в дом, достал медный таз, вылил в него полкастрюли супа, смешал с порцией макарон, сдобрил мясным соусом, и, вернувшись на площадку, двинулся на непослушных, ненатуральных ногах по направлению к черной собаке. Когда расстояние между ними сократилось до трех шагов, пес беззвучно оскалился, и Мальчик был вынужден, оставив таз, уйти медленным шагом к Бабарии. Он чувствовал спиной чужака и презирал его. Так шли дни. Пес не подпускал Мальчика ближе задуманного расстояния, но и не отвергал пищи. Но однажды, когда Мальчик, повернувшись в очередной раз спиной к черной собаке, неторопливо двинулся восвояси, черный пес догнал его и слизнул с ноги застывшие капельки соуса. Теперь Мальчик ухаживал за Бабарией с прилежным, троекратно умноженным рвением. Он часто рассматривал ее - от кончика носа до хвоста - и находил божественно-совершенной. Белизна ее шерсти навевала воспоминания о снеге и наводила на мысль, что снег может быть горячим. Но он заметил и кое-что новое - красноватый шрам на ухе. Это открытие сделало - постепенно - его Бабарию не такой привлекательной. Раньше для того, чтобы почувствовать покой и тепло, было достаточно положить руку на ее голову, слегка почесать за ухом. Теперь он гладил ее чуть ли не от кончика носа до хвоста и не чувствовал ничего, кроме температуры тела. Чаще же руки Мальчика пассивно лежали на коленях, а Бабария, примостившись рядом, поочередно покусывала их, заглядывая ему в лицо с какой-то резвой настороженностью. Вся она была из себя сплошным снегом - подтаявшим и звенящим. Мальчик же смотрел в сторону калитки, ожидая появления Джека - так окрестил он новую собаку. Странные отношения сложились у него с новой собакой. Джек был скуп в проявлении чувств. Появляясь на пороге площадки, он не удостаивал человека ни взглядом, ни взмахом хвоста. Словно кот, привязанный не к человеку, а к месту, отправлялся он, прихрамывая, в свой угол, чтобы залечь там на час. Мальчик же в продолжение всего времени стоял над ним, как утес, не смея нарушить возвышенной отчужденности. Это он, Мальчик, стал собакой этому высокомерному псу 3и, ничего не зная о внутреннем мире скрытного своего друга, в упоении черпал силы из фантазий на тему его души... Перед мысленным взором Мальчика, направленным на ствол ближнего тополя, вырисовывалось огромное дупло и зияло, как ночное небо, потусторонней темнотой. Ему хотелось внутрь, чтобы ощутить себя частью дерева и посмотреть оттуда на мир своей собаки глазами пустоты. Подобострастно склонившись, он высматривал проблески огня в неподвижных, прочных каких-то глазах Джека и, рассматривая вечерами звездное небо, видел множество собачьих глаз. Не имея возможности сосчитать все звезды, он, тем не менее, подметил, что каждый мерцающий глаз имеет на небосклоне одно, раз и навсегда данное место, и звездная картина, если смотреть на нее с балкона или с площадки, на которой бывала его Собака, остается неизменной. Тогда он попробовал перенести картину в альбом для рисования и перевел кипу бумаги, пытаясь нарисовать звезды именно в таком порядке и количестве, в каком состояли они в природе. Наконец, он устал и изобразил два высохших тополиных листа. Что таилось под листьями он не понял, ибо фантазия его истощилась. И тогда Мальчику захотелось другого неба - не того, что вечно торчало над площадкой его собаки. "Если выйти за ограду, небо продолжится и на нам вспыхнут новые звездные комбинации" - подумал Мальчик, только иными, немудреными еще своими словами. Но отойти от площадки - все равно, что покинуть землю, где каждый камень помнил и отражал звездные глаза его собаки. Утром он подошел, как обычно, к Джеку, присел на корточки, деловито заглянул тому в глаза, и они не показались ему похожими на звезды. Мальчик так и обмер. У ног его возлежала самоуглубленная душа, запрятанная в тщедушное тело, обтянутое гладкой кожей с короткой шерсткой, и не испытывала ровно ничего, кроме желания быть ничем. Это была старая черная собака, полюбившая не человека, а угол, в котором можно будет издохнуть, когда назойливый ребенок прекратит приносить пищу. Мальчик не смог более придумать ни одной черты характера или тела, за которую можно было бы продолжать любить черную собаку. Он ошеломленно выпрямился. "Помоги мне", - шепнул он Джеку. Но руки Мальчика были пусты, и пес, разбуженный звучанием шепота, лишь слабо потянул носом воздух... Тогда Мальчику почудилась сверкающая снежная пыль, которая, оседая на щеках и одежде, одна только и передает неуловимую нежность зимы. В страхе обвел он потемневшим взором владения бывших свои собак и не нашел в них Бабарии. Только теперь позволил он себе заметить, что Бабария покинула площадку, и факт этот в глубине души принес облегчение, потому, что снежная пыль растворилась в слякоти, когда он представил себе вид приторно-розового щенячьего языка Бабарии, который казался теперь всего лишь мокрым. Стало ясно, что он подменил Бабарию другой собакой, и даже не сразу позволил себе это заметить, а после разлюбил и другую собаку, потому, что она ему наскучила. Если же одну собаку возможно подменить другой собакой, то кого же он тогда любил? А если и любил, то почему так недолго? Нет, он больше не станет никого обманывать. Если за всяким началом следует конец, он станет жить один и прeвратится в окружность, в свернувшегося клубком младенца. Собаки перестанут быть покинутыми, потому, что он не будет их любить. "Я оставил тебя, Бабария, - думал он с жалостью, адресованной непонятно кому, - Я разлюбил! Разлюбил! Разлюбил! Несчастные вы мои и ненужные. Ненужные и несчастные. Я буду один, один, один"... Каждая повторяющаяся мысль вызывала в душе вспышки пламени, которые обжигали душу. Так продолжалось до тех пор, пока на глаза не навернулись слезы. Мальчик прекратил бесцельную ходьбу и осмотрелся. Вот замерли, ожидая своей участи, десять могучих тополей. Ни единым шорохом не выдадут испуга, только гудит в сердцевинах ожесточенная пустота. Вот ползет муравей по руке. Вот лежит в углу черный клубок, бывший когда-то его собакой. Каплет из крана ржавая вода. А асфальт сыр и на всем его протяжении разбросаны камни, и незнакомая девочка в шелковом платьице занята тем, что складывает из камней пирамидки. В каждой пирамидке - по семь камней. Каждый следующий камень меньше предыдущего. Без собаки. Мальчик поперхнулся воздухом. Неужели никогда? И такая вдруг жалость охватила его к этой девочке с тонким, как нить, позвоночником, девочке, никогда не видевшей камни сквозь цветную ткань своей собаки, такая громада взаимоисключающих чувств, что он вознамерился было поцеловать ее в щеку, но нечто всеобъемлющее, далекое, сладостно-зыбкое остановило его. Смесь восторга и испуга заставила Мальчика пронестись в полуметре от существа, которое он бессознательно отодвинул в будущее. И порог площадки неожиданно остался за спиной. Прежние собаки отпустили его на все четыре стороны, и, пробежав несколько десятков метров, Мальчик оказался на пригорке перед глубоким оврагом. Значительный это кусок земли настолько поразил воображение, что Мальчик сразу же освободил из плена оставшейся позади ограды все десять тополей, и бывшие его друзья, слившись с прочими деревьями, стали неисчисляемыми, безымянными. Он еще не знал, что станет его новой собакой - весь ли овраг целиком, влажное ли его дно с затаившимся в камышах родником, человек или просто бурая земля, щекочущая пальцы, когда ее пересыпаешь из ладони в ладонь, - любовь была впереди, но уже сейчас, желая прижать ее к себе и не отпускать как можно дольше, он прильнул щекой к склону и уснул. Мальчик знал, что сон заполняет пустоты времени. Он надеялся жить каждой собакой как можно дольше, понимая, что когда-нибудь нечто большее перечеркнет овраг так же, как овраг перечеркнул площадку. Позже последует еще более крупное Нечто, и так будет продолжаться до тех пор, пока глобальности не исчерпают себя. Тогда он, разлюбив последнюю из величин, умрет. Так не лучше ли любить каждую собаку как можно дольше, слаще и верней?..
