Валерий Шелегов - Зелёный иней
Умный зверь. От разбойного свиста человека — горбушкой кувыркается. Не жалуется, когда выстрелом пугнешь. Скачет прыжками, как конь наметом. Иной раз и дрисня «медвежьим испугом» на кусты брызжет.
Дальний обзор в долине. В промежности между туманом над деревьями и галечным руслом. Светлые сумерки. Над гранитами мгла. В крамешности перевала, от палатки шага не сделаешь. В долине воздух прохладен, чист. Земля остыла…
Ходили кругами, рядом с зимовьём в речных островах. Дышалось ненасытно. Прощание с теплом в северных широтах всегда пронзительное. Запахи отсыревшей листвы остры до вкуса на губах. Черные и нагие осинники на островах виноваты своей наготой.
Особенная острота прощания рядом с северной рекой. Предвечный покой слышится в покойном плеске. Вода из просторного русла, к такому времени, теснится в одной струе. Петляя мелкобродной речушкой, ушибается о каждый островок. Журчит водица мелководно на мокрых, обледенелых гальках переката. Речные уловы глубоки до синевы, прозрачные до галечного дна. Хариус видит рыбака, не обманешь. Но человек такой зверь. Обманет и себя, и весь мир…
И остывает осень, осиротевшая горными гусями и болотной птицей. Холода надвигаются, как неминучая старость. И кричит эта старость птицей — кедровкой:
«Керр, вам»! «Керр, вам»…
Одинокий якутский ворон на далекой макушке дерева, маячит черным бельмом на фоне светлого обвода, между небом и водоразделом:
— «Как?! Как?!»… — удивляется долгожитель ворон.
«Керр вам! Керр вам!»
— «Дура! Дура! Врро…шшь. Врро…шшь»
Спорит хрипатый черный ворон с птицей — кедровкой.
Безлюдье на сотни верст. Страна.… Жил бы тысячи лет, не умирая…
Изрядно похолодало. Давление атмосферы поднялось. Пашню рыхлого тумана утянул на себя гранитный массив. Слышен стал шум воды на перекатах. Жалко рушить торжественную тишину. Ружейные выстрелы, пушкой долбят.
— Медведь теперь к зимовью не подойдет, — утешил Людмилу, жалеющую подстреленных зайцев.
Жалость бывает разная. Одно лето, работала в отряде «питерская» студентка. Принесли «канавщики» в палаточный лагерь цыплят полярной куропатки и их «маму». Взрывы на горных работах, пугают птицу. Белоснежную полярную куропатку зимой трудно из ружья достать. Охотники петельками из конского волоса ловят. Летом и под сапогом не заметишь. Серенькая. Поймать легко. Не бросает выводок. Горные рабочие собрали цыплят в стеганый на сукне, подшлемник.
— Ах, как тебя жалко, — тетешкала «деушка» куропатку, в лодочке ладошек.
— Миленькая, — поила из губок в клювик «маму цыплят». И?! Крыть?! Головёнку ей открутила. Да так ловко, будто «птичница», а не без пяти минут инженер-геофизик. Будущая мать.
Студенты ржут, а хмурые мужики молчат.
— Даа? — молвил «ухажер», из горняков. — Всякое видали. Утешила…
Перестал добиваться девки.
— Варенья из охты, — решила Людмила, — Дочурке вашей наварю…
Другие дни, от зимовья далеко не уйдешь. На случай вертолета. Могут подобрать оказией. Ягоды у зимовья, пропасть. Людмилу, решил, отправлю воздухом. Ей «собирать диплом». «Отчеты» прошлогодние по участкам в «спецхране». «Допуск» к «секретным» документам выдается Управлением. Жена поможет…
Выберусь на дизельном вездеходе. Друг в партии работает. Володя Прусаков. Оканчивал Иркутский. Геолог. Родом из Канска. Земляк. Явились на Индигирке в один год. Молодые семьями. В одном бараке, в Райцентре, нужду терпим. В старом общежитии полевиков. Охотники, рыбаки. Спелись, как братья.
Тягач уйдет с водораздела, после вертолета с людьми.
Володя сопровождает гусеничный тягач. По ходу, охотится. Готовит запас мяса и рыбы. С Колымы привозили бочками хариус, вяленого чира и сига. Делились вареньями. В декабре добывали лося «из-под лайки». Выезжали на «зимники». Жены наши подруги. Дочки погодки, в один садик водим, в одной группе. Интересно живётся…
Погода — сроки расставит. Сообщит Володя по рации. К стоянке на седловине, распадок проезжий для гусеничного тягача. Имущества мало. Тягач не перегрузим. Володя согласился, стороной не прокатится.
Печка гудела на мороз
Граниты открылись. Громадой подпирали звездное небо. Тесно двоим в зимовье. Без внутреннего потолка можно ходить в рост. Разминуться двум человекам негде. Бревна в стенах сухие, накалились жаром. Людмила раскинулась во сне. Спит напротив. Поверх белого вкладыша. Нары высокие. Нас разделяет стол. Пламя свечи колышется. Маячат на бревнышках стен светлые пятна и тени. Дышится сосновой серой.
Спит Людмила в одних трусиках. Ей душно, она тяжко мается во сне. Рука плетью свисает до прохладного земляного пола. Пробует поймать прохладу земли горстью: сжимает, разжимает, пальцы, обиженно хнычет во сне, замирает. И все повторяется.
Меня тревожат мысли. Близость женщины. «Запахи» женщин непохожие…
Очарование Людмилой. Запахом парного молока…
Зимовье в полумраке от огарка свечи. Алые глазки поддувала мигают. Стоячок печной трубы в дырочках от коррозии. Пламя несется. Светлячки — на стенах, мелькают на лодыжках Людмилы, на голенях, колени подломлены… Непозволительно разрушать красоту отношений мужчины и женщины. Теряется тайна, высовывается рыло банальных, блудных утех. Третью неделю мы вдвоем. И пока, «дров не наломали».
Вспоминаю о тетрадке в рюкзаке.
Письмо жене написалось правдивое. О варенье, которое Людмила наварит из «охты» для дочурки «Шуни». Упомянул о «справке», коль таковая потребуется. Написалось о Людмиле с чувством. И ни слова люблю. Жене…
«Исповедь тетради», захватила необыкновенной, счастливой благодатью. Показалось, жена склонилась над головой со спины, отгородила свисающими волосами свечу. Пламя мигнуло, и огарок загас. Сгорела свеча.
Толкнул ладонью дверь. Темень за порогом. Яркие звезды в далёком космосе. После выхлопа жара, в проем двери в зимовье заструилась ночная прохлада. В ногах под столом, под нарами. Сделала прохлада круг, лизнула женскую грудь.
Людмила прикрылась ладошками. Поджала локотки.
Укрепил в подставке высокую свечу. Затворил дверь. Дрова в печке сгорели, и жар от железа увял. Положил пару полешек. От алых пятнышек в дырочках дверной заслонки, в зимовье живее.
Людмила спит без ничего, в одних трусиках, не прикрываясь простынкой. Выгибается при вздохе. Не познавшие материнства титёшки, округло буреют торчащими сосками.… Однажды, она обмывалась в палатке, горячей водой из тазика. Я случайно вернулся из похода к гранитам. Видел ее всю. Хмыкнул и вышел. После чего, она укладывалась в свой спальный мешок запросто в одних трусиках. Ходила в просторной палатке нагишом, накинув мужскую рубашку «жениха», распашкой до третьей пуговицы. Дразнила упругими яблоками грудей, краем открытого ворота.
Палатки ставил всегда устойчиво. Собирал каркас из жердей. Скреплял гвоздями. Натягивал брезент. Жена — геофизик. Постоянно рядом, обмываться от пота женщине необходимо. Молодость живется в тайге. Палатка — дом. Ставил всегда крепкий стол из жердей, для «чертежной доски». Печку устанавливал на гравийной основе из ручья, чтобы мох не обугливался. Горелым не воняло. Настилал полы из тесаного накатника, мыться удобно. Сам купался в горных реках.
И, не шутя, сердился на Людмилу: знал, чем могли такие «помывки» закончиться.…Любила плескаться теплой водой Людмила, после маршрутов.
— Не искушай во мне зверя… — требовал.
Мне нравилась Людмила. Любовался ее молодостью. Восхищался природой тела. Не в женской власти, что-то изменять…
— Привыкла к вам, как к брату, — дразнилась она, не остерегаясь греха.
— И не стыдно?!
— Не стыдно…
Людмила доверяла.
«Ядрёная девка. Кровь с молоком…»
Гнал мыслишки беспощадно.
Себе изменять — не закон.
От написания письма, устал. Перенапрягся. Выбрался на воздух.
Над головой необъятный звездный космос. Долина Иньяли широка. Гигантская рогатка. Слияние рек двух водоразделов.
Огненный столб выметывался из трубы кинжальным оранжевым пламенем. Далеко на воздухе рассыпаются, гаснут искры. Тяга в трубе «на мороз». Воздух прозрачен. Искрятся звезды.
Над кромкой далекого водораздела, вспыхивают зарницы.
Ослепительным ртутным свечением!
И в какой-то момент, будто кто невидимый и сильный рукой, раскинул рыбацкую «небесную сетку»! Полярное сияние! Для северо-востока Якутии редкое явление.
И начала эта сетка волноваться светло-зелеными крупными ячеями. Звезды, лесными светлячками, рассыпались…
Бросился в зимовье и подгреб Людмилу. От сна тяжелая и безвольная, она не понимала, чего от нее хотят.
Повел за порог. На улице подхватил на руки.
Полярное сияние безмерное и высокое. От горизонта до горизонта обвода неба. Судорожно светится немым, зеленым переливчатым светом.
