Валерий Шелегов - Яблоки для матери
Обзор книги Валерий Шелегов - Яблоки для матери
Валерий Шелегов
Яблоки для матери
Мёрзлая пока под глубоким снегом земля в полях. Но потянуло уже влагой верховодки с речки Иланки. В прогретый воздух примешался сладковатый привкус краснотала, горчинка — от забусевших к этому времени ольхи и боярышника, что чертоломом в займище за Иланской согрой. Снега нынче выпали небывалые. Потому и весна не торопится убирать свой снеговой покров с земли. Но терпок, стал воздух от перегорающего на солнце навоза, что намётан соседом под хлев за забором; сосновым дымом от избяных печей, сладок березовый потяг от хозяйских бань.
Василий глубоко и с наслаждением вбирает в себя эти запахи. Прислушивается. За высоким сосновым бором гудит проводами железная дорога. Перестук колёс тяжелого состава слышен издалека отчётливо. Посвист локомотива обостряет нюх, и Василий скорее слышит, чем ощущает, запахи угольной пыли, мазутных рельсов и шпал.
Сидит Василий во дворе на чурбане, который уж час. Сидит истуканом, обречённо бросив крупные руки между коленей, сутулясь широкой спиной к солнцу, сидит, повесив лобастую мужичью голову. Последнее время у матери на усадьбе он стал бывать часто. Стал часами просиживать до боли в душе, с детства родном дворе. И причиной тому жена Зинаида. Неладное сотворилось в его семье.
О Зинаиде в такой день думать не хочется. Даже сегодня, в женский праздник, он без жены у матери.
Двор разделяется от огорода палисадным штакетником. За огородом стелется белое поле до самого займища, что под высокой горой, которая, затяжно умаливаясь, полого перетекает в равнину к речке. Между речкой и огородом в летнее время на равнине небольшое озерце, названное почему-то людьми «солёным». Сейчас, когда всё под снегом, овал озерца обозначен желтым сухим кычаном — камышом.
В подарок матери Василий принёс сегодня два больших красных яблока. Загодя так мать просила. Василий знал: сама есть не станет, дождётся Оленьку и Ксюшу. Для них…
Тягостно видеть маету сына из окна горницы старой матери Василия. «…Сучка, — думает старая женщина о невестке. — И угораздило же её на старости лет загулять. Тридцать лет прожили. А ныне? Каково сыну?..».
Василий знает, что мать наблюдает из-за шторы. Знает Василий и мысли матери: они похожие, как у него. Беда общая. Но решать ему… Дочери Оленька и Ксюша сами уже по себе, живут в Красноярске. А жить теперь им совместно с Зинаидой, что покойникам лежать в одной могиле.
— Сыночка, ходи в дом. Хошь и тепло, а ветерок, ой! Весна. Омманчивое тепло-то…
Звала мать с высокого крыльца. Ладный дом построен дедом. Отец любил строить широко и высоко. Крыльцо это он уже поднял. Глянув на мать, Василий обреченно подумал: от старости спасения нет. Разве у него горе? Беда — старость матери… В июне Василию пятьдесят исполняется, а для матери он по-прежнему «сыночка».
— Ну что, мам? Иди в дом, простудишься, отозвался он. — Не замёрз я ещё. Не хочется в комнаты. Погода-то, какая. Воздух…
— Так блины остынут. Ты ж горячие блины любишь, как отец бывало…
Мать знает слабость сына к блинам. Когда Василий приходит, она затевает их, печет, старается угодить. И в семье Василия, когда случалась размолвка с Зинаидой, старшая дочь Ксюша всегда нажимала на мать: «Хватит дуться на отца! Заводи, мамуль, блины».
Зинаида медлила, но «заводила». А дочери, одна другой, пособляя у плиты, уж довершали мир в семье. Правда, особенно ссор не случалось. Ладно жили. Василий работал телемастером в «Рембыттехнике», бригада обслуживала сёла района. Часто отлучался. Зинаида работала в школе в начальных классах. Присмотрел он пустующий дом в деревне, купил, разобрал и вывез в город. Пока строились, жили молодоженами здесь, в отцовском доме. Здесь и Ксюша родилась.
Зинаиду Василий нашел в деревне. Сюда потом и привез в этот высокий, похожий на дворянскую усадьбу пятистенок под четырехскатной шиферной крышей. В этом доме полвека назад родился и он, отсюда уходил на службу, за эти стены вывел и трех сестёр замуж. Всем места хватало. Ныне и в дом идти не можется.
Сестёр Василий сегодня ждал. Старшая Люба здесь живет, на Иланке. Работает на железной дороге. Мария и Катерина в городе. Любе в молодости с мужем не повезло. С внуками осталась на старости лет. У остальных сестёр мужья задались покладистыми и не бегучими; водку пили всегда в меру, машинами обзавелись. По праздникам только и расслабляются под гармонь в этом доме, у тёщи на блинах. Играет Василий. И сегодня отцовская гармонь, прикрытая белым вышитым рушником, стоит на комоде в горнице, ожидает гостей и праздника. Игру Василий подростком перенял на слух от отца. На слух подбирал песни, мелодии. Он и с Зинаидой познакомился через гармонь. Чинил телевизор в деревенской школе. Стоит гармонь. Тёмная мехами от времени, хранится в «пионерской комнате» запылённая, без дела. Спросил молодую училку:
— Играет кто?
— Сторож школы играл. Его гармонь. Умер…
Отремонтировал Василий телевизор, взял в руки старую гармонь. Осмотрел: меха сифонят — клеить надо. Забрал гармонь с собой в город, запала в душу и молодая учительница начальных классов. Двадцатилетний был. Грезить ночами стал, метаться во сне. Тосковал…
Привёз он гармонь в школу, да Бог его и наладился свататься, озорно поигрывая на гармошке:
Ой, да дорогая девчоночка!
Ой, да раздушоночка!
Кото…Которую люблю!»…
В марте за ней и приехал. Одноднев сегодня, тридцать лет как сошлись. А тогда и Зинаида ждала его. Жить в деревне не желала, торопила в письмах со свадьбой. Мать он подготовил. Василий и сейчас, в пятьдесят, розовощек, правда, поредела кудлатая шевелюра. После армии, парубок он был видный. Да и водкой не баловал, к табачищу не привыкший. Рос на свежем воздухе соснового светлого бора, который рядом — дорогу перешагни.
Ничего особенного в Зинаиде, в общем-то, и не виделось, кроме гонора, что она — «училка», а он без образования. Лестно было Василию иметь образованную жену. Сам он постигал науки мозгами. В ракетных воинских частях, на службе и открыл в себе талант к радиотехнике. На «гражданке» стал работать в телеателье.
Зинаида после замужества в школу работать, не пошла. Деньги её тянули. В торговле быстро продвинулась, «завмагом» назначили. Ксюха, дочь, на руках матери. Он в разъездах. Оленька куда позже родилась.
Достаток появился. Построились. Дети выросли. Жизнь…
В праздники сёстры приезжали обычно к вечерку. Знали: для мужиков Василий истопит баню. Будут ночевать. Сразу за стол не спешили. Мужики парятся не торопясь, потом женщины намываются не спеша. Хорошо отдыхается! Потом уж за огрудным столом от закусок поют под наливку и вспоминают былое до глубокой ночи. Так всегда водилось. Не минуть всего этого и сегодня, коль праздник.
Из города Василий пришёл бором по заутреннику. Автобус не захотел ждать. Размягчил на свежем воздухе мозги и душу от напряжения в семейных неладах, малость успокоился. К матери пришёл в ровном настроении. Колонка перед домом общая, на квартал. Раскачал её кипятком, наносил в баню воды, наполнил котёл. Не декабрь — март, баня к полудню вытопилась, наспела, горячая стоит. Василий уже и уголья берёзовые из-под каменки выгреб: заходи — парься. Блины-то мать напекла, не завтракал он, уже и обед. Накормить его. Пришёл он и восьми ещё не было, сейчас снег перед домом сомлел, разбежист и водянист стал под подошвами сапог.
Василий поднялся с чурбана и на вторичный зов матери пошёл в дом.
Блины крутой горкой янтарно отсвечивали в разливе солнца. В хрустальной вазе глянцем играли в солнечных лучах, принесённые Василием в подарок матери, два спелых кубанских яблока. С загнетки русской печи мать поставила перед Василием миску с топлёным коровьим маслом. Так любил Василий, Так водилось при отце.
Василий помыл под умывальником в кухне руки, сполоснул лицо, утёрся свежей ширинкой, после чего грузно скрипнул табуретом подле стола. Опёрся локтями, и вяло свернул тёплый блин. Есть не хотелось, макнул блин глубоко, в пенку поверх масла. Мать присела напротив, седые пряди она убрала узелком на затылок. Села она спиной к окну, к солнечным лучам, и оттого её тёмное от дум и печали лицо виделось Василию каким-то неестественным, скорбным Ликом Богородицы.
— Не убивайся, — нахмурился Василий. — Не хватало ещё и сегодня — в праздник, думать о плохом… — не стал браниться при матери Василий в адрес жены. Замолчал, стал поглощать блин за блином.
Мать утёрла щепотью рот. Казалось, порчу с уст смахнула. Вздохнула, поднялась к загнетке печи, наполнила там стакан чаю в подстаканнике, как он любил с детских лет.
— И откуда в тебе это барство, — удивлялась всегда мать над его блажью, когда он требовал ребёнком: «В подстаканнике чай. Дедушка так любит и я хочу». Высказалась мать и сейчас:
