Моника Талмер - Евангелие от Марии или немного лжи о любви, смерти и дееписателе Фоме
Приходили ночи вместе со страшной давящей тишиной. А неподалёку обитало никем не узнанное зло. Оно подбиралось медленно и нескладно, и искало выхода себе в обидах и мелких ссорах, в которых после было не отыскать виновных. Мир скреплялся наскоро и пугливо, словно для чужих глаз.
— Послушай меня, Иисус, -говорила Мария, -давай вернёмся к морю. Не смотри на небо -оттуда родом твоя печаль!
Он просил прощения одними глазами, но из них смотрело то же небо, а губы шептали невольный приговор:
— Значит, отныне быть печали…
— Но что, что же случилось, чего же ждал ты, скажи… Объясни мне, чего я не понимаю, научи, покажи! -В исступлении билась она, не зная, чем ему угодить теперь.
Подходил Фома, садился рядом, подтягивал длинные худые ноги и сочувственно вздыхал.
— Вот мы и обошли всю Галилею… -сообщал он. — Самое время податься куда подальше… как считаешь?… Я тебе скажу — если это Царствие где-то есть, мы его непременно отыщем!
Иисус невесело улыбался и качал головой.
— Ты обещал нам вечную жизнь, учитель, -переминаясь с ноги на ногу, смущённо напоминал Пётр.
— Ты говорил, что мы всегда будем с тобой, Иисус, -плаксиво встревал Иуда.-А что же будет теперь?
Он смотрел на них взглядом раненого оленя, исполненным достоинства и боли.
— Ступайте прочь и ни о чём не тревожьтесь, -упрямо повторял он.-Я исполню всё, что обещал.
Не в один ли из дней этого небывало жаркого лета за белёсой дымкой тумана вдруг скрылось небо? Не тогда ли жгучий сухой ветер пустыни вслед за раскалённым воздухом принёс с юга первое дыхание беды?
После они избегали говорить об этом, чтобы не пришлось спрашивать себя, почему потом он сам дал ей дорогу.
Сама собой случилась осень. Поспели маслины, и в первый день седьмого месяца тишри от Сотворения Мира наступил год три тысячи семьсот девяносто четвёртый. Потом в великий день Йом Кипур был отпущен в пустыню покаянный козёл, а Израилю прощены все грехи.
А на шумный праздник Сукот в Иерусалиме, когда в Храм входила торжественная процессия с водой из священного источника Шилоах, у внутренней стены возле южного входа в я зыческий двор стоял черноволосый странник и молча наблюдал за происходящим. Когда ликующая толпа, причастившись радости водочерпания, устремилась мимо него вслед за процессией во двор священников, он один остался стоять, не шелохнувшись, посреди всеобщего веселья, задумчиво глядя перед собой.
Несколько часов спустя в Кедронской долине, вдали от шумных улиц города, медленно заползало за гору холодное осеннее солнце. Золочёная громада Иродова Храма померкла, опустели висящие над обрывом каменные террасы, и последний луч, на мгновение блеснув из-за крепостной башни, скользнул по пустующим гробницам пророков и скрылся в предместье.
Когда стихли последние звуки праздничных гуляний в Гефсиманском саду, с Елеонской горы в долину спустился Иисус и в назначенном ранее месте нашёл отпущенных на день учеников. Все ждали его, не было только Фомы и Иуды.
— Вы со мной?-Вместо приветствия спросил Иисус.
— Спросишь тоже!-За всех ответил Пётр.
— Что бы ни случилось?
— Пусть случается, -пожал плечами Андрей.
Фома с Иудой добрели до древних кенотафий уже в глубокой тьме, и, никого не обнаружив, перебранились коротко и двинулись к месту ночлега.
От этой ночи ничего не осталось в памяти Марии — только давно знакомое, безлунное, бесконечное, вечное одиночество промелькнуло среди зелёных деревьев и навеки покинутых могил и скрылось где-то за холмами Иерусалима.
Он больше не звал её за собой, не искал глазами в толпе, он перестал шутить, потом перестал улыбаться. Страх за него пришёл вместе с болью.
— Мне нельзя бояться, понимаю, нельзя, -говорила она Фоме.-Он делает всё правильно, наверно… он знает, как… почему же мне кажется, что он тоже боится этих дней?
Фома хмурился, кривил левый угол рта, вздыхал тревожно и мыслительно морщил лоб.
— Ты не презираешь меня, правда?-Спрашивала Мария, отчаянно цепляясь за разговор о нём.-Не думаешь, что он стал презирать меня?
— Он не стал презирать тебя, Мария, -медленно и тяжело произносил Фома.-Это город… я сам не узнаю его в этом городе… Ну и мерзкое это время, когда дело идёт к зиме… а говорят, в этих краях зимы не бывает…
Она благодарно сжимала его руку, и долговязый Фома смущался и снова кривил робкую улыбку. Он с неизменным уважением относился к любым проявлениям человеческой исключительности, одним из которых была, без сомнения, красота.
— Если хочешь знать, -говорил он, постепенно смелея, -я тоже не одобряю его походов в Храм. Про Царя опять заговорил… Царя ему никогда не прощают… Он как-то по особому умеет настроить всех против себя, но здесь ему это не сходит с рук так, как в Галилее… Мне кажется, что иерусалимские зеваки глупее других зевак. Упрямее, что ли…
— Ты тоже заметил?-Оживилась Мария.-А небо… я никогда не видела, чтобы небо было таким тяжёлым… оно будто просится упасть и разбиться вдребезги!
— И воздух, -подхватил Фома, -этот воздух южного моря…тебе не кажется, что он…
— Мёртвый?
Они уставились друг на друга.
— Я поговорю с ним, -прошептала Мария.-Теперь это не просто мои страхи, Фома, ты понимаешь, что это значит?
Фома нервно теребил тонкий пояс.
— Нет, -сказал он наконец.-Нет, Мария. Кто бы ты ни была, не мешай ему.
— Я люблю его, -просто ответила она.-И моя любовь сильней других. Он научил меня слышать голос сердца, но этот голос всегда произносит только его имя.
Фома снова нахмурился и покачал головой.
— Но может это не совсем то, чего хотел он?… -Пробормотал он как бы про себя.
Она повернулась и поймала его взгляд. Оробев от своей смелости и от ровного жгучего огня её глаз, он затаил дыхание и замер, боясь шелохнуться.
— Нет, Фома, -сказала она тихо-тихо.-Он хотел, чтобы я любила его.
Легче было бы сказать, что небо не разбивалось на тысячу осколков, проще было бы забыть о том, почему это случилось.
Древними улицами Сиона ещё гуляла поздняя дождливая осень, играя тяжёлыми тучами, а с моря в каменный город вдруг змеёю вползла зима. В окрестных деревнях роились чёрные стаи ворон, тревожно перекликались перед грозой, с криком срывались с голых деревьев и шумно взлетали, неуклюже барахтаясь в ветренном воздухе. Опустевшие острые ветки жутко торчали на мрачном сером фоне и качаясь, отчаянно царапали тяжёлое низкое небо. Тучи раскисали мгновенно, вздрагивали грязными потоками ливней, и громовые раскаты за горизонтом сотрясали землю эхом далёкого взрыва.
Холодные струи обрушивались на город, стучали настойчиво и грозно, загоняя в подворотни случайных прохожих. Крытые базары и ряды уличных прилавков под навесами наполнялись суетой и запоздалыми криками, тонущими в шуме дождя, и спешащие в укрытие горожане сбивались возле входа в одну живую кучу и принимались недоверчиво наблюдать, как у них на глазах плотнеет пелена дождя и посреди сплошной ненастной серости насмешливо сверкает с горы роскошная храмовая позолота.
Прислонясь к стене, в арке базарных ворот в промокшей толпе стоял Иисус и тоже смотрел на город. Неожиданно на его хрупкое плечо тяжело и веско легла чья-то крепкая рука.
— Насилу отыскал тебя, Иисус из Галилеи, -прошептал ему на ухо хриплый глухой голос.-С некоторых пор ты перестал появляться в Храме…
Рука властно приказала ему не оборачиваться.
— Ты ходишь один, -с укором сказал незнакомец.-Это страшный город.
Иисус равнодушно пожал плечами, продолжая смотреть на дождь.
— Меня послал мой господин, -продолжал хозяин руки.-Он хочет встретиться с тобой и будет ждать в полночь у гробницы Давида в нижнем городе.
Иисус скосил глаза на руку, лежащую у него на плече. На указательном пальце сиял перстень с огромным гранёным рубином. Дальше начинался длинный рукав чёрного плаща и прорезь капюшона, закрывшего лицо.
— Что хочет господин твой?-И глазом не моргнув, спросил он.
— Правды, -хрипло ответил голос.-Света твоей истины, -и добавил почтительно:-учитель…
— Я буду, -коротко сказал Иисус.-Ступай.
Рука в мгновение ока исчезла в рукаве.
— Именем Синедриона!-Крикнул незнакомец толпе, расступившейся мгновенно, выскочил из арки под проливные струи и скрылся за стеной дождя.
— Так ты говоришь, что Храм Ирода -жалкая насмешка?
— Пожалуй, ещё хуже, Иосиф. Если бы они видели Бога, как вижу Его я… Его невозможно поместить в этот позолоченый сарай, не унизив… понимаешь?
— Забавно…-протянул Иосиф и, прищурившись, посмотрел на него.-И с этими идеями ты заявился прямо в Храм? Однако… Поговаривают, ты объявил себя Царём…
— Они не понимают, не понимают, Иосиф!…
— Стоп! Я понимаю.
Он довольно улыбнулся и протянул руки над костром.
— Ну и переполох был, скажу я тебе… И после всего этого ты смело гуляешь по Иерусалиму в одиночестве?
— Я живу в окрестности, -ответил Иисус и быстро добавил:-У друзей.
