Александр Тарнорудер - Остановить песочные часы
— И что ты ему сказал?
— Что лет сто назад вызвал бы его на дуэль за такие вопросы.
— Наверное, не надо было мне все это затевать.
— Никогда не поздно отказаться.
— Илана знает, что есть первичное соответствие, и что я — потенциальный донор.
— Каким образом?
— Не знаю, но кто-то постарался и растрепал.
— Ты с ней говорила?
Киваю.
— Ты ей пообещала?
Снова киваю. Меир не знает, что сказать. Он, скособочившись, сидит на ванной и лихорадочно соображает, что бы такое придумать. Он с самого начала не был в восторге от моей затеи.
— Можно организовать звонок профессору…
— Ты о чем, какой звонок?
— Ну от коллеги, как бы.
— Как бы? Как это, как бы?
— А что? — Меир смотрит на меня удивленно. — Подать твою историю в слегка другом свете, чуть сместить акценты.
— В каком свете? Какие акценты?
— Что твое положение намного серьезнее, чем ты его описала, что ты геройствуешь понапрасну, потому что пересадка нужна твоей коллеге по работе, а реально, твой собственный риск гораздо больше… Больший, чем ты описала его профессору. Чтобы он сам отказался от тебя.
Не знаю, что и сказать, мычу нечто нечленораздельное.
— Да он просто может решить, что ты не подходишь, и все тут! Что он все взвесил еще раз…
— Подожди, так он сказал, что я подхожу?
— Еще не поздно передумать.
— С этим не шутят: думал-передумал. А если бы речь шла о ком-то из наших… — язык у меня не поворачивается продолжать.
— Ты соображаешь, на какой риск идешь!?
— Меир, это будет меня преследовать всю жизнь.
— А меня будет преследовать всю жизнь, что моя жена — самоубийца!..
— Не смей так говорить!
— …и твоих детей — тоже!
— Меир, прекрати! Ты не можешь…
— Могу, и еще как. Но истина заключается в том, что ты и сама прекрасно это понимаешь.
— Какая истина, где ты увидел истину?
— Риск бывает разумный и неразумный. В данном случае, риск — неразумный. И в том, что риск неразумный, я вижу истину…
Математик заговорил, логик и схоласт, которого не переспоришь. Теоремы, аксиомы, логические парадоксы — любимое занятие на досуге. Малолеткам про точки рассказывает. Внезапно я осознаю, что чем больше доводов приводит Меир, тем больше мне хочется ему возражать. Моя душа восстает против правильных и сухих логических доводов.
— … и ты ведешь себя иррационально.
Ключевое слово: «иррационально». Я считаю себя весьма рациональным человеком. Для нас обоих «иррационально» обычно служит насмешкой или ругательством, но сейчас мне неприятно это слово, которое звучит несправедливо и фальшиво. Меир пристально, как-то отстраненно и нарочито рассматривает мое тело, как будто никогда его не видел, и мне впервые хочется укрыться от его взгляда.
— Цыпленок, ты только посмотри на себя, какие пересадки…
— Выйди отсюда! Сейчас же! И оставь меня одну!! — я не сдерживаюсь и запускаю в него мыльной мочалкой.
Меня переполняет обида — обида на него, на себя, на обстоятельства. Я не могу спорить с логикой, с фактами, с реальностью, но… зернышко сомнения проросло и пустило корни. Подарите мне жизнь… Единственная причина, по которой можно отказаться, — другая жизнь. Что ж, раз не получилось, то сухая логика здесь бессильна. Она уродлива, эта логика, она мне неприятна. Смертельная болезнь ребенка — это как песочные часы, которые не можешь остановить, только смотришь на приближающийся конец времени, потому что не представляешь себе жизни после того, как упадет вниз последняя песчинка.
Когда я спускаюсь вниз, пир в самом разгаре. В отсутствие нормального семейного ужина Меир заказал пиццу, украсил ее «для кошерности» ветчиной и разогрел в духовке. В воздухе витают запахи, которые могут оставить равнодушными лишь убежденных вегетарьянцев, к коим мое семейство не относится. Черно-белое зверье то трется о ноги, всячески пытаясь обратить на себя внимание, то с гордым видом усаживается поодаль и изображает полную индифферентность или смертельную обиду. Изощренная тактика приносит свои плоды, и, несмотря на мое строжайшее правило не кормить за едой животных, ветчина тайком уходит под стол. На замечания и придирки у меня нет ни сил, ни желания, поэтому, сделав пару раз для порядка страшные глаза, наблюдаю за техникой конспирации. Она кардинально различается в три и в шесть лет. Мааян пристально за мной следит, и когда ей кажется, что я отворачиваюсь, то Белке мгновенно перепадает кусок. Дана же, наоборот, не суетится, нарочито не обращая внимания на Кляксу. Она не таясь опускает руку под стол, якобы ногу почесать, но между пальцами у нее зажато лакомство. В какой-то момент Белка замечает, что ее товарке перепадает значительно больше. Она оставляет свой пост рядом с Мааян, подкрадывается к Дане и, когда та в очередной раз переправляет контрабанду, вцепляется когтями ей в руку, пытаясь перехватить законную добычу Кляксы.
Вопль израненной Даны сливается с воем Кляксы, возмущенной коварством Белки. Истошно орущий черно-белый клубок с диким мрявом закатывается под стол, а я, с трудом сдерживая смех, хватаю ревущую Дану и веду в ванную промыть довольно-таки глубокие царапины. Когда мы возвращаемся обратно, кошек уже и след простыл, а Меир на диване успокаивает плачущую Мааян. Мне непонятно только, кого она больше жалеет: то ли в кровь исцарапанную сестру, то ли получившую заслуженную трепку любимицу. Дана быстренько забирается к Меиру на диван и затихает, а на мою долю остается ликвидация последствий разгрома.
Семейный портрет в интерьере…
* * *— Ответ отрицательный, но это ничего не значит…
Я мучительно пытаюсь сообразить, что мне только что сообщили по телефону из больницы.
— Через три месяца вам надо повторить анализ, и тогда будет окончательный ответ.
— Какие еще три месяца? Если отрицательный…
— Вы что, не слышали, что я вам только что сказала? Повторяю: ответ отрицательный!
— Так если…
— Дамочка, радуйтесь, что у вас ничего не нашли.
— Так почему…
— Правила такие.
— Почему же никто не сказал с самого начала?
— Я вот и говорю.
— И я должна ждать еще три месяца?
— Дамочка, от подождать никто не умирал, скажите спасибо и живите себе счастливо. И доброго вам дня — не берите в голову всяких глупостей.
Пойди еще отличи, где глупости, а где — не глупости. И непонятно, откуда вдруг взялись дополнительные три месяца, о которых никто не говорил. Не я должна ждать три месяца, а Дана, только нет у нее времени ждать, уходит время. И нервные какие-то все, напряженные, даже в воздухе чувствуется электричество, как перед грозой. Накануне, когда я официально подписала свое согласие и в очередной раз пришла в лабораторию, то все нормально было. А на следующий день мне позвонили и сказали, что надо срочно анализ повторить из-за того, что у них с пробирками путаница вышла. Даже такси прислали. Сегодня утром захотелось блузку надеть с рукавами подлиннее, а то на руках следы от уколов, как у наркомана. Перед людьми неудобно: сами не спросят, а объяснять не станешь. Эта моя подпись странное действие возымела, я сроду такой ответственности не чувствовала, как будто взваливаешь себе на плечи еще одну судьбу. Еще один ребенок, за которого я в ответе, мой третий ребенок, с которым непонятно по какой причине у меня, единственной из пятнадцати миллионов, совпадают генетические маркеры. Интересно, думаю, насколько совпадают мои гены с моими Мааян и Даной. Две девицы настолько непохожи, что все удивляются, когда узнают, что они родные сестры.
В заголовках вечерних новостей, как всегда, дежурные скандалы: бесноватые арабские царьки, проворовавшиеся министры-взяточники, глупые дорожные аварии с фатальным исходом, возня вокруг слива информации в прессу, грызня в парламенте, сводящаяся к извечному вопросу: «А ты кто такой?» Сегодня к неизменному списку добавляется новый скандал в Минздраве. После краткого ролика новостей на экране появляется некто в белом халате на ступенях главного входа больницы Бейлинсон.
— Как нам сообщили из Министерства Здравоохранения, существует реальная опасность заражения вирусом иммунодефицита. Я правильно понял? — спрашивает корреспондент.
— Не совсем…
— Не совсем?! — патетически перебивает диктор в студии. — Как это «не совсем», если Минздрав назначил официальную комиссию, призванную расследовать случай заражения вирусом?!
— Да не о заражении речь, — личность в халате морщится, — а просто путаница произошла.
— Ну, хорошо, — смягчается диктор, — вы можете объяснить зрителям суть того, что произошло?
— Конечно! Мы проверяем качество наклеек на пробирках.
— Наклейки? И что же такого с ними случилось?
— Они упали.
— Что значит «упали»?
