Александр Тарнорудер - Остановить песочные часы
Теперь уже мы все вместе громко смеемся.
— А пока у вас есть время подумать… Далит, это я к вам обращаюсь.
— Этот препарат опасен для беременных?
— Нет, то есть, нет данных. Но, в любом случае, мы не делаем пересадки костного мозга от беременных, если только это не ближайшие родственники. А сейчас, если вы, конечно, не против, мы сделаем дополнительный анализ крови. Только после него можно будет дать окончательное заключение о совместимости тканей.
— А если я не решусь?
— Я вас понимаю, — профессор откинулся в кресле. — Я мог бы сказать, что это ваше право.
— И мне гарантирована анонимность?
— Далит, вы уже пришли сюда и записались под собственным именем. В соответствии с правилами, мы не имеем права разглашать никакую информацию…
…Я не перестаю удивляться тому, что в нашей весьма миниатюрного масштаба стране никакого понятия «в соответствии с правилами» не существует. Какие там правила, если твой родственник, знакомый, знакомый родственника или родственник знакомого спешит порадеть родному человечку. Не успела я на следующей неделе выйти на работу, как мне позвонила Илана и попросила встретиться с ней на крыше.
Я сразу поняла, что какая-нибудь сердобольная душа из отделения сообщила ей, что, наконец, нашелся потенциальный донор. Не надо далеко ходить, даже эта девочка, Рони, приведшая меня в Шнайдер, видела лого нашей фирмы на заднем крыле моей машины и наверняка запомнила мое имя.
Но я еще не только ничего не решила, я даже не знаю, беременна я или нет.
А если да…
А что, если да?…
Может, парень будет, на радость Меиру.
Но зареклась же… страху натерпелась…
Ну и что, это когда было-то?
Будешь рожать, несмотря ни на что?
Бог даст — буду.
Беру сигарету и пешком плетусь на крышу.
— Привет… — встречает меня Илана.
Видно, что она колеблется между «протянуть руку» и «чмокнуть в щеку». В результате — ни того, ни другого. Предусмотрительно запасшись зажигалкой, я выпускаю струйку дыма и опираюсь на маленький круглый столик. Пауза затягивается. Она затягивается настолько, что я успеваю наскоро прикончить сигарету.
— Ты ходила сдавать кровь… — Илана наблюдает, как я старательно тыкаю окурком в пепельницу из нержавейки.
— Еще ничего не известно…
— Я знаю… — она опирается локтями на столик и закрывает лицо руками.
— Совсем ничего не известно…
— Вы планируете еще одного ребенка?
Теперь уже ясно, что кто-то получил доступ к моим данным из беседы с профессором.
Из глубины моего естества мгновенно поднимается волна ярости: какого черта ты вмешиваешься в мою жизнь? Да как ты смеешь, вообще? Но через несколько мгновений я осознаю, что передо мной стоит мать, чей ребенок умирает, а я — ее последняя, может быть, надежда… Скорее всего, последняя. Да, я не хотела больше детей, после рождения Мааян сказала себе, что хватит. Но убивать своего ребенка ради призрачного шанса для чужого? Я знаю, что была на краю, знаю, из-за чего была на краю… и если во мне зародилась новая жизнь, то ради нее я готова рискнуть. Эта жизнь — плод моего желания, плод моей любви, еще один дарованный мне Богом шанс. Что тут ответишь… Даже если бы и были данные об этом самом филграстиме, я не пошла бы на то, чтобы подвергать опасности своего будущего ребенка.
Я смотрю в сторону подернутых дымкой Иудейских гор.
— Я понимаю, — Илана сотрясается от рыданий и размазывает по лицу слезы и макияж. — Извини меня, пожалуйста. Я не хотела, я не должна была…
— Илана! — беру ее за плечи, — я обещаю… Слышишь меня, обещаю, что если ничего не получится, то сразу же дам тебе знать. В тот же день!
Мы обнимаемся и плачем друг другу в плечо. Мы не можем остановиться, и я осознаю, что это начинает переходить в истерику.
Подарите мне жизнь…
Между нами жизнь — моя и ее, жизни наших детей, которые в силу обстоятельств так причудливо переплелись. Мы гладим друг друга по спине, нам больше не нужны слова, поскольку все слова уже сказаны.
* * *Теперь я знаю, что такое навязчивая идея. Это значит, что есть у тебя одна мысль, и ты ее думаешь днем и ночью. Проверяешь трусики чуть ли не каждый час. Все другие мысли вращаются на периферии сознания, включая работу. Как задержка за двое суток перевалила, так и считаю: два, два с половиной, три, три с половиной, четыре, четыре с половиной, пять… На счет «шесть» по дороге домой заезжаю в аптеку и покупаю тест. Как постоянному клиенту, мне предлагают пройти внутрь, чтобы его использовать. Благодарю, отказываюсь, снова благодарю. Я хочу оттянуть приговор, каков бы он ни был, как можно дольше. Домой можно не спешить, Меир позаботится, чтобы привезти девочек, а я направляюсь к морю. Мой рабочий наряд совсем не соответствует пляжу, поэтому я оставляю туфли в машине, закатываю брюки до колена и в таком виде загребаю песок ногами. Большое багровое солнце неспешно клонится к горизонту, но на полпути его перехватывают тучи. Я позволяю прохладным волнам омыть мои ступни, присаживаюсь на корточки, чтобы подобрать приглянувшуюся раковину. В тот же момент я понимаю, что тест мне на сей раз не понадобится.
На фоне малинового заката над водой вдоль кромки берега возвращаются на север серые журавли. Почти каждую минуту появляется очередной клин, то поменьше, то побольше, иногда двойной или тройной, и курлыканье птиц смешивается с негромким плеском накатывающих волн и шуршанием перекатывающихся ракушек. Журавль в небе — символ несбыточной мечты и абсолютной свободы. Так какая несвобода гонит его на юг, а потом обратно на север? Стая, инстинкт, закон выживания, продолжения рода, закон природы? Две недели я провела в ожидании, как за стеклянной перегородкой, отделявшей меня от остального мира, гоня от себя ответ на вопрос «А что, если?» Если да… если нет. Мне просто хотелось еще одного ребенка — ребенка нашей любви, нашего счастья, ребенка моего сумасшествия. Я готова была рискнуть всем.
А готова ли я рискнуть ради спасения чужой жизни? Рискнуть своим здоровьем? Что, если мой организм неадекватно среагирует на филграстим со всеми его побочными эффектами? Или вопрос стоит по-другому: смогу ли я показаться на глаза Илане, если откажусь? Да и вообще, как после этого на меня будут смотреть окружающие, мои сотрудники, мои подчиненные? Будут шептаться за спиной или выказывать открытое презрение? После того, как стало известно, что я подхожу как донор, есть ли у меня свобода выбора, или я, как тот журавль, должна подчиняться законам стаи? Остался ли у меня путь к отступлению? Меир пойдет за мной до конца, а девочки? Смогу ли я сама выдержать, если на Дану будут показывать в школе пальцами из-за того, что я откажусь от пересадки? Кого волнуют такие мелочи, как угроза моему собственному сдоровью? Обывателю это неинтересно, ему подавай душещипательную историю о маленькой умирающей девочке и черствой карьеристке, которая отказалась пожертвовать костный мозг, чтобы ее спасти. И все это из-за того, что какая-то сволочь грубо нарушила мое право на неразглашение частной информации. Не сволочь, скорее всего, просто кто-то решил приободрить Илану, подать ей знак, подарить надежду, исключительно из благих намерений, не особо задумываясь о другой стороне.
Темнеет окончательно. Я бреду в сторону стоянки, открываю кран с водой и смываю с ног песок, замечаю черные пятна мазута на подошвах. Когда-то здесь было корытце с керосином и железная щетка, чтобы оттирать ноги, а сейчас оно куда-то подевалось. Добираюсь до машины и, как могу, оттираю ноги бумажными салфетками, но без особого успеха. «В дегте вымазалась», — приходит на ум невеселая мысль, — «только перьев недостает». Туфли жалко, поэтому сажусь за руль босиком, что чертовски неудобно.
Меир первым делом усаживает меня на табуретку и протирает мне ноги каким-то вонючим растворителем. Потом он приносит тазик с теплой водой и мылом. Он сидит на траве, как большая обезьяна, зажав тазик босыми ногами, слегка массирует мои ступни и перебирает пальцы, преданно глядя снизу вверх.
— Зачем ты отключила телефон? — тихо спрашивает он.
— Черт, извини, действительно, заглушила звонок и забыла.
— Я себе места не находил.
Наклоняюсь и глажу его по большой коротко стриженой голове.
— Я уже думала, что что-то… что кто-то будет…
— Ты действительно этого хочешь?
— Хотела, очень, — на мои глаза навертываются слезы, — честно, хотела.
Меир хватает меня в охапку и несет по лестнице на второй этаж. Медленно раздеваюсь и залезаю под душ.
— Звонил профессор из больницы, — он пристраивается на дальний край ванны, — он тоже не мог тебя поймать.
— Что, спрашивал, как дела?
— Посторонние мужчины с некоторых пор очень интересуются твоим нижним бельем.
— И что ты ему сказал?
