Нагиб Махфуз - Любовь под дождем
— Хорошие люди, и живут вроде нас. Она служит в министерстве земельной реформы.
Внезапно в разговор вмешался Ашмави:
— Не нравится мне, когда женщины служат!
— В переулке Хилла все девочки учатся, а которые постарше, так уже работают, — заметил Абду.
— Ну и что? — заспорил старый чистильщик.
— Были бы у тебя дочери, ты бы так не говорил!
— Благодарение богу, он послал мне только четырех сыновей.
Хусни об этом услышал впервые. Он поинтересовался:
— А чем они занимаются, Ашмави?
— Старшие работают на бойне. Одному пятьдесят лет, другому шестьдесят, — и нехотя добавил: — Третий попал под трамвай, а четвертый в тюрьме.
Хусни опять повернулся к Абду и спросил:
— Ибрагим думает жениться теперь же или будет ждать мира?
— Это уж как он захочет. А по мне, лучше сегодня, чем завтра. Кто знает, когда кончится война?
— Пожалуй, никто, Абду.
— То-то и оно.
— И никого это не волнует.
— Нет, тут ты ошибаешься! Конечно, волнует! Просто люди никак не оправятся от горечи поражения.
Разговор о войне заинтересовал Ашмави, он поднялся и вошел в зал.
— Аллах не оставит нас своей милостью! — заявил он еще с порога.
— Лучше скажи: если аллах позволит! — посоветовал Хусни Хигази.
Но старик не заметил насмешки.
— Все в его воле! А только нам надо добиться победы! Иначе не быть миру на земле!
— А если дело кончится мирным урегулированием? — спросил Хусни.
— Не приведи бог! — воскликнул Ашмави, щуря подслеповатые глаза, и добавил, по-видимому желая засвидетельствовать могущество аллаха: — Пророк свидетель, вчера ночью я дважды приласкался с женой! Вот как!
— О чем ты говоришь, Ашмави! Постеснялся бы!
А старик продолжал:
— Веру мы потеряли, правы испортились!
«Да разве в этом дело?» — подумал Хусни Хигази.
VII
На тротуаре перед баром «Америкен» в ярком свете вывески толпилась молодежь. Одни лениво переговаривались, другие молчали, третьи, закрыв глаза, пританцовывали на месте. Прохожие с трудом пробивались между молодыми стройными фигурами. Кто-то возмутился:
— Небось мужчинами себя считаете?! Так шли бы на фронт! И не стыдно вам?
Но молодых людей эти слова не смутили.
— Кажется, нас хотят досрочно отправить на фронт? — небрежно бросил какой-то юноша.
Вмешался еще один прохожий:
— Какое им дело до этого? Ждут, наверное, что вместо них в армию пойдут женщины и малые дети.
Молодые люди предпочли не вступать в пререкания и отправились в бар «Женева». Сгрудившись у стола, уставленного пивными бутылками, они говорили наперебой, почти не слушая друг друга. Марзук наливал пиво в стаканы и раздавал приятелям.
— Проблема отношения полов сводится всего лишь…
— На фронте проблемы куда сложней, — перебил чей-то голос.
— Я имею в виду внутренние проблемы.
— Не мешай, пусть человек говорит.
— Старики рассказывают, что в их время проституция была разрешена законом.
— Ну, сейчас куда лучше! Женщины стали доступны, как воздух и вода.
— Как воздух и вода! Скажешь тоже! Да ведь девчонки ничего не делают просто так! Только и знают, что требовать!
— А ты чего хочешь? Такая уж теперь жизнь.
— Добродетель капитулирует перед автомобилем.
— Надо только поймать свой шанс.
— Или ездить на автобусе!
— Все это ерунда! А вот есть ли бог?
— Что это ты вдруг?
— Нашей главной заботой было арабское единство, африканское единство…
— Но какое это имеет отношение к вопросу, есть ли бог?
— Теперь наша главная забота — как и когда можно преодолеть последствия агрессии.
— Прошу внимания! Все-таки — есть бог?
— А ведь и мы знавали дни славы!
— Химеры все это!
— Иллюзии…
— Вот дьявол, постоять перед баром нельзя!
— Сволочи!
— Если Израилю суждено отступить, то он отступит.
— Кто, кроме нас, будет драться каждый день?
— А кто дрался в пятьдесят шестом году? В Йемене? Кто дрался в шестьдесят седьмом?
— Старик рассчитывает сохранить невинность полуобнаженной девицы. Для него нет ничего важнее.
— Нам надо начинать с нуля…
— Пора избавиться от кошмаров…
— Почему никто мне не хочет ответить — есть бог или нет?
— Послушай, братец, если повсюду мы видим полную анархию, откуда взяться богу?
— Если предположить, что он царствует, но не правит…
— А египтяне считают себя его рабами?
— Ты и вправду решил жениться?
— Да! Возьми стакан…
— Чего ради?
— Я ее люблю!
— А при чем тут это?
— Но должны же мы…
— Чем объясняются ранние браки?
— Бедностью!
— Страхом перед смертью!
— Системой правления!
— Завтра мы задохнемся от перенаселенности.
— А может, лучше не жениться, а эмигрировать?
— Брак — это внутренняя эмиграция.
— Неплохо бы нам позаимствовать у стариков изворотливости и беспринципности!
— При такой скученности без этого и шагу не сделаешь!
— Тогда почему мир так страшится войны?
— Война еще не самое страшное из того, что грозит миру.
— Что может быть страшнее?
— А то, что никто не чувствует себя в безопасности даже дома! Сосед боится соседа, нашей родине угрожают другие страны, планету подстерегают неведомые опасности, на нее обрушивается солнечная радиация, а само Солнце может взорваться в любую секунду…
— Ты с ума сошел!
— Мы должны веселиться! Долой все, что мешает нашей счастливой жизни!
— Да будет так!
— Да будет так!
— Да будет так!
VIII
Ашмави сидел, мрачно насупившись. Он выглядел таким дряхлым, что казалось, вот-вот душа его расстанется с телом. Когда устаз Хусни поздоровался с ним, он даже не ответил. И, садясь за столик, Хусни спросил Абду с некоторой тревогой:
— Что случилось?
Услышав вопрос, Ашмави подошел к ним.
— Я проклинаю все на свете, и первым — себя самого! Меня терзает старость, немощь, близость неминуемой смерти! Кем я стал? Я — Ашмави Хишн, с железными кулаками, с горячей кровью в жилах? При упоминании моего имени дрожали от страха мужчины и трепетали женщины. Меня боялась полиция. Я не знал жалости, был на короткой ноге с самим дьяволом!
Старик захлебнулся словами. Хусни не скрывал удивления. Он никак не ожидал услышать подобные признания от столь давнего своего знакомого.
— Все это в прошлом! Вот послушай, устаз! Я был славой и защитником жителей переулка Хилла. Горе было тому, кто смел обидеть моих соседей! Благодаря мне они жили в мире и безопасности. А если сами били кого-нибудь или грабили, то благодаря мне избегали наказания. Мое имя было законом, карающим мечом, символом процветания и богатства, но также и нищеты. Что я делал, когда жителя моего переулка обижали? Я как злой рок обрушивался на всю округу, не разбирая, где правый, где виноватый, — разбивал кулаками головы прохожих, громил лавки, поджигал тележки, дубинкой крушил окна и ломал двери. Расспроси меня о счастливых днях, но не спрашивай о жертвах моего гнева, о том, сколько их было. Как-то я убил англичанина и напился его крови! Вот каков был Ашмави Хишн!
Хусни Хигази попытался прервать поток старческой похвальбы.
— Все это нам давно известно. Лучше объясни, что тебя так рассердило.
Но старик ничего не ответил и, вернувшись на свое место у двери, погрузился в угрюмое молчание. Хусни Хигази вопросительно посмотрел на Абду Бадрана. Тот дрожащим от волнения голосом сообщил:
— Привезли двух раненых соседей.
— А я-то думал!
— Они на фронте ранены, — объяснил Абду.
Хусни молчал, подыскивая подходящие слова, но тут опять загремел голос Ашмави:
— Бабка одного из них прибежала ко мне, прося защиты, как в былые времена…
— Они герои, Ашмави, — сказал Хусни.
— Ты ведь их не видел! — сдавленным голосом ответил старик.
— А ты побывал в госпитале?
— Да, я видел их, говорил с ними. Я понял, что бессилен, и проклял все на свете!
Обращаясь к Абду Бадрану, Хусни патетически воскликнул:
— Оба они — герои! Война есть война, она всегда и всюду одинакова.
— Будь проклята моя немощь! — крикнул Ашмави.
— Бог даст, они поправятся.
Пытаясь хоть как-то рассеять свой страх и тяжкие предчувствия, Абду повернулся к Ашмави:
— А ты-то все твердил о войне и победе!
Гнев старого чистильщика сменился печалью.
— Война… победа… Что пользы от меня, старика?!
— Но ведь в молодости ты не раз задавал жару англичанам? — сказал Абду и снова обратился к устазу Хусни. — В дни первой революции я был слишком мал, а теперь слишком стар для войны. Так мне и не удалось достойно послужить родине!
