Ассия Джебар - Нетерпеливые
— О, лично мне их энтузиазм симпатичен, — ответила та на его немой вопрос. — У них еще будет время убедиться, что словами мало чего добьешься…
Я ничего не возразила. Игра — я принимала свою ложь за игру — вдруг стала опасной. Не знаю почему, но мне казалось, что если кто и Не поддастся на мои выдумки, так это только Лелла. Я догадывалась об этом, хоть и не имела никаких тому подтверждений. Зачем же ей понадобилось своим вмешательством облегчать мои отлучки?.. Да, она подозревала, что я ухожу куда-то в другое место, откуда приношу это многословие, этот румянец, эти чересчур блестящие глаза, все это необычное возбуждение. Когда она ночью возвращалась в нашу комнату, где я уже больше часа без сна лежала в темноте, у растворенного окна, погруженная в сладкие мечтания, то знала, что я вздрагиваю не только оттого, что зажегся свет. Но она говорила лишь:
— Ты спала?
Потом, не дожидаясь ответа, проходила в свой угол. Иногда, после того как она тушила свет, я, лишь угадывая в глубине длинной комнаты чужое дыхание, случалось, ненавидела эту одинокую, скрытную даже в ночной тьме женщину.
* * *
Уже много раз мы с Салимом ходили в одно почти безлюдное кафе. Погуляв немного по бульвару, идущему над портом, мы заходили туда, в зал на втором этаже, как если бы что-то нас там ожидало. У нас уже появлялись общие привычки.
Я держалась спокойно, даже несколько безразлично, болтливостью не отличалась. Он тоже заговаривал редко чаще всего для того, чтобы заполнить чересчур затянувшееся молчание. Садились мы за столик у окна, выходившего на узкую улочку. Я обычно долго созерцала уличную жизнь. Отворачиваясь от окна, я, случалось, ловила на себе взгляд Салима и всегда пугалась… О чем он думал в эти минуты? Но я выдерживала его взгляд и отвечала ему бесхитростной улыбкой. Мы обменивались несколькими банальными фразами. Сама их банальность вынуждала нас снова замолчать.
Друг о друге мы знали столько, что каких-то внешних подробностей, о которых стоило бы рассказать, уже не оставалось. Остального же мы не касались. Между нами воцарилось ожидание. Я не испытывала никакого нетерпения, только легкую скуку, которая меня успокаивала. С его же стороны молчание наверняка диктовалось осмотрительностью, было признаком уравновешенности, которая удерживала его от решительного натиска. Мысли об этом начинали беспокоить меня лишь после того, как я с ним расставалась. В его же присутствии мне казалось, что он, как и я, погружен в ленивую, почти животную умиротворенность.
Когда он был рядом, во мне открывалась огромная, прохладная пустота; что же до внешнего мира, то он словно обволакивал меня, и мое внимание привлекали самые незначительные его детали. Я не испытывала ощущения, что вожу Салима за нос. Равно как и того тягостного чувства, какое часто бывает у женщин, когда они пытаются подогнать свою мечту под вполне реального мужчину, который сближается с ними. Нет, никогда. Время от времени, узнавая о нем очередную крохотную подробность, я лишь отмечала ее, не задерживаясь на ней особо, чтобы уже потом непременно добавить ее к тому облику, который запечатлелся у меня в памяти. Постепенно я привыкала к Салиму.
Раньше я и не представляла себе, что смогу вести себя с мужчиной так раскованно. Я смеялась, поддразнивала Салима, молчала, когда не хотелось говорить. Впрочем, иногда самый искренний смех мне приходилось заканчивать вымученно, потому что я ловила на себе его молниеносный взгляд. Ищущий, зоркий. Меня словно толкало в сердце, я с волнением и опаской осознавала, что, несмотря на его внешнюю бесстрастность, от него не ускользает малейшее мое движение. Я отворачивалась, рассматривала улицу; я отгоняла все эти мысли.
И не потому, что его суждение меня мало трогало; совсем наоборот. Он наводил на меня страх. Мне никак не удавалось свыкнуться с мыслью, что меня могут оценивать, вместо того чтобы принимать меня такой, какая я есть, сама я именно так поступала в отношении других. Внутри у меня все леденело, как при зимнем шквале. Слепо, с зажмуренными глазами, я всплывала на поверхность, к наступающему мигу. Я улыбалась; я чувствовала, как его взгляд задерживается на моих волосах, руках — на том, что уже не вызывало у меня опасений. Потом я обо всем забывала.
* * *
Прошел месяц. Ничего не изменилось, разве что мой взгляд, когда я смотрела на Леллу. Быть может, в конце концов я бы и позабыла то перешептывание в полумраке и ожесточивший после этого Леллу страх, так убаюкивало меня тепло. Правда, по утрам мне нередко приходилось вздрагивать в полудреме от развязного голоса Тамани, но лень цепко держала меня, я лишь переворачивалась на другой бок, комкая влажные простыни, и тотчас проваливалась в трясину забытья.
К тому времени, когда я просыпалась, женщины во дворе уже умолкали. Близился час завтрака. Тамани, верно, перекочевывала в другой дом, чтобы там продолжать свое мушиное жужжание. Я еще долго лежала с открытыми глазами и пустой головой. Потом наконец вставала.
Перед зеркалом мне было стыдно за свое припухшее лицо. Новый день не предвещал ничего, кроме жары и скуки. Тамани была не более чем тенью из кошмара. А лицо Леллы с наступлением дня выглядело таким ясным, таким безмятежным, что казалось, будто все начинается сызнова. Даже образ Салима утрачивал во мне всякую реальность. Если по вечерам, на пороге прохладной ночи, он и оживал в моих мечтах, то, скорее всего, лишь по привычке. Ступив на сумрачные тропы моего первого романтического приключения, я вяло барахталась, не в силах выпутаться из этой паутины.
Я произносила: «Салим», и это слово, которое я желала бы видеть магическим, погружало меня в томление, которое поддерживала скука, доводя его чуть ли не до болезненного. Но среди всех обступавших меня воспоминаний на память никогда не приходила ни малейшая черточка лица Салима разве что призрак его голоса. Неотвязными были мысли о моем собственном смятении: те часы в кинозале, когда одного его присутствия хватило для того, чтобы привести меня в странное, какое-то раздвоенное, звонкое состояние; или в кафе, когда под действием нашего общего молчания меня в конце концов охватывало восхитительное оцепенение, превращая в отрешенного от времени наблюдателя, и грохот, катящих по улице переполненных трамваев достигал наших ушей как отдаленный рокот прибоя, последний знак из внешнего мира.
Под конец я стряхивала с себя воспоминания, поднималась, распахивала окно в ночь. Иногда, стоя посреди огромной комнаты, я ловила в зеркале свое отражение. Тогда я замирала, не осмеливаясь пошевелиться; в потемках узкий силуэт казался почти нереальным. От приливов беспричинного восторга на глаза у меня навертывались слезы. Чтобы умерить свой пыл, я заставляла себя спускаться в патио, забавляться игрой воды в бассейне, бродить по безлюдным комнатам. Уж и не знаю, что делало меня такой ранимой и такой счастливой — то ли ощущение своей молодости, то ли безмятежность этого часа.
Глава V
Сегодня к вечеру Лелла и Зинеб вернулись со свадьбы. За час до ужина Лелла, отдыхавшая в своей комнате, позвала меня. Я оставила Зинеб с ее болтовней и не спеша направилась к ней. Когда она заговорила, я не смогла унять охватившую меня дрожь; лицо ее скрывалось в тени, и лишь голос вынырнул на свет:
— С каких пор ты нам вот так лжешь?
Я не сочла нужным прятать ироническую улыбку. Ответила не сразу:
— Что ты хочешь этим сказать?
Я хочу сказать, что сегодня от Дуджи аль-Хадж узнала о том, что ты перестала ходить на эти знаменитые собрания, о которых прожужжала нам все уши. Она сама пришла ко мне узнать, что с тобой случилось… Я хочу знать, где ты проводила все это время.
Она проговорила это быстро, повысив голос почти до пронзительного. Откуда вдруг такая злоба? Ее лицо, которое я различала уже лучше, показалось мне чересчур оживленным, глаза — странными. Мною овладело возмущение. Однако мне удалось ответить спокойно: В чем ты меня обвиняешь?
Наконец-то началась схватка.
Из комнаты я вышла почти с облегчением. Дальнейший разговор помню смутно. В памяти остался лишь тот чересчур острый взгляд Леллы, который я так не терплю, и то, как я упорно твердила:
— Так, значит, ты мне не доверяешь?
Она словно с цепи сорвалась — хочу, мол, знать, и все тут. Но мне нечего было ей сказать.
Я принялась с удовольствием повторять, стиснув зубы и чуть ли не торжествуя:
— Так, значит, ты мне не доверяешь?
В конце концов, чтобы заставить меня замолчать, она ответила:
— Пока в доме есть молодые девушки, за ними должно присматривать. Это вопрос чести.
Я разразилась каким-то чужим смехом. Она лгала. Повторяла готовые формулы, слова других — Лла Айши, Си Абдерахмана… Да, она лгала. Я продолжала неудержимо хохотать. Подойдя ко мне, она дала мне пощечину.
