Бапси Сидхва - Огнепоклонники
Сомкнув трясущиеся пальцы, Фредди жарко молился про себя. Снова громко простонала кровать, Фредди задержал дыхание, пока не возобновилось мерное урчание мясистого вулкана.
Высунув голову, Фредди заглянул наконец на кровать: его взгляду открылась поднимающаяся стеной белая безмерность бедер и плеч спящей на боку тещи.
Она! Черная косица змеилась между тещиной спиной и провисающим матрасом. Тощенький хвостик, перехваченный красной тесемкой, колечком прилип к потной кофте. Фредди подцепил колечко ножницами и бережно отделил его от ткани.
Он мог бы поклясться, что не дотрагивался до спины, но Джербану взвилась и, даже глаз не успев разлепить, с утиным кряканьем с маху хлопнула Фредди прямо по лицу. Фредди закачался. У Джербану отвалилась челюсть. Не веря своим глазам, все еще одурманенным сном, таращилась она на Фредди.
Неведомая сила, пробудившаяся в обезумевшем мозгу Фредди, заставила его издать извиняющийся смешок, хотя больше всего хотелось ему заплакать. Прижав левую руку к щеке, он правой делал торопливые движения — как насос качают, — смысл которых был в том, чтоб успокоить ошарашенную тещу.
— Это я! Я. Все в порядке. Я это! — нежно бормотал он, с ужасом понимая, что теща сейчас заорет.
Но взгляд Джербану не отрывался от его руки, от ножниц, которые он пытался сунуть в карман. Что это было, она не разобрала — может, узкий нож, предназначавшийся для ее горла… Джербану уже открыла рот для крика, но тут ножницы, скользнув мимо кармана Фредди, с лязгом брякнулись на пол у его ног.
Зловещие предчувствия охватили душу Джербану. Она припомнила, как что-то во сне дотронулось до ее волос, и начала обо всем догадываться. Ей стало жутко. Зять подбирался к ее волосам, а уж она-то знает зачем! Перебросив косу на грудь, она внимательно обследовала ее кончик и победоносно уставилась на Фредди.
— Только без глупостей, — залепетал Фредди, продолжая успокаивающе помахивать рукой, — без глупых подозрений! Я заглянул узнать, все ли в порядке…
Джербану не дала Фредди изложить благородные цели его прихода к ней и огласила дом душераздирающими воплями.
Приказчики ринулись из лавки вверх по лестнице. Путли бегом спустилась с крыши.
В начавшейся сумятице Фредди тщетно пытался обелить себя:
— Откуда я знал, что она так храпит? Я подумал, не случилось ли чего, подумал, вдруг она задыхается. Бросился на помощь, и вот что получаю вместо благодарности. Надо было плюнуть и не обращать внимания!
Фредди по очереди взывал то к Путли, то к приказчикам, даже к покупателю, случайно забредшему в дом; Джербану орала о своих бедах, стараясь оповестить о них всех разом.
— Господи боже мой, я больше не могу! Прими ты меня в свои объятия, прибери ты меня в свою обитель небесную! — бесновалась Джербану, бросая обвиняющие, злобные взгляды в сторону Фредди.
Путли сначала выпроводила обратно в лавку и покупателя, и приказчиков, потом отправила Фредди в его комнату и, наконец, утихомирила мать при помощи сочувственных кивков и цоканья языком.
Эта история положила конец диктаторству Джербану. Путли поняла, что дело слишком далеко зашло. Ее уже давно тревожило здоровье Фредди и его угрюмый вид, но до сцены в материнской комнате она все-таки не сознавала, как он сильно переменился. Путли испугалась, что муж сходит с ума. Хотя она и утверждала, что не может поверить предположениям Джербану, но все же подозревала доведенного до крайности мужа в попытке хорошенько пугнуть тещу. Мягко, но решительно она взяла бразды правления в свои руки, свела на нет обмен сплетнями по утрам и прекратила налеты на лавку.
Джербану бродила по своим былым владениям кислая, вялая и понурая, как низложенная королева. Фредди удалось по крайней мере запугать ее. Она нервно оглядывалась и вздрагивала, будто боялась, что ее в любую минуту может ужалить пчела. Тугую головную повязку она теперь не снимала, даже ложась вздремнуть после обеда. Тщательно стянутые узлом на затылке волосы были, не хуже чем в стальной сейф, упрятаны под чистый платок. Чтобы уберечься от сглаза, Джербану подводила веки и рисовала сажей кружочки на висках.
— Мама, — говорила Путли, которая всегда подводила веки детям, — в твоем-то возрасте кто тебя сглазит?
— Много ты знаешь! — огрызалась Джербану и, не глядя на Фредди, вручала дочери мясную жилку, обмакнутую в толченую куркуму, и требовала: — Отведи злые силы!
Путли послушно семь раз обводила кусочек вокруг материнской головы и выбрасывала за окно воронам.
На успех задуманного предприятия Фредди больше не рассчитывал. Может; и к лучшему, часто думал он, с замиранием сердца представляя себе, что могло бы быть, если б ему удалось отхватить прядку.
Теща выработала особую манеру держаться в отношении Фредди. Стоило ему появиться, как Джербану вперяла в него трагический взгляд, в котором смешивались упрек, подозрительность и нежелание простить. Когда Фредди входил в комнату, теща сразу выплывала из нее. За обедом она отсаживалась как можно дальше, брезгливо подбирая подол и морща нос, будто попала в окружение заразных больных.
— От меня что, дохлой крысой воняет?
— Да ты что! — изумилась Путли, принюхиваясь к запаху туалетного мыла, исходившему от мужа.
— А чего старуха морщится каждый раз, как увидит меня?
— Оставь ты ее, — вздохнула бедная маленькая Путли, думая о том, кончится ли когда-нибудь свара в семье.
Понемногу Фредди привык говорить о Джербану «старуха», понемногу и Путли привыкла к тому, что он так зовет ее мать, потому что сама Джербану, не сломленная низвержением с трона, ловко перестроилась и буквально в несколько месяцев превратилась в классическую «богобоязненную старушку».
Переход в новое обличье как нельзя лучше соответствовал ленивости Джербану. Вот она, вся перед вами: наивная, слабая, не способная понять новое в мире. Какой она стала беспомощной, какой хрупкой! Малейшее усилие изнуряло ее. Она больше ничего не могла делать ни для себя, ни для других. Неожиданно выяснилось, что стоит ей выкупать ребенка, как у нее просто разламывается спина. Как только входила в чадную кухню, у нее кружилась голова. Начинала прибирать в комнате или в шкафу — тут же сердцебиение. Ее сил хватало только на то, чтобы покормить малыша с ложечки или налущить гороху.
Конечно, она могла начать носиться вверх и вниз по лестнице, переставлять тяжелую мебель, двигая шкафы, если ей это взбредало в голову. Когда кто-то удивлялся столь бурной деятельности или восхищался энергией Джербану, она со вздохом говорила, что придется потом за все расплачиваться — ей ведь уже под шестьдесят, но она всю жизнь работала как ломовая лошадь, и не так-то легко привыкать к мысли, что уже состарилась и мало что может.
Шестьдесят Джербану должно было исполниться так же скоро, как всякой другой сорокапятилетней женщине. Но в Индостане не считают, сколько кому лет. Человек считает себя молодым или старым в зависимости от желания, здоровья и обстоятельств. У нас есть и величественные бабушки, лет тридцати от роду, и полные сил молодые папаши, которым под семьдесят. Раз объявила Джербану, что ей шестьдесят, значит, шестьдесят. Джербану больше не могла самостоятельно выкупаться — по утрам приходила служанка купать ее. Служанка обливала из кувшина плотное тело, подавала выскользнувшее мыло и мылила Джербану там, куда та не могла достать. Потом вытирала ее, обсыпала душистым тальком и за руку подводила к кровати. Прибрав после мытья, служанка садилась на корточки перед кроватью и разминала толстые короткие ноги Джербану. Большую часть времени Джербану просиживала на кровати — задумчивая, философствующая курица на насесте.
Жить старухой было во многих отношениях славно: Джербану становилась все религиозней. Она вдруг припомнила годовщины смерти многочисленных родственников и стала заказывать дорогие моления за отлетевшую душу каждого. Она молилась пять раз в день и, следуя примеру храмовых жрецов, после каждой молитвы жгла сандаловое дерево в кухонной плите. По утрам и вечерам она благочестиво носила из комнаты в комнату семейную курильницу, в которой густо дымился сандал и священные благовония. Фредди полагал, что все это семье на пользу, хотя не забывал, что семейная польза ощутимо бьет его по карману.
Мученический ореол очень шел к новому облику Джербану, поэтому она не давала ему померкнуть. Джербану шарахалась от каждого взгляда Фредди. Если взгляд был строгим, то добавлялось и заметное дрожание рук. Ну, а если Фредди осмеливался сделать теще замечание, она тут же тяжело валилась в обмороке на пол.
Боясь, как бы она не свернула себе шею своими штучками, Фредди старался помалкивать. Когда же ему случалось что-то сказать, Джербану воспринимала каждое слово с подчеркнутой кротостью.
