Луиджи Пиранделло - Записки кинооператора Серафино Губбьо
Верх взяли советы родителей, и я отправился в Льеж, где, с бесом философии в крови, глубоко, изнутри изучил все машины, придуманные человеком для достижения счастья.
Из этого я извлек, как видите, большую пользу. С инстинктивным ужасом я отпрянул от действительности — такой, какой ее видят и ощущают другие, но не сумел при этом создать, внутри и вокруг себя, собственной реальности, ибо мои расшатанные чувства пошли по ложному пути, и я никак не могу найти ни смысла, ни ценности своего зыбкого, лишенного любви существования.
Отныне я смотрю на все, в том числе на себя, как будто издалека и ниоткуда не получаю ни малейшего намека подойти, приблизиться с доверием или хотя бы с надеждой на утешение. Жалостливых намеков — этих хоть отбавляй, я их вижу в глазах людей, в облике множества мест, они подталкивают меня не получать и не давать утешения, ибо не может дать утешение тот, кто не может его получить; жалость — это пожалуйста. Но передать жалость и получить ее — не так-то легко, я знаю.
Вернувшись в Неаполь, я долго не мог найти работы. До поры до времени вел богемную жизнь «растрепанного»[8] в компании молодых художников и артистов, пока еще оставались последние крохи небольшого наследства. Как я уже говорил, случаю и дружбе старого приятеля по учебе я обязан местом, которое теперь занимаю. Занимаю (долой ложную скромность) с честью, и за свою работу получаю приличное вознаграждение. О да, меня тут все считают отличным оператором: чуткий, обладающий безукоризненной бесстрастностью. Если я благодарен Коко Полаку, то и Полак, в свою очередь, должен благодарить меня за благосклонность, которую испытывает к нему босс, г-н Боргалли, гендиректор и член совета директоров киностудии «Космограф», ведь стараниями Полака предприятие приобрело такого ценного кинооператора, как я.
Господин Губбьо не приписан ни к одной из четырех артистических трупп художественного отдела, все они пытаются заполучить его для съемок самых сложных полнометражных фильмов. Господин Губбьо, не в пример остальным пяти операторам кинофабрики, работает больше положенного, правда, за каждый удавшийся фильм получает дорогой подарок, а нередко и дополнительное вознаграждение. Короче говоря, я должен радоваться и быть доволен. Я же скучаю по голодным неаполитанским дням и безумным временам в компании молодых художников.
Едва вернувшись в Неаполь, я свиделся с Джорджо Мирелли, который проживал там уже два года. Незадолго до того он представил на художественную выставку две странные работы, которые вызвали жаркие споры среди критиков и публики. В нем была наивность и пыл прежних шестнадцати лет; его не заботило, как и во что он был одет, не заботили ни взъерошенные волосы, ни первые редкие волоски, спиральками пробивавшиеся на подбородке и болезненно худых, бледных щеках. Он и вправду был болен, болен той божественной болезнью, которая превращала его в жертву томительного, беспрестанного поиска, вот он и не замечал всего того, что для других было обычной будничной реальностью; он был готов в любую минуту броситься на какой-то таинственный, далекий, только ему понятный зов.
Я справился у него о домашних. Он ответил, что дедушка Карло недавно умер. Я с удивлением отметил, с каким видом он говорит об этом: казалось, его ничуть не трогает утрата. Но, видно прочитав в моем взгляде призыв вернуться к этой боли, он сказал: «Бедный дед…» — с такой жалостной улыбкой, и я понял: в той бурной жизни, что клокотала у него внутри, не оставалось места для личной боли.
А что бабушка Роза? Ничего, с ней все нормально — насколько может быть нормально после такой утраты, бедная старушка. Теперь каждое утро нанизывает по две ветки жасмина, одну для недавнего покойника, другую — для давнишнего.
А Дуччелла, Дуччелла-то как?
Ах, какие искорки смеха зажглись у него в глазах в ответ на мой вопрос.
— Хорошеет! Хорошеет!
И он рассказал, что она уже год как помолвлена с молодым бароном Альдо Нути. Свадьба должна состояться в скором времени, отложили из-за смерти дедушки Карло.
Но большой радости в известии о свадьбе я не почувствовал; напротив, он усомнился в том, что Альдо Нути — именно тот, кто нужен Дуччелле. Вскинув в воздух ладони, он зашевелил пальцами и издал рвотный звук, как делал всегда, когда я пытался втемяшить в него правила второго греческого склонения:
— Сложно! Все очень сложно! Чертовски сложно!
Удержать его после этого нельзя было уже ничем. И, как мальчишкой он выскакивал из-за стола и убегал, так же и теперь сбежал от меня восвояси. Я потерял его из виду больше чем на год. От его товарищей по искусству узнал, что он отправился писать на Капри.
Там он встретил Варю Несторофф.
III
Теперь-то я хорошо знаю эту женщину, в той, по крайней мере, степени, в какой ее вообще можно узнать, и только теперь многое понял из того, что долгое время не поддавалось никаким объяснениям. Боюсь, правда, что мое разъяснение многим покажется путаным и туманным. Но какое мне дело до других! Себе, а не другим я пытаюсь объяснить. И не стремлюсь никоим образом оправдать Варю Несторофф.
Да и перед кем ее оправдывать?
Я остерегаюсь людей добропорядочных профессий, как чумы.
Не верю, чтобы плодами своих злодеяний не пользовался тот, кто с холодным расчетом эти злодеяния осуществляет. Но если подобного рода несчастье выпадает на чью-то долю (и она, должно быть, ужасна), в смысле, если человек не может воспользоваться плодами своих злодеяний, то презрение к таким злодеям, как и ко всем остальным несчастным, можно, неверное, преодолеть или хотя бы смягчить только жалостью. Говорю об этом во избежание кривотолков, как человек вполне добропорядочный.
Господи Боже мой, да нам всем надо признать: каждый из нас, кто в большей, кто в меньшей степени, злодей; только мы не пользуемся плодами своих злодеяний, оттого и несчастны.
Может ли такое быть?
Все охотно признают, что все мы глубоко несчастны; однако ни один человек не скажет, что он злодей. Несчастье наше, дескать, беспричинно, мы к нему руку не прикладывали; между тем немедленно находятся сотни причин, сотни отговорок и оправданий для любого мелкого злодеяния, которое мы совершили и на которое указывают нам другие либо наша собственная совесть.
Хотите посмотреть, как незамедлительно мы реагируем, возмущаемся, с каким гневом отвергаем неоспоримый факт нашего злодеяния, из которого мы тем временем успели извлечь выгоду?
Произошли два события (я не отклоняюсь от темы, ибо кое-кто сравнил Варю Несторофф с прекрасной тигрицей, недавно приобретенной «Космографом»). Произошли, стало быть, два следующих события.
Стая перелетных бекасов — самки и самцы — после длительного перелета опустилась на римские поля передохнуть и чего-нибудь поклевать. Место, которое выбрали птицы, оказалось неудачным. Один бекас, побойчее других, говорит товарищам:
— Вы тут пока посидите, а я схожу погляжу. Если найду что получше, позову.
Ваш приятель, инженер по профессии и в душе искатель приключений, член Географического общества, принял приглашение отправиться в Африку, уж не знаю (поскольку вы и сами точно не знаете), в какую такую научную экспедицию. Еще не успев добраться до места, он послал с дороги почтовую открытку, которая вас несколько смутила и озадачила, поскольку в ней друг писал об опасностях, поджидавших его при переходе через неведомые чащобы и обширные пустыни.
Сегодня воскресенье, вы поднимаетесь спозаранку, собираясь на охоту. С вечера вы уже все заготовили, рассчитывая на знатную добычу. Выходите из поезда в приподнятом настроении. Идете по свежим зеленым полям, стелющимся легким туманом, ищете подходящее для перелетных птиц местечко. Ждете полчаса, час; затем начинаете томиться, достаете из кармана газету, купленную на вокзале до отхода поезда. И вдруг настораживаетесь: словно послышался шорох крыльев в ветках пролеска. Бросаете газету и тихонько, пригнувшись, подкрадываетесь и стреляете. Ух ты, бекас!
Да, бекас, тот самый, который оставил своих товарищей под прикрытием зарослей, а сам отправился исследовать новые места.
Мне известно, что вы не едите дичь и добытое отдаете друзьям. Все удовольствие в охоте для вас — подстрелить то, что вы называете дичью.
День не обещает большой удачи. Но вы, как любой охотник, человек суеверный: стоило вам взяться за газету, как клюнула удача. Поэтому возвращаетесь на прежнее место и листаете газету. На второй странице натыкаетесь на сообщение, что ваш друг-инженер, отправившийся в Африку по заданию Географического общества, пробираясь через какие-то неведомые заросли и обширные пустыни, погиб в результате несчастного случая: его подстерег дикий зверь, напал на него и сожрал.
