Дэвид Гилмор - Что сказал бы Генри Миллер...
Я рассказал Джеси, как в 1989 году сам брал интервью у Джорджа Харрисона, когда тот выпустил свой последний альбом; как, ожидая в приемной музыканта, я чуть было не упал в обморок, когда обернулся и вдруг увидел его — стройного мужчину средних лет с густыми черными волосами.
— Подождите минутку, — произнес он таким же тоном, как и в телевизионной передаче Эда Салливана[12], — мне надо причесаться.
Я рассказал сыну, как они были «правы», снимая «Вечер трудного дня»[13], — и о мелькающих черно-белых кадрах, и о том, что ребята были одеты в черные костюмы с белыми рубашками, которые тут же вошли в моду, и о съемках ручными кинокамерами, что придавало фильму документальный характер, ощущение реальной жизни. Этот будоражащий стиль шестичасовых новостей во многом оказал влияние на целое поколение режиссеров.
Я ему рассказал о нескольких восхитительных эпизодах: Джордже Хариссоне (лучшем актере из всей группы, по мнению режиссера этого фильма Ричарда Лестера) в сцене с дурацкими молодежными рубашками; Джоне Ленноне, который принюхивается к бутылочке кока-колы в поезде, как будто нюхает кокаин. (Тогда эта шутка дошла не до многих.) Но мой самый любимый эпизод, конечно же, тот, где «битлы» сбегают вниз по ступеням железной лестницы, вырываются на волю и дурачатся в чистом поле, а за кадром звучит песня «Любовь нельзя купить»[14]. Эта сцена действует на меня с неотразимым очарованием, она и по сей день будоражит меня, переполняет все мое существо, так что возникает чувство, будто мне вот-вот откроется какая-то непостижимая истина, которая где-то совсем рядом, но все же не во мне. За все эти годы мне так и не удалось постичь это чудо, но всякий раз, когда я смотрю «Вечер трудного дня», совсем рядом с собой я ощущаю его непостижимое до конца присутствие.
Перед тем как начать смотреть картину, я сказал Джеси, что в 2001 году — всего несколько лет назад — здравствующие «битлы» выпустили подборку лучших хитов группы. Пластинка тут же заняла первое место в рейтингах тридцати четырех разных стран. В Канаде, в Штатах, по всей Европе. И эта группа перестала существовать тридцать пять лет назад!
А потом я сказал ему то, о чем мечтал всю свою жизнь:
— Дамы и господа, «Битлз»!
Джеси с вежливым молчанием посмотрел картину, а когда фильм кончился, лаконично сказал:
— Какой кошмар! — И добавил: — А самый жуткий из них — Джон Леннон. (И с поразительной точностью передразнил музыканта.) Совершенно разнузданный тип.
Я потерял дар речи. Музыка, сам фильм, его прелесть, его стиль… Но самое главное — это же, черт побери, «Битлз»!
— Погоди-ка минуточку, ладно? — Я перебрал свои «битловские» диски, выудил из стопки пластинку «Help!» и включил песню «Это только любовь»[15], чтобы Джеси послушал (при этом палец мой был поднят вверх, чтобы внимание сына не отвлекалось ни на долю секунды).
— Ты подожди, не спеши, — кричал я в упоении. — Подожди и послушай! Вслушайся в этот голос, он же за душу берет! — Заглушая музыку, я прокричал ему: — Разве это не лучший вокал из всех в рок-н-ролле?
Когда песня кончалась, я рухнул на свое место на кушетке. Выдержав благоговейную паузу, уже нормальным голосом (меня все еще пронимают эти восемь тактов в середине) я произнес:
— Ну, так что ты об этом думаешь?
— У них хорошие голоса.
Хорошие голоса?!
— Но как они действуют на тебя? — не выдержал я.
Джеси бросил на меня осторожный, оценивающий взгляд — глаза у него были точь-в-точь как у матери.
— Честно?
— Честно.
— Никак. — Пауза. — Они вообще никак на меня не действуют. — Жестом утешения он положил мне руку на плечо. — Ты прости меня, пап.
Мне показалось, что на его губах чуть заметно играла снисходительная улыбка. Неужели я уже превратился в высокопарную старую калошу?
ГЛАВА 3
КАК-TO УЖЕ БЛИЖЕ К ВЕЧЕРУ, примерно в шестом часу, до того не видев сына в течение всего дня, я спустился по лестнице и постучал в дверь его логова.
— Джеси, — спросил я, — можно войти?
Он лежал на боку под одеялом, повернувшись лицом к стене. Я включил стоявшую у кровати лампу и присел на край кровати.
— Я принес тебе что-то вкусненькое, — сообщил я сыну.
Он повернулся ко мне.
— Пап, я не могу есть. Правда.
Я показал ему пакет, в котором лежала булка.
— Тогда я сам откушу кусочек.
Джеси бросил на пакет голодный взгляд.
— Ну, что? — спросил я, доставая булочку. — Что у нас новенького?
— Ничего, — буркнул он.
— Что, с Ребеккой не ладится? — продолжил я допрос, уже начав жевать.
Джеси буквально подскочил на кровати и сел. Волосы у сына топорщились так, будто в него ударила молния.
— У нее был оргазм, — шепотом проговорил он.
Настала моя очередь встрепенуться. Не смог сдержаться. Я совершенно не был настроен на беседы такого рода со своим шестнадцатилетним сыном, по крайней мере, на обсуждение столь деликатных подробностей. (Для этого у него были приятели.) Но я не мог не заметить, что, произнеся эти слова вслух, выдавив их из себя, он будто освободился от яда, сжигавшего его изнутри.
Чтобы скрыть замешательство, я откусил такой большой кусок булки, что от нее почти ничего не осталось.
— А знаешь, что она сказала потом? — в свою очередь спросил Джеси.
— Нет, не знаю.
— Она сказала: «Ты, Джеси, мне действительно нравишься, но когда я тебя обнимаю, я обнимаю тебя как друга».
— Она так и сказала?
— Слово в слово. Клянусь тебе, папа. Как будто я подружка ее, гомик какой-то или еще кто.
— Знаешь, что я думаю? — сказал я, выдержав паузу.
— Что? — Сын ждал моего ответа, как преступник ожидает приговора в зале суда.
— Мне кажется, — я прочистил горло, — что она просто маленькая сучка, которой доставляет удовольствие тебя изводить, и, кроме неприятностей, ты ничего от нее не дождешься.
— Ты, правда, так считаешь?
— Правда.
Джеси откинулся на подушку, как будто до него снова дошла вся жуть положения, в котором он оказался.
— Знаешь, — продолжил я, — мне сейчас надо выйти, кое-какие дела сделать, а ты подумай еще раз хорошенько обо всей этой истории…
— Ты, наверное, прав.
Обдумав ситуацию и тщательно взвесив все, я спокойно сказал:
— Мне бы не хотелось обсуждать с тобой такие вопросы, мы ведь не приятели, мы — отец с сыном, и я считаю нужным тебе об этом напомнить. Девушки не испытывают оргазм с парнями, которые их физически не привлекают.
— Ты точно это знаешь?
— Да, — уверенно ответил я, после чего подумал: «Это в самом деле так? Хотя какое это имеет значение? Эта проблема сегодня для нас далеко не самая насущная».
Я повел Джеси в кинотеатр «Камберленд», чтобы посмотреть «Сексуальную тварь» с Беном Кингсли. У меня сложилось такое впечатление, что сын не столько смотрел кино, сколько напряженно думал в темноте зрительного зала о Ребекке Нг и об этой ситуации с «дружескими объятиями». По дороге домой я сказал ему:
— Мы обо всем поговорили, что ты хотел сегодня обсудить?
— Да, обо всем, — ответил он, глядя мимо меня.
Дверь захлопнулась — не надо совать нос не в свое дело. Остаток пути до станции метро мы прошли в напряженном неловком молчании. Когда мы беседовали, проблем такого рода не возникало никогда, а сейчас появилось такое чувство, что мы высказали все, что хотели, и сказать друг другу нам больше нечего. Может быть, несмотря на свой юный возраст, Джеси интуитивно чувствовал, что я не могу сказать ему ничего такого, что могло бы в корне изменить положение вещей. Это могла сделать только Ребекка. Вместе с тем, казалось, он совсем забыл о том, как работает его собственная нервная система, и когда он облекает в слова те чувства, которые его обуревают, это отчасти приносит ему облегчение. Джеси замкнулся, ушел в себя. И я почувствовал странное нежелание настырно ломиться туда, куда меня не приглашают. Мой сын взрослел.
Погода — как всегда бывает, когда на сердце кошки скребут, — была гнусная. По утрам шли дожди, днем небо было бесцветное. Перед самой нашей дверью машина сбила белку, так что нельзя было ни войти в дом, ни выйти из него, непроизвольно не бросив взгляд на пушистый комок в крови. Во время семейного обеда вместе с его матерью и моей женой Тиной Джеси как-то вяло ел бифштекс с картофельным пюре (его любимое блюдо), старался быть вежливым и раскрепощенным, но было заметно, что он слегка напряжен. Выглядел он неважно, как ребенок, которому нездоровится, пил слишком много вина. Причем в глаза бросалось не столько количество выпитого, сколько темп, с каким он опустошал бокал, явно стремясь ускорить действие алкоголя. Так иногда пьют запойные пьяницы. Я решил, что за этим его пристрастием надо будет проследить внимательнее.
