О Чонхи - Огненная река
Когда он упомянул об особом случае, в его тоне почувствовался какой-то намёк, и мне показалось, что я стала соучастницей преступления. Мужчина добавил, будто понял, что я чувствую:
— Срок этого депозита истекает только после смерти больного, и его можно получить лишь после заключения о смерти. Всё это связано законом, так что нас это не касается.
В этот момент я вдруг подумала о прямой зависимости беспомощной старухи от огромной суммы на счету.
Я колебалась. Но меня торопил ответить не нервный, пожелтевший от курения, палец мужчины, перелистывающий следующее досье, а боль в груди. Вот уже почти полмесяца я утром и вечером сцеживала по целой миске грудного молока, но грудь тут же наполнялась снова и мокла. Ощущение прилива грудного молока — это не просто ощущение, а скорее нечто эмоциональное; это было похоже на то чувство, которое я испытывала в детстве, когда безлунной ночью, спрятавшись в сосновом лесу, приклеивала к губам лепестки шиповника и ждала бродягу — уличного музыканта.
Из вздувшейся груди текло молоко, бельё намокло, и я, нахмурившись, взяла у управляющего бумагу, где были записаны адрес и схема проезда, сдала свою идентификационную карточку, побежала в туалет, и там сцедила молоко, обливаясь потом, будто мастурбировала.
Мужчина в жёлтой шапке цепляет сломавшийся грузовик к кольцу тягача. Кажется, поломка серьёзная. Потом водитель садится в кабину тягача, и грузовик, похожий на собаку с поднятыми передними лапами, трогается за тягачом.
Пусть всё идёт так, как идёт, и пусть всё само собой течёт так, как течёт.
Я снова затягиваю песню.
Старуха не просыпается, и птица не щебечет. Только мыши, воспользовавшись этим тихим моментом, шуршат в потолке, прогрызая новые ходы. Придётся купить отраву для них. Если спуститься по крутому склону, наверняка там будет аптека. Я дрожу всем телом и громко кричу.
Я не слышала, чтобы кто-нибудь открывал ворота, но кто-то постучал в дверь дома. Сначала я подумала, что это ветер, потому что во второй половине дня стало пасмурно. Однако ясно было слышно, что кто-то много раз подряд стукнул в дверь, и я тихонько, приглушая шаги, вышла на террасу и, щёлкнув выключателем, зажгла лампу на крыльце.
— Кто там?
Я спросила, напрягая слух и стараясь не выдавать свои чувства.
— Это я.
В щель двери проник незнакомый мужской голос. Я сняла засов с двери, запертой изнутри. По ту сторону появился силуэт незнакомца, освещённый электрическим светильником с разбитым колпаком. Мужчина был очень высок, моя макушка оказалась на уровне его глаз.
— Я нажимал на звонок на воротах, но никто не ответил, а калитка была открыта.
Мужчина говорил заикаясь, хриплым сухим голосом. Выражение его лица, из-за того, что свет падал со спины, было неясным. Я стояла на тёмном деревянном полу и наверняка, выглядела так же. Звонок был уже давно сломан.
«Кого вы ищете?» — спросила я, припоминая, заперла ли я калитку днём, после того, как пришла домой с отравой для мышей.
Мужчина уже вошёл. Я быстро окинула его взглядом. И на его меховой шапке, и на плечах был снег. Оказывается, идёт снег. Лишь теперь я увидела, что под лампочкой на улице летят снежинки.
— Кто вы? Какое отношение вы имеете к этому дому?
Мужчина опустил на деревянный пол маленькую старую сумку с логотипом туристической компании, посмотрел на меня, как бы говоря, что это не я должна удивляться, а он, и попросил, сунув руку в карман пальто:
— Включите, пожалуйста, свет. Темно, ничего не видно.
Мужчина говорил, будто приказывал, рубя каждый слог, и вынул из кармана руку. Я вдруг представила себе пистолет или нож в его руке и, вздрогнув от испуга, отступила на шаг. Но он вынул из кармана всего лишь руку с короткими пальцами без первых фаланг.
— Дома никого нет?
— Кроме бабушки никого.
Я заикалась. Дверь не надо было закрывать, порыв ветра с громким звуком захлопнул её за спиной мужчины. Теперь на крыльце было совсем темно, лишь один преломленный луч в форме буквы «Г» проникал в щель. Я пошарила на стене и зажгла свет в передней.
— Идите, скажите, что я приехал.
Мужчина наклонился и рукой с короткими пальцами стал умело развязывать шнурки кроссовок. Хотя обувь была мокрой и вся в песке, она выглядела совсем новой.
— Скажите же, что я приехал.
Мужчина, всё ещё согнувшийся, поднял на меня глаза. Я сложила руки на груди и рассеянно стояла, сжимая замерзающие пальцы ног. Он снял обувь и ступил на деревянный пол комнаты.
— Отчего же вы стоите?
Но, не дав мне войти в комнату, опять сказал.
— Ну, ладно, не надо. Я сам войду.
Он отворил дверь и прошел через прихожую прямо в главную комнату дома. Я вошла за ним следом, стараясь угадать, какая связь существует между мужчиной, перешагнувшим средний возраст, и старухой.
Старуха не любит свет, к тому же птица начинает щебетать при свете, поэтому по вечерам я включаю лампу с колпаком и ставлю её как можно дальше от её изголовья, до предела опустив колпак. Поэтому в комнате было темно.
Мужчина широко открытыми глазами смотрел на слабый свет в нескольких шагах впереди себя. Я подумала, что он сейчас опустится перед кроватью на колени. Он смотрел на лежащую старуху, но, казалось, ничего не видел. Я подвинула лампу ближе к изголовью, чтобы мужчине хорошо было видно лицо старухи. Оно, в свете лампы, выглядело ещё более распухшим, чем днем. Я прошептала на ухо старухе:
— Бабушка, к вам приехал гость.
Старуха лежала с ясными открытыми глазами. По-видимому, она давно не спала. Она хмурила брови на опухшем лице. Тень мужчины качалась, отбрасывая длинный силуэт на стене. Старуха отвернулась. На её лице читался страх, как у испуганного ребёнка.
— Кажется, она не понимает, кто я.
— Нет, она всё понимает.
Я подняла колпак лампы и сделала ему знак подойти. Мужчина покачал головой:
— Не стоит. Бесполезно.
Он не двигался с места. И выглядел очень уставшим, на его лице были спокойствие и рассеянность, вверяющие себя этой усталости.
Я внимательно вгляделась в его лицо, припоминая лица на фотографиях на стене. Эти лица были непривычны моему глазу и по-прежнему улыбались пожелтевшими улыбками в рамке, засиженной мухами, как призраки прошлого одной семьи. В кленовых листьях и в листьях гинкго, в пляшущих вкривь и вкось надписях «на память о далёком прошлом».
Я придвинула кресло с подлокотниками к кровати и предложила мужчине сесть. Он тяжело опустился. Я принесла с террасы стул и села у окна. Растаявший снег стекал со лба на брови, от этого его лицо выглядело гладким и блестящим.
«Кто вы? Где остальные?» — спросил он.
— Как видите, здесь только я и бабушка.
Наши взгляды сошлись на рамке на стене. Но он тут же сделал вид, будто она его не интересует, и спросил, кем я прихожусь старухе.
— Я здесь просто для того, чтобы ухаживать за ней.
Он подошёл к кровати и посмотрел на старуху. Она, почувствовав его взгляд, отвернулась. Мужчина покачал головой с таким выражением, будто попал в беду.
— Простите, а какое отношение вы имеете к бабушке? Родственник?
Мужчина опять сел.
— Как давно вы живёте в этом доме?
— Почти месяц. Но, кажется, бабушка живёт в этом доме довольно давно.
Кот, испугавшийся визита незнакомца, ни на минуту не отходил от моих ног.
— Вы имеете отношение к её семье?
Мужчина помотал головой в ответ на мой вопрос.
— Сначала я так думал, но, сейчас, пожалуй, нет.
С сумки, лежащей у кресла, на котором он сидел, стекали капли — кап-кап. Я подумала: «Какой-то он неаккуратный».
— Вы сюда приехали по каким-то делам?
— Нет, в этом доме я жил пятнадцать лет назад. Кажется, хозяйка сменилась. Дорога и район так преобразились, что я еле нашел этот дом. Даже гору разрушили. Мне и в голову не могло прийти, что здесь появится автострада.
Я всё ещё не понимала, что он хочет сказать, только могла догадываться, что к старухе он не имеет никакого отношения. Я молча пододвинула лампу и повернула так, чтобы свет падал на мужчину. Он вздрогнул, показывая, что свет ему неприятен, но не закрыл лицо рукой и не отвернулся. Он только часто моргал и щурился.
Лампа высвечивала очень худое бледное лицо пожилого человека. И хотя на этом каменном, как маска, лице, были видны старость и усталость, которые не скроешь, на нём нельзя было прочесть следов сильных переживаний.
Я почувствовала холод в спине. Это не только потому, что он принёс холодный воздух с улицы, когда вошёл. В комнате становилось холодно. Я открыла крышку печки, достала угольный брикет, который хорошо прогорел, заменила его новым и поставила чайник.
По лбу мужчины стекали капли, наверное, это было ему неприятно, и он снял шапку. Голова оказалась чисто выбритой.
Он заметил мой взгляд и сказал, погладив себя ладонью по затылку:
