О Чонхи - Огненная река
— Тётушка, вы не могли бы дать мне немного воды? Двигатель перегрелся, — крикнул он, глядя вверх на окно.
И хотя я внимательно следила за тем, как он поднимался, я посмотрела на него, будто совсем не ожидала его увидеть.
— Дайте, пожалуйста, немного воды! Двигатель перегрелся, — опять прокричал образцовый водитель, напрягая голос.
Пока я снимала грязный платок с головы и отходила от окна, мужчина скрылся из вида, он обходил ограду вокруг дома, затем появился у ворот.
Я открыла калитку, водитель с пустой банкой пошёл к водопроводному крану в углу двора. Я остановила его словами: «Этот кран замёрз. Наверняка вода не течёт. Подождите немного».
На самом деле я ни разу не пользовалась водопроводным краном во дворе, поэтому не знала, замёрз он или нет.
Я взяла у него пустую банку, наполнила её на кухне, заставив его довольно долго ждать, и вынесла полную.
А мужчина всё это время оглядывался в ту сторону, где стояла его машина.
Когда он ушёл, я заперла на засов ворота и быстро пошла в ванную, где долго всматривалась в зеркало с облупившейся амальгамой.
Мощные струи воды из крана клокотали в раковине из белого фаянса, пенились и переливались через край.
Я вернулась в свою комнату, накинула на голову платок и стала смотреть в окно.
Сначала я видела спину мужчины, спускавшегося по крутому склону, а потом, как он согнулся над капотом. Вскоре водитель закрыл капот, и через некоторое время машина уехала.
Женщина в тёмно-синем пальто поднимается по дороге, держа за ручку маленького ребёнка. Тот крошечного роста, его заслонила трава и покрытый снегом холм, поэтому какое-то время его не было видно, потом появился вновь. Поскольку он в пушистой шапке и зимней одежде, издали нельзя различить, кто это — мальчик или девочка. Наверняка они живут в одном из домов этого района.
Я пою песню из слов, которые приходят в голову, отбивая такт ногами — тук-тук:
— Малышка, куда ты идешь? Иди сюда.
Что ты несёшь? Что у тебя в руках?
— Это ещё тёплое сердце.
Потом я стала волком:
— Я очень тебя прошу, войди,
Красная Шапочка, бабушка больна…
Я пою всё громче. Птица в клетке отчаянно хлопает крыльями. Старуха слабо хлопает ладонями по кровати. Хотя её лицо обращено ко мне, непонятно, видит ли она меня. У старухи очень плохое зрение. А может, мне просто так кажется. Но слух у неё такой тонкий, что она слышит малейшее движение ветра. Иногда я машу перед старухиными глазами рукой, сделав пальцы веером. В такие моменты глаза у неё, как у слепого, не моргают, но её сухие выцветшие глазные яблоки, которые стали совсем мутными, хоть очень слабо, но двигаются.
Я беру брошенную в углу недовязанную шаль, мои глаза всё продолжают следить за происходящим за окном. Грузовик стоит на том же месте. Водителя не видно, он либо под грузовиком, либо безнадёжно старается завести двигатель, либо поймал попутную машину и поехал за инструментами или запчастями.
Кот, что спал у изголовья, лениво потягивается и настораживается, словно хочет подойти ко мне, но опять ложится. Шерсть кота пепельного цвета и сливается с волосами старухи, лежащими на подушке, как спутанный ком шерсти.
— Мышей много?
В первый день моего появления в этом доме я спросила об этом женщину, собирающуюся уехать, обратив внимание на грязного серого кота. Та захохотала:
— Вы меня спрашиваете, есть ли здесь мыши? Лучше спросите, что здесь ещё есть, кроме мышей. Кот такой старый, что те вполне в состоянии сожрать его, поэтому день ото дня они становятся всё наглее и наглее. Но иногда нужно чувствовать рядом что-то живое, шевелящееся. Хотя другом его назвать трудно.
В это время кот с невинным бесхитростным видом лежал у её ног, будто говорил, что он всего лишь хочет погреться на солнышке. Но я прекрасно понимала, что его миролюбие — на самом деле бдительность, которая в любой момент может превратиться во враждебность.
— Сейчас он спокоен, но он так мне надоел! Кот такой хитрый, что противно. В общем, подружитесь. Всё-таки он старожил, так что имеет право относиться к вам вполне пренебрежительно, вы же новичок здесь.
Потом добавила:
— Насчет бабушки тоже не стоит заранее беспокоиться. Сначала вы, конечно, растеряетесь. Но особых забот она не требует. Она совсем ребёнок. К тому же очень послушный ребёнок. Вы должны всего лишь мыть горшок за ней. Но не думайте, что всё так быстро закончится. Говорят ведь, что жизнь стариков, как пламя свечи, горит медленно. Пока я жила со старухой, мне иногда казалось, что прямо из шершавых рук и ног, из тела, покрытого перхотью, могут пробиться зелёные ростки и, возможно, расцвести пышным цветом.
Старуха была тиха, как вода. Она так тихо дышала, как неслышно дышат листья лотоса, что расслабленно плавает на дневной воде.
Старуха разрушалась. Но это происходило так медленно, что думалось — не пошёл ли процесс разрушения вспять?
Моя работа заключалась лишь в том, чтобы вовремя согреть молоко или чёрный чай, напоить старуху и вовремя подставить под её зад горшок, когда потребуется. Когда я пришла, четверть дня проискав нужный дом, держа листочек полученный в лагере для заключённых, на котором был написан адрес и нарисована схема проезда, женщина гладила в это время кота. Она поставила свой большой чемодан на край деревянного пола террасы, открыла ворота и быстро проговорила: «Теперь я могу уехать. Я переживала, что же делать, если никто не придёт. Я жду уже третий день. Невозможно сосчитать, сколько людей сюда приезжало до меня. Если их нанизать на нить, как бусы, ими можно будет завеситься в несколько рядов. Все быстро уезжали, не выдержав такой жизни. Бабушка весьма своеобразная».
Потом она оглядела меня, и вдруг, понизив голос, шепнула в ухо с большой доброжелательностью:
— Вы тоже оттуда?
Я невольно кивнула головой и сделала вид, что привожу в порядок сильно разбухшую грудь.
— Я так и подумала. Я тоже там пожила.
Она сощурилась и сказала весело:
— Какая разница? На лбу ведь не написано. В общем, нет более удобной работы, чем эта. Вот поживёте здесь немного и поймёте.
— На что надо обратить особое внимание?
Я спросила её, заикаясь, подавленная её напористостью.
— Чего же здесь может быть особенного? Бабка же не двигается. Вам, наверное, сказали об этом? Если она вам надоест, включите радио.
— Да, конечно.
Я не успела договорить. Она перебила меня.
— Тогда всё хорошо. Включайте ей радио и поите молоком. Всё будет нормально. У вас совсем мало вещей. В этом доме почти ничего не осталось. Слишком много людей здесь работало, почти всё растащили. Украли даже посуду. Нет даже нормальной тряпки. Суки! Воровки!
Она говорила, как заговорщик, будто является единственным честным человеком здесь. Я стояла, крепко держа завязанные в узел вещи, и боролась с её колючим взглядом, пронзительным, как у сокола.
Она вложила мне в руку, в которой всё ещё была записка с адресом, ключ от дома, ещё раз вытерла тряпкой и так чистые и блестящие туфли на высоких каблуках и вышла за ворота.
Я стояла у двери и с волнением следила за тем, как она спускается по крутому склону. Её чемодан казался тяжёлым, но она легко шла по направлению к дороге, ведущей в город.
Автобуса долго не было. Она стояла на автобусной остановке, а мне казалось, что её силуэт всё уменьшается и вскоре станет просто точкой. Наконец, когда автобус ушёл, подняв пыль и подобрав единственного пассажира, остановка опустела. Поняв ситуацию, кот замяукал, будто заплакал, и стал тереться о мои ноги.
За домом долго не ухаживали, он заметно покосился от старости. Во дворе примерно в сорок-пятьдесят пхён была гора сожжённых угольных брикетов, в ней мыши прогрызли дыры и всякий раз, когда я проходила по двору, ноги легко проваливались в песок. Дождевая вода, текущая по жёлобу под крышей, образовала грязные пятна на стенах, покрытых паутиной трещин. Ведущие к дому дорожки, выложенные плитками, занесло песком так, что их почти не было видно. В передней, на гранитной перегородке были вырезаны две птицы, сидящие на ветке и как бы настороженно к чему-то прислушивающиеся, а под ними висело дверное кольцо с изображением головы дьявола. Я так и не поняла предназначения этого бронзового позеленевшего кольца. Оно мне напомнило сказочную волшебную дверь, ведущую в другой мир, и я подумала о проклятии, наложенном на этот дом — незнакомый, разрушающийся, но хитрый и коварный, как старая проститутка. Моё сердце колотилось от непонятной враждебности.
Внизу перегородки виднелась дата, по-видимому, постройки этого дома. Ему было пятнадцать лет. Из-за тени от горы задний двор был влажным и тёмным. Я обнаружила старую сточную канаву, занесённую песком, с замёрзшими в ней отбросами. И по всему этому великолепию бродили стаи мышей.
