Сири Хустведт - Печали американца
— Нельзя! Не смей!
А вот сестра ощущала внутри себя ангелов. Она слышала шелест их крыл, ее лба касались их пылающие руки, ангелы устраивались у нее за грудиной, тянули ее за собой вверх, на небеса, и иногда говорили с ней метрическим стихом. Их деяния были ей в тягость, и когда вдруг среди ночи ее посещали серафимы, она бросалась ко мне. Если я к тому времени не спал как убитый, то слышал тихий стук в дверь и Ингин голос:
— Эрик, ты спишь? Эрик!
И потом чуть погромче:
— Э-рик!
Иногда было совсем поздно, и я спал без задних ног, тогда Инга принималась расталкивать меня, бормоча:
— Эрик, опять ангелы! Я боюсь!
Я поворачивался, а она либо цеплялась за мою руку, либо обхватывала меня за шею. Я не возражал и ждал, пока она не успокоится настолько, что сможет вернуться в свою комнату. Иногда ей так и не хватало на это духу, и, проснувшись утром, я обнаруживал ее свернувшейся калачиком у меня в ногах.
Бывало, что от коротеньких Ингиных вскриков или от топота по коридору ее беспокойных ног просыпалась мама. Она вставала, отводила Ингу обратно в ее комнату и сидела там, баюкая дочь или что-то напевая, пока та не засыпала. Потом мама неслышными шагами непременно заходила ко мне и клала мне руку на лоб. Я притворялся, что сплю, но мама знала, что это не так, и тихонько говорила:
— Все в порядке. Спи.
Ночных Ингиных гостей мы поминали только в моменты их прихода и более никогда к этой теме не возвращались, так что мне даже в голову не приходило, что сестра у меня больная или ненормальная. Но со временем подозрения заползли в душу самой Инги, она начала сознавать, что детские видения отчасти были вызваны некоторыми особенностями ее нервной системы, но эти переживания во многом сформировали ее, нынешнюю, посему забывать о них не следовало.
Так что, живи мы в Средние века, я бы считался братом святой или бесноватой.
Через пару дней после того, как я увидел Миранду в окне, на полу перед дверью между моей половиной и половиной жильцов обнаружилась скрепка с привязанной к ней резинкой. Я не придал этому никакого значения, но на следующий вечер под дверь подсунули ватную палочку, обмотанную красными нитками, а еще через день — лист цветной бумаги, где на зеленом поле кто-то нарисовал волну и крупно вывел три кособокие буквы — И, Ц, А. По этому ребусу я догадался, что приношения — дело рук Эглантины. Когда на следующий вечер я сидел со своими записями, из коридора послышался шорох. Я встал из-за стола и пошел на звук. Из-под двери выползал ключ на шерстяной нитке.
Я всплеснул руками:
— Вот здорово, ключик! Интересно, кто же мне дарит все эти подарки?
Из-за двери до меня доносилось сопение, а потом раздался голос Миранды:
— Эгги, ты где там? Пора в кровать.
В ту субботу я случайно встретил их в городе. Они шли по Седьмой авеню, держась за руки, а я как раз выходил из магазина, где покупал гвозди для полок, которые все никак не мог доделать, и, увидев их впереди, прибавил шагу, а потом окликнул:
— Миранда! Эгги!
Миранда оглянулась и кивнула мне. Она улыбнулась. Сам не знаю почему, но от этой улыбки мне стало невероятно хорошо.
Эгги не сводила с меня глаз:
— Мама говорит, вы умеете лечить, кто волнуется.
— Правильно говорит. Я специально учился, чтобы помогать тем, кто волнуется или переживает.
— А я, например, очень часто волнуюсь, — сказала девочка.
— Эгги, не выдумывай, пожалуйста, — одернула ее Миранда.
Эгги исподлобья посмотрела на мать. Ей явно не понравилось то, что ей сказали.
— Я доктору Эрику говорю, а не тебе.
Значит, запомнила, как я просил Миранду обращаться ко мне по имени.
— Ну, раз так, можешь стучаться в дверь и приходить ко мне в гости. За подарки спасибо, но я буду рад просто побеседовать с тобой.
Миранда вздохнула. В этом вздохе была целая жизнь. Бесконечные рабочие дни и одинокие вечера в компании пятилетней непоседы. За все это время я ведь ни разу не видел ее с мужчиной. Я повернулся к ней. Секунду-другую мы смотрели друг на друга, потом Миранда стиснула губы, опустила голову и уставилась себе под ноги. Я не знал, как это понимать. Перед глазами у меня промелькнула женщина-волчица с ее рисунка. Помолчав немного, я спросил:
— Вы домой?
Она медленно подняла глаза, словно приходя в себя после давешнего ступора.
— Да. Были в парке, а потом решили зайти в магазин за продуктами.
Она показала мне висевший на руке пакет из супермаркета.
И буквально через несколько минут мы обнаружили фотографии. На ступеньках нашего крыльца лежали четыре карточки. Я сперва подумал, что это обычная реклама, регулярно появляющаяся у дверей бруклинских домов, какие-нибудь очередные объявления или ресторанные меню, и приготовился было скомкать их и выбросить, но, наклонившись, увидел, что это полароидные снимки, сделанные на детской площадке в парке. Вот Миранда завязывает Эгги, стоящей возле качелей, шнурок на ботинке. Верхняя часть туловища женщины была обведена черным фломастером в круг и перечеркнута. Я сдавленно вскрикнул и поднес к глазам следующий снимок, который был сделан буквально через несколько минут после первого. На нем Миранда качала Эгги на качелях. Перечеркнутый черный круг был нарисован поверх лица матери. Две оставшиеся фотографии запечатлели продолжение семейной идиллии в парке, и на каждой из них какая-то часть тела Миранды была обведена черным фломастером. По первому движению души я хотел спрятать эти снимки от Миранды и Эгги. Сам не знаю почему, но я испытывал потребность защитить их от посягательств того, кто подложил фотографии на крыльцо. Но было слишком поздно. Миранда стояла у меня за плечом и все видела. Рядом приплясывала от нетерпения Эгги, требуя, чтобы мы показали, что там у нас.
— Это надо выбросить, — прошептала Миранда, почти не размыкая губ. — Быстро!
— Вы знаете, кто их сделал? — спросил я.
Она смотрела на меня в упор, рот сжался в нитку.
— Я прошу вас выбросить это в помойку.
— Я их выброшу в мусорное ведро. Послушайте, Миранда, вы раньше уже получали такие фотографии или еще что-нибудь подобное?
— Фотографии? Какие фотографии? Покажите, я тоже хочу посмотреть, — канючила Эгги.
— Нет там никаких фотографий, — отрезала Миранда и предостерегающе посмотрела на меня.
Я понял, что имел глупость ляпнуть то, о чем в присутствии ребенка упоминать нельзя.
Я смял фотокарточки в кулаке, и они превратились в бумажный ком. На прощание я вновь повторил, что если Миранде и Эгги что-то понадобится, то они всегда могут обращаться ко мне, потом протянул Миранде руку и ощутил прикосновение ее холодных как лед пальцев.
Фамилию Лизы мне удалось установить через Рагнилд Ульсет, младшую дочь старой миссис Баккетун, когда-то жившей неподалеку от наших деда и бабушки. Я не без трепета набирал ее номер. Нет, я ничуть не сомневался, что Рагнилд узнает меня, я помнил открытку со словами соболезнования, которую она прислала матери по случаю смерти отца. Неверный почерк лучше любых слов объяснял, что нынешнее состояние здоровья делает ее личное присутствие на похоронах невозможным. Ей, должно быть, было далеко за восемьдесят. Трубку сняли, и я услышал скрипучий, но уверенный голос:
— А, вы сын Ларса, очень приятно, очень приятно.
Поговорив с ней пару минут о каких-то ничего не значащих вещах, я приступил к делу. О содержании таинственного письма я распространяться не стал, просто сказал, что мы с сестрой хотели бы установить личности всех отцовских корреспондентов.
— Вы случайно не помните, там была такая девушка, Лиза, дядя Фредрик полагает, что она работала на ферме Брекке.
— Господи, ну конечно же я ее помню. Голова-то у меня, слава богу, варит, это все остальное никуда не годится. И прошлое мне вспоминать легче, чем то, что было вчера. Недавние события у меня в голове не держатся, а вот то, что было давно, никуда не девается. Речь, наверное, о Лизе Одланд из Блу-Винга. У Брекке она проработала где-то около года и к нам частенько заглядывала. Собой она была ничего так, хотя, может, чуть полновата на мой вкус, и такой страшный шрам на шее. Про нее говорили «бешеная», но я сама ничего такого не видела, так что врать не буду. Упрямая была, это да, и невеселая. Слова из нее не вытянешь. Родители ее, по-моему, откуда-то из Дакоты, потом переехали в Блу-Винг, но ходили слухи, будто там, на прежнем месте, что-то у них не заладилось. Вот Лиза к нам ходила-ходила, потом пропала, и было это, дай бог памяти, летом тридцать седьмого, а потом объявилась, но это она уже в Саут-Сент-Пол приезжала, чтобы с Ларсом повидаться, а он там как раз работал по субботам, у Оберта в кафе.
— Повидаться с отцом?
— Ну да, мне Оберт сам рассказывал. Мы-то знать не знали, что между ними что-то было. Ее-то мы, конечно, знали, но она вечно в сторонке, так что никто не думал, что они, ну, встречаются, одним словом.
