Юли Цее - Темная материя
— Ты же знаешь, что мне потребовалось десять лет, чтобы привыкнуть к твоему существованию на Земле Бора.
— А что это — бор? — влезает с вопросом Лиам.
— Великий физик, — отвечает Оскар. — Земля принадлежит тому, кто может ее объяснить. — Он прикладывает палец к носу, словно ему нужно нажать на особую кнопку, которая вернет его к начатой теме. Успешно осуществив желаемое, он кивает на Майку. — Уж коли ты есть при Себастьяне, думал я когда-то, то могла бы и присмотреть за ним. И что же? Ты совершенно не справилась с этой задачей! Он у тебя осрамился на виду всей читающей публики!
Майка пожимает левым плечом, как всегда, когда теряется.
— Ну садись же, — говорит она подошедшему к столу Себастьяну, между тем как Оскар поглядывает на Майку с таким выражением, словно знает про нее что-то очень смешное и только из вежливости не рассказывает.
Прежде чем подвинуть себе стул и сесть, Себастьян поправляет на Майкином плече лямочку и приглаживает ей сзади волосы. В присутствии Оскара он дотрагивается до нее чаще обычного. Он сердится на себя за то, что так делает, однако не может удержаться. Сейчас ему даже хочется, чтобы она поставила салатницу и отошла бы к окну. Пускай Оскар увидит, как светится в солнечных лучах пушок у нее на щеках и, словно на экране, высвечивается под платьем силуэт ее тела. Пускай Оскар видит, какое Майка редкое и завидное сокровище, которое требуется стеречь. Мысли эти кажутся ему отвратительными, и еще отвратительнее то, что Майка, словно не замечая его изменившегося поведения, кокетливо стреляет глазками и разговаривает голосом, на пол-октавы выше обычного.
— Начинайте!
Оскар, приподнимая локти, раскладывает на коленях салфетку точно тем же жестом, каким раньше, садясь на стул, расправлял фалды визитки.
— Между прочим, — подчеркнуто произносит Себастьян, обозначая начало новой темы, — мой спор с Оскаром касается актуальнейшего вопроса.
— Очень удачно для вас. — Майка с помощью ножа и вилки сгибает листики салата в аккуратный сверточек. — Раз так, то, возможно, найдутся люди, которые понимают, о чем идет речь.
— Я бы, скорее, сказал, что это избитая тема, — комментирует Оскар.
— Вовсе нет, — не соглашается Себастьян. — В конечном счете речь идет о науке и морали. Вечно живая тема. Вспомни хотя бы недавний медицинский скандал.
— Ничего о нем не слыхал.
— В университетской клинике люди погибают во время операции от кровотечения. Последовало обращение в прокуратуру: в клинике якобы применялись неразрешенные медикаменты, уменьшающие свертываемость крови.
— Ну конечно! Этот ваш фрейбургский Менгеле! — Оскар легонько прикасается салфеткой к губам. — Даже быдло в поезде об этом судачит.
— Что такое менгеле? — спрашивает Лиам, который в схватке с салатом не расправился еще ни с одним противником.
— Это сейчас к делу не относится, — торопливо вмешивается в разговор Майка.
— Если к делу не относится, значит, это о сексе или о нацистах! — петушком восклицает Лиам.
— Поменьше умничай! — говорит Майка.
Лиам тотчас же кидает на стол вилку:
— Нацисты натягивали через дорогу железные тросы, чтобы американцам в открытой легковушке отрезало головы. По телевизору показывали.
— Займись лучше брокколи! — говорит Себастьян.
— Это руккола, — поправляет Майка.
— Не думаю, чтобы там экспериментировали над пациентами, — продолжает Себастьян, стараясь поддержать разговор. — Фарминдустрия не посмела бы проводить эксперименты при той шумихе, какая поднялась в прессе…
— Нам непременно нужно сейчас обсуждать эту тему? — перебивает Майка.
Оскар удивленно вскидывает голову:
— Ca va[11] Майк?
— Мама знает убийцу! — громко заявляет Лиам.
— Перестань, или пойдешь спать!
— Ты говоришь чепуху, Лиам, — начинает Себастьян, который даже не приступал к еде, но зато выпил уже два бокала вина. — Мама знакома с одним из ведущих врачей на отделении Шлютера. — И затем, обращаясь к Оскару: — Шлютер — подозреваемый главный врач. Его хотят отстранить. За причинение физического вреда, повлекшего за собой смерть.
Лицо Оскара просветлело.
— Товарищ Майки по велосипедному спорту? Тот, что работает в больнице. Как там его звали?
— Ральф, — отвечает Майка.
— Даббелинг. — Себастьян бросает Оскару предостерегающий взгляд.
Если бы Майка не была так поглощена тем, чтобы остановить заливающий уши румянец, она могла бы задаться вопросом, откуда Оскару вообще известно про товарища по велосипедному спорту. На пятничных встречах имя Даббелинга никогда не упоминалось.
Зато упоминалось в других обстоятельствах, о которых Майка и не подозревает: она считала, что Себастьян был тогда на конференции в Дортмунде. А он, вместо Дортмунда, лежал в это время на диване под косым потолком мансарды, расположившись на боку в позе трапезничающего римлянина, и, опершись на локоть, жестикулировал свободной рукой. «Этот Даббелинг, — говорил он, — еще тот тип!» Честолюбие в нем такого накала, рассказывал Себастьян, что способно плавить железобетон. В дополнение к огромной нагрузке на работе он неуклонно выполняет тренировочную программу, по которой, в зависимости от рабочего расписания, либо в ранние утренние часы, либо поздно вечером гоняет на Шауинсланд. Он бреет себе руки и ноги, чтобы уменьшить сопротивление воздуха, и, когда ты пожимаешь ему руку, ощущение бывает такое, словно ты потрогал мертвеца. Совершенно невозможно понять, почему Майка подружилась в велосипедном клубе с таким противным человеком и как она вообще может выносить его вид дважды в неделю.
Тут его прервал иронический голос Оскара:
«Дважды в неделю? С красными лицами и взмокшими от пота волосами?»
На это Себастьян не нашелся что ответить.
Сейчас он встает и обходит вокруг стола, чтобы наполнить опустевшие бокалы.
— Майка не любит разговоров о причастности Даббелинга к медицинскому скандалу, — говорит Себастьян в шутливом тоне, прозвучавшем, однако, неудачно, словно он взял ноту на расстроенном инструменте. Он едва не столкнулся при этом с женой, которая, не успев дожевать салат, встала, чтобы собрать грязные тарелки. На висках у нее отчетливо видно движение мышц.
— Неостроумно! — говорит Майка. — Ральф — главный анестезиолог Шлютера. Они работают слаженно и понимают друг друга с полуслова как в операционной, так и на семинарах медиков. Сейчас все думают, будто бы Ральфу известно что-то о сомнительных контактах с фармакологическими концернами, и волнуются, что будет, если он что-то выболтает, — это же ударит по всей больнице.
— Понятно. — Брови Оскара сочувственно приподнимаются. — Бедняга получал угрозы?
— Это действительно так, — говорит Майка. — Ты, когда захочешь, проявляешь чуткую интуицию.
Уходя со стопкой тарелок за дверь, она мысленно молит наступившую в комнате тишину дать время на перекур перед следующим раундом. Едва она вышла, как Лиам бежит в соседнюю комнату, где на телевизоре стоит вазочка с печеньем. Себастьян провожает его взглядом за приоткрытую дверь, между тем как Оскар, запрокинув голову, пускает в потолок дымовые скульптуры. Некоторое время царит спокойное и доброе молчание.
— К слову сказать, насчет предыдущего разговора… Так вот, cher ami, кроме шуток: коллеги смеются над твоими потугами в сфере популяризации научных идей. Если для тебя так важно широкое общественное признание…
Вернувшийся с крошками на губах Лиам принимает сердитый жест Себастьяна на свой счет. С вызывающей ухмылкой он влезает на колени к Оскару.
— Тебе не кажется, что ты уже вышел из этого возраста?
— Я-то нет, — отзывается Лиам. — Разве что ты.
— А ты знаешь, — обращается Оскар к Лиаму, — что всякий раз, как ты слямзишь печенинку, происходит отслоение еще одной вселенной, в которой ты печенинки не брал?
— Параллельные миры, — кивает Лиам. — Когда мама спрашивает, не кусочничал ли я без спросу, я всегда говорю: «И да и нет». Но с ней это не срабатывает.
Оскар невольно расхохотался.
— Твоя правда! — восклицает он, утирая проступившие слезы. — Если позволишь, завтра вечером я тебя процитирую.
— Завтра вечером? — спрашивает Себастьян.
— Что ты делаешь в эти выходные? — спрашивает Оскар.
Себастьян встает, чтобы сходить за пепельницей.
— В воскресенье он отвозит меня в скаутский лагерь, — отвечает Лиам.
— А после, — со стуком ставя на стол пепельницу, говорит Себастьян, — я забаррикадируюсь в кабинете и переверну все обратно с головы на ноги.
— И как же называется это чудесное превращение?
— Долговременная выдержка, или О сущности времени.
— Очень в твоем духе. — Оскар с трудом удерживается, чтобы не разразиться новым взрывом хохота. — А Майк что?
