Юли Цее - Темная материя
— А ты понаписал в «Шпигеле» такого, — продолжал Оскар, — что переплюнул даже идеи сумасшедшего!
— Хочешь сказать — раз сумасшедший, то, следовательно, и не прав! Это для меня новость. Не знал, что сумасшествие автоматически означает неправоту.
— Тобой-то движет даже не безумие, а желание, — тут Оскар тычет себе пальцем через плечо, — релятивировать совершенно определенную реальность.
— Тише ты! — шипит Себастьян. — Довольно уже.
На том конце столовой Майка, нагнувшись, держит за запястья Лиама. Она что-то говорит ему и все время тянет к себе, а он отворачивает лицо то в одну, то в другую сторону. Когда она находит глазами Себастьяна, чтобы обменяться с ним улыбкой, упавшие на лоб волосы занавешивают ее лицо.
— А я знаю, о чем вы разговариваете, — говорит она громко. — Существует такая параллельная вселенная, где Лиам не отказывается накрывать на стол.
— Именно так, — дружелюбно отвечает Себастьян.
— И вселенная, где Оскар не смотрит так сердито.
— Надеюсь, что да.
— И может быть, еще такая, где я не твоя жена, а Лиам не сын.
Она хохочет при виде растерянности на лице Себастьяна. Потенциальный полусирота вырывается от Майки и, обежав вокруг стола, выскакивает в переднюю, Майка — следом за ним.
— Ты помешался на других мирах, — тихо говорит Оскар. — На мечте быть одновременно двумя разными людьми. По меньшей мере — двумя.
Себастьян, сделав над собой усилие, отпускает занавеску, которую все это время теребил пальцами, а вообще с удовольствием сорвал бы с карниза. Над самым его плечом пролетает выброшенный Оскаром в окно окурок. Тотчас же по ручью, оставляя за собой два треугольных следа, туда на всех парах подплывают Бонни и Клайд и, ткнувшись в воду за тонущим окурком, разочарованно остаются ни с чем.
— Ты еще помнишь тот мир, — спрашивает Оскар, — в котором ты сказал мне такие слова: «Я хочу быть почвой под твоими ногами, которая вздрогнет, когда тебя поразит месть богов»?
Когда Оскар это произносил, возле его губ справа и слева подрагивали две морщинки, как бы заключая цитату в иронические кавычки.
Разумеется, Себастьян не забыл свое высказывание. Оно было сделано в ту ночь, когда они вдвоем с Оскаром за бутылкой виски, из которой иногда подкреплялись, решили задачку Красной Шапочки о темной энергии. Стулья в пивной уже были составлены на столах ножками вверх, последний официант, дожидаясь за барной стойкой, когда наконец уйдут последние посетители, выкуривал подряд уже пятую сигарету. Но эти двое ничего не видели и не слышали; с закрытыми глазами они сидели, сдвинув лбы, между тем как их тени на стене вместе принимали Нобелевскую премию 2020 года. Язык чисел сблизил их в этот вечер, как никогда. Их головы так идеально взаимодействовали в работе, словно принадлежали одному и тому же существу. Себастьян поднял два пальца, прикоснулся ими к щеке друга и произнес то, что ему в этот момент пришло в голову: «Я хочу быть почвой под твоими ногами, которая…»
— А немного погодя, — говорит Оскар, — я услышал от тебя нечто совсем другое.
Себастьян помнил и это.
«Ты переоцениваешь свое значение! — крикнул он в лицо Оскару в его комнате. — Ты переоцениваешь его как в общем, так и в частности относительно меня».
Оскару, как ценителю хорошего стиля, свойственно умение отдавать должное изяществу чужого выпада, даже когда тот направлен против него. На него произвела впечатление выстроенная Себастьяном последовательность: предварительная реплика, рассчитанная на завоевание доверия («Я хочу быть почвой под твоими ногами…»), и затем разящий насмерть удар («Ты переоцениваешь…»), поэтому он даже не шелохнулся, а спокойно продолжал сидеть, развалясь в кресле, и только окинул Себастьяна одобрительным взглядом.
— Столько миров! — говорит нынешний Оскар. — Порой я жалею, что нет под рукой средства, которое вывело бы тебя из этой колеи.
— Не преувеличивай!
— Когда-то ты был хорошим физиком, пока тебя не заклинило.
— Меня ничуть не заклинило, — возразил Себастьян с предельным самообладанием. — Просто я не принял копенгагенскую точку зрения как истину в последней инстанции. И копенгагенская теория тоже всего лишь одна из возможных версий, а не религия.
— Верно, не религия. Она стремится к научному взгляду. В отличие от твоих теоретических эскапад в сторону множественных вселенных.
— Позволь напомнить, что в своем изложении гипотезы о множественности вселенных в «Шпигеле» я даже не отстаиваю, а только объясняю эту теорию. Объясняю, потому что меня попросили.
— Если ты даже не отстаиваешь эту ерунду, то такой поступок, кроме глупости, означает еще и трусость.
— Может быть, хватит?
— Тебя надо бы встряхнуть, чтобы ты очнулся. Отхлестать по щекам, чтобы ты перестал уходить от действительности.
— Что есть действительность? — нарочито встает в позу Себастьян.
— Все, — отвечает Оскар Себастьяну и неожиданно прикасается тыльной стороной кисти к его животу, — все, что доступно для экспериментальной проверки.
Себастьян растерянно отмахивается поднятой ладонью и снова опускает руку. Его взгляд мечется в поисках опоры между профилем Оскара, силуэтом взлетевшего голубя, который тотчас же камнем падает вниз, уходя из поля зрения. Шаткая поза с упором на одну ногу, опущенные плечи, понурая голова — все в нем говорит о капитуляции. Оскар ничего этого не замечает. Повернувшись спиной и опершись обеими руками о подоконник, он говорит куда-то в пространство:
— Может быть, ты читал «1984» Оруэлла. В Океании люди под пыткой учатся принимать вещи одновременно как действительные и недействительные. Их насильно заставляют воспринимать реальность лишь как одну из потенциальных возможностей. Ты знаешь, как это называется у Оруэлла? — Не оборачиваясь, Оскар неожиданно хватает Себастьяна за руку. — Знаешь?
Себастьян глядит на пальцы, сжимающие его запястье. Сейчас они с Оскаром впервые за этот вечер взглянут друг другу в глаза. Несколько секунд они будут смотреть друг на друга, не отводя глаз. Напряженные черты Оскара расслабятся. Затем он лихорадочно будет искать новую сигарету и молча закурит.
— Я не читал эту книгу, — говорит Себастьян.
Пол под ногами затрясся: в комнату врывается Лиам. Налетев со всего разбега на Оскара, он обхватывает его руками за пояс и встает разутыми до носков ногами на его начищенные до глянца венгерские штиблеты. Рука Оскара торопливо выпускает запястье Себастьяна.
— Что же ты, так и будешь весь вечер меня клевать? — спрашивает Себастьян. — Только за то, что я напечатал статью в «Шпигеле»?
— С фотографией, — говорит Лиам.
— Mais non![10] — говорит Оскар, погладив по голове Лиама.
Отдельные волоски встопорщились под воздействием электростатического заряда, скопившегося на его ладони.
— Для меня всегда будет радость — навестить тебя и заглянуть в твою жизнь.
Они еще разок обмениваются беглым взглядом, между тем как Лиам дергает Оскара за рукав свитера, чтобы заставить сойти с места.
— Ну, вперед, топай уж, квантопод! — подгоняет он и радуется, что Оскар засмеялся.
Став двухголовым существом с одной парой ног, они вперевалку направляются к столу.
— Кстати, у меня кое-что для тебя есть, — через плечо говорит Оскар Себастьяну. — Я официально бросаю тебе перчатку.
Он делает с Лиамом еще один круг возле стола и по знаку Майки, которая зажигает свечи, усаживается на указанный ею стул, хотя, конечно, и сам давно знает, где ему следует сесть.
— Перчатку! — бормочет задержавшийся у окна Себастьян. — И я даже знаю, кто из нас будет выбирать оружие.
Глядя на кроны каштанов, в которых расчирикались воробьи, он подумал: интересно, что получится, если записать их чириканье на пленку и затем проиграть ее задом наперед, — не возникнут ли из птичьего щебета человеческие слова? Бесконечный поток речи. По роману в день на каждого воробья.
5
Вытянув загорелые руки, на которых виден светлый след от спортивной футболки с короткими рукавами, Майка накладывает на тарелки рукколу из большой миски. Подув на свисающую прядь, она убирает ее со лба, чтобы кинуть Оскару умоляющий взгляд.
— Как там у тебя? — спрашивает она. — Что поделывает ускоритель частиц?
— Да ну его, Майк!
С первой же встречи Оскар напрочь отверг окончание ее имени и с тех пор придерживается укороченной формы. Каждый раз, когда они встречаются глазами, на лицах Майки и Оскара вспыхивает дразнящая усмешка, в которой нечаянный зритель, пожалуй, мог бы усмотреть тайный знак взаимной влюбленности.
— Ты же знаешь, что мне потребовалось десять лет, чтобы привыкнуть к твоему существованию на Земле Бора.
