Адольф Мушг - Счастье Зуттера
— Ты разве не слышал выстрела, Франц? — спросила я мужа. — Здесь все время стреляют, Ирена, — ответил он, — мы только что прошли мимо тира. — Но это был совсем другой выстрел, — возразила я. — Тебе просто послышалось, — ответил мне муж, он всегда так говорит, когда хочет сказать, что я сочиняю. — Но ведь это ты стал хуже слышать, а не я, а о твоих глазах я и говорить не хочу. Этот наш разговор прервал мужчина, появившийся вон из-за тех деревьев. Он шел нам навстречу, но шел как-то уж очень странно. Весь согнувшись, шатаясь из стороны в сторону. Его водило то вправо, то влево, он едва не задел нас, похоже, он нас даже не заметил. Еще нет и полтретьего, а он уже успел нализаться, это же просто позор для человека в таком возрасте, подумала я, а ведь мужчина выглядел вполне прилично, костюм на нем был из камвольной ткани, такие носят важные господа. Мне только бросилось в глаза, что он теребил пальцами жилет, словно хотел вынуть бумажник, и при этом бормотал что-то про себя.
Мы остановились, посмотрели вслед незнакомцу и сразу же заметили, что с ним что-то не так, что случилось что-то неладное. На спине у него виднелось темное пятно, которое с каждым шагом становилось все больше.
— Франц, — крикнула я, — это же кровь!
Тут мужчина оглянулся, и теперь мы увидели кровь и спереди. Он взмахнул обеими руками, словно хотел уцепиться за что-то, и начал валиться набок. А потом рухнул на землю, лицом вниз, не отойдя от нас и на десять шагов. Вот тогда-то я, Ирена Кинаст, совершенно отчетливо увидела в его спине дырку. Но спереди кровь шла еще сильнее, из носа и даже изо рта.
От ужаса я застыла на месте, — рассказывала она. — А потом сказала мужу: Франц, там все-таки стреляли! Стреляли в этого мужчину! — Но кто же мог стрелять? — спросил муж, — мы ведь не видели, чтобы кто-нибудь стрелял! — Франц, — сказала я, — теперь это не важно. Он ранен, зови на помощь, немедленно! — Но кого? — спросил он, вконец растерявшись. — Беги к тиру, Франц, — сказала я, — там должны быть люди и телефон, скорее, Франц! — А ты? — спросил муж, — давай пойдем вместе, Ирена! — Иди один, а я останусь с раненым, — ответила я, — нельзя же оставлять его одного. После этого он пролежал так еще добрых полчаса. Мог бы умереть от потери крови!
Молодой человек, который, беспрерывно кивая головой, протягивал диктофон к ее все еще бледным от страха губам, закивал еще быстрее:
— Фрау Кинаст, герр Кинаст, — обратился он к супружеской чете, вы же видели преступника. Вы единственные, кто его видел. Как он выглядел?
— Не знаю, — сказал Кинаст.
— Вы не хотите его описать?
— Нет, — сказал старик, — мы его не видели.
— Но вы его слышали, фрау Кинаст, — сказал репортер, размахивая диктофоном перед ее лицом. — И на поясе у него была кобура.
— Я слышала выстрел, — сказала она, — только выстрел.
— Вы видели, как шевелились кусты, — строго сказал репортер, — а потом услышали шаги, они быстро удалялись.
Он с вызывающим видом протягивал диктофон то к лицу старика, то к лицу пожилой дамы.
— Я слышала только голоса стрелков в тире, — сказала она, — они еще долго продолжали стрелять. Я думала, они так и не подойдут к нам!
— Вы видели, как убегал преступник, — заключил репортер, — видели только мельком. Он был старый или молодой? Примерно моего возраста? На нем были джинсы?
— Послушайте, — сказал Кинаст, — все, что мы знаем, мы рассказали в полиции, а больше нам ничего не известно.
В каком мире мы живем?Таким был первый вопрос пожилой женщины, когда, наконец, подоспела помощь. Не «скорая помощь». И не полиция. Это были члены стрелкового союза, проводившие в близлежащем тире свою ежемесячную тренировку. Чтобы при случае защитить себя! Ибо это были журналисты.
Они тоже искали ответ на вопрос пожилой дамы. Они тоже живут в мире, в котором ни с того ни с сего, средь бела дня раздаются выстрелы. В мире, где тебя поджидают любые неожиданности. Среди них был и репортер газеты «Субито».
Сначала он совершенно не мог понять старого человека, который вчера в половине третьего дня вбежал, дрожа всем телом, в тир. Франц К. (73 года) сказал, что на дороге истекает кровью мужчина. Подоспевшие на помощь стрелки увидели сидящую на обочине пешеходной дорожки Ирену К. (71 год). Дорожка вела от конечной остановки трамвая № 17 через лесок к Виденбаху. Ирена К. поддерживала голову лежавшего без сознания Эмиля Г. (66 лет). Она повернула его на бок. Изо рта у него струилась кровь, стекая на цветастое летнее платье Ирены К. «Я думала, он умирает, значит, кто-то должен быть рядом с ним», — доверительно сказала она репортеру «Субито». Он тут же поставил в известность о происшествии полицию и службу спасения. Они не очень торопились: полиция прибыла через 28 минут, а «скорая помощь» — через 32! Вот тогда-то женщина и произнесла: в каком мире мы живем?
Она и ее муж и думать не думали, что нечто подобное может приключиться с ними в этот послеобеденный час. Они собирались воспользоваться солнечной погодой, чтобы осмотреть клочок земли под могилу, который они приобрели на случай своей смерти. В Виденбахе Ирена выросла, здесь же она хотела обрести вечный покой рядом со своим мужем. До выхода на пенсию он работал поверенным в одном частном банке.
Но не успела супружеская чета войти в лесок, как раздался выстрел. Должно быть, подумали они, стреляют в тире, мимо которого они только что прошли. В этом тире журналисты тренируются, чтобы в случае необходимости защитить себя. Но тут навстречу им попался тяжело раненный Эмиль Г. Он прижимал руки к груди. Между его пальцами сочилась кровь. Он не сказал ни слова, так как и рот его был полон крови. Потом он рухнул у их ног на землю.
Пикантная подробность: жертва — тоже журналист. До недавнего времени он освещал судебные процессы в газете «Тагблатт». Там он прославился своими критическими замечаниями в адрес нашего правосудия. И нажил себе не одних только друзей. После того, как добровольно ушла из жизни его жена, он отошел от активной жизни и замкнулся в себе. Полиция не исключает, что это был акт мести. Сейчас жизнь Эмиля Г. вне опасности.
В каком мире мы живем? Случившееся ставит перед нами и другие вопросы. Супруги К. дали понять репортеру «Субито», что видели преступника, хотя и мельком. Однако в полиции говорят о «преступлении, совершенном неизвестным лицом». Может, кому-то выгодно что-то скрывать? Существует ли связь между судебным репортером Г. и супружеской четой К.? Обычно по пешеходной дорожке днем ходит много народу. Почему в этот день она была пустынной? Или же есть свидетели, которые так и не объявились? И у них есть на это причины? «Субито» ждет ответа на свои вопросы.
4Зуттер лежит с закрытыми глазами. Он слышит ритмичные, глухие звуки, нагнетание и всасывание, он связывает их с работой «искусственного сердца и легких». За занавесками со всех сторон что-то тикает, потрескивает и попискивает, вольер, в котором поддерживается жизнь, электронная весна, а внизу, прямо под Зуттером, толчками всхлипывает маленький родничок. Он замолкает, когда Зуттер задерживает дыхание, и снова начинает свою монотонную работу, когда дыхание возобновляется. Зуттер понимает: это воздух, который он сам же и выдыхает, откликается ему откуда-то снизу. А когда он вбирает его в себя, втягивает мимо вставленной в нос трубки в болезненно сжимающуюся грудную клетку, то заставляет джинна в бутылке умолкнуть, пока его снова не разбудит очередной выдох. Он вспоминает, как в детстве, утолив жажду, вдувал через соломинку воздушные пузыри в малиновый сироп. Куда исчезла эта великолепная жажда в последние десятилетия?
«Я еще дышу, господин Бюлау, а вы лишь всхлипываете? — беззвучно спрашивает Зуттер. — Не дело для спасителя жизни! Последнее, что я слышал, прежде чем потерять сознание, была ваша фамилия, врач „скорой“ нахваливал вас, изобретателя дренажного устройства, очищающего мою грудь от жидкости. А вы хрипите, словно вас самих заперли в этом дренаже и не дают дышать. Лучше бы вас звали Зуттером или и того лучше — Гигаксом! Почему именно я должен учить вас дышать? Вы еще здесь, господин Бюлау? Давайте-ка начнем дышать чуть гармоничнее! Я задаю такт, а вы продолжаете, только, пожалуйста, не теряйте чувства ритма. Не всхлипывайте, господин Бюлау, бурлите и пеньтесь! Dum spiro spero, надеюсь еще подышать — то, что доступно последнему глупцу, не обязательно должно быть крайней глупостью».
В монолог Зуттера со своим дыханием неожиданно вмешался его валет. Он зашевелился между ног и напрягся, словно услышал зов — первый с уже незапамятных времен. Не притворяйся, Зуттер, ты отлично помнишь то время, с точностью до года и дня.
В дренаже все замерло. У него, у дренажа, словно перехватило дыхание, потом он начал хрипеть, безудержно, без намека на такт и ритм. Думай о чем-нибудь другом, Зуттер, или уже не можешь? Неужели нельзя восстановить дыхание без приступа удушья? Не успеешь вернуться к жизни, как тут же чувствуешь боль. Воспоминание отдается болью в груди, будто оно годами только того и ждало, чтобы пронзить его, точно выпущенная из винтовки пуля.
