Отто Штайгер - Избранное
— Послушай, можно взять?
— Пожалуйста, дай мне вот эту, ты ведь знаешь, что я никогда к тебе не приставал!
— Я очень хочу вон ту. Дай мне, я заплачу через неделю.
И я давал и отказывал, кому хотел.
Особенно почувствовали теперь мою власть те двое, которые раньше так меня мучили. Я выдумывал все новые способы, чтобы их унизить. Я упорно отказывал им как раз в тех книжках, которые им больше всего хотелось прочесть, грозил им перед всем классом, что пойду к их родителям, если они завтра же не отдадут мне долга, а раз даже сказал одному из них:
— Я дам тебе книжку, если ты трижды обежишь школьную площадку.
На улице в три ручья лил дождь. Но бедный малый был уже настолько отравлен этим духовным ядом, что безропотно приступил к делу. Круг был велик! Мы все следили за пробегом из-под навеса школьного здания. Как я уже, кажется, говорил, это был бледный, избалованный мальчик, и после первого же круга он едва проковылял мимо нас.
— Скорей, а то ничего не получишь! — крикнул я.
И, подобно тому, как усталая кляча, огретая кнутом возчика, вскидывает голову и чуть-чуть пробегает рысью, парень выпрямился и протрусил, как мог, оставшиеся круги.
Когда наконец он, насквозь промокший, подошел ко мне, едва переводя дух, я предложил ему выбрать книжку, а потом тут же разорвал ее на мелкие клочки и протянул ему обрывки.
— Вот тебе твоя книга! — сказал я и расхохотался.
В угоду мне засмеялись и другие.
Но самую лучшую шутку я сыграл с ними обоими на экзамене по французскому языку, когда они опять начали спрашивать меня:
— Послушай, что это за слово? Как его перевести?
Я написал им сплошную чепуху, и работы у них вышли такие плохие, что им велели отнести их домой и дать на подпись родителям. Тогда оба накинулись на меня, желая отомстить, но я без долгих разговоров повалил одного из них на землю.
С тех пор я часто давал почувствовать одноклассникам мою физическую силу. Стоило кому-нибудь не уплатить мне точно в срок, я говорил:
— Если завтра не принесешь денег, я тебя проучу!
Это всегда помогало. Так или иначе они раздобывали дома деньги, что, без сомнения, часто давалось им нелегко.
К тому времени, когда я окончил школу, у меня была уже приличная сумма и я приобрел если не любовь, то по крайней мере уважение товарищей, а ведь только это и имеет цену в жизни. Я узнал могущество денег и научился им пользоваться.
Как в школе, так и в дальнейшей жизни я был сам своим наставником, ибо все, чему нас учили, если не считать грамоты, письма и счета, мало помогало мне продвигаться вперед.
Глава пятая
После конфирмации меня опять повели к тем двум почтенным старикам, которые неизвестно почему прониклись ко мне особым расположением. Учителя на этот раз не было, зато в комнате старосты общины безмолвно сидели трое крестьян.
— Значит, ты хочешь стать коммерсантом? — спросил староста и после этого учинил мне настоящий экзамен.
Я должен был читать, считать, сказать на память конфирмационный обет, после чего староста долго задавал мне всевозможные вопросы. Потом меня отослали на кухню и угостили кофе и бутербродами с сыром, а в комнате тем временем решалась моя судьба. Я ждал довольно долго, но, когда мать пришла за мной, я увидел по ее глазам, что все в порядке.
— Так вот, стало быть, мы подумаем, что можно для тебя сделать, — сказал староста. — Постараемся найти тебе подходящее место, где бы ты чему-нибудь научился и притом мог вносить матери небольшую сумму на свое содержание.
С этим нас отпустили, и мы опять, как несколько лет назад, молча пошли домой; только теперь я был выше ростом, сильнее, и мать, немного наклонившись вперед, семеня ногами, с трудом поспевала за мной.
Обычай посылать детей после школы в ученье был тогда, особенно в торговой области, менее распространен, чем теперь. Кроме того, для меня о такой выучке не могло быть и речи, ведь теперь я должен был зарабатывать деньги.
Дня два спустя матери дали знать, чтобы я немедленно ехал в город и явился по такому-то адресу к господину доктору Альту. На другой же день я с бьющимся сердцем поехал туда, нашел указанную улицу, но вынужден был немного постоять перед домом, чтобы овладеть собой. На эмалированной табличке крупными буквами было выведено имя того, кого я искал. «Адвокат д-р Альт, управление недвижимостью, инкассо» — значилось на ней. Я без конца перечитывал эти скупые слова, и от избытка почтения у меня даже слезы выступили на глазах. Правда, о том, что значит «адвокат», я имел смутное представление — мне помнилось, что адвокаты как-то связаны с законом и судом, — а слова «инкассо» я вообще никогда не слышал. Так же мало я представлял себе, что, собственно, значит управлять недвижимостью. Но в тот миг все это еще не проникло в мое сознание. Гордые и холодные, как сам закон, взирали эти слова на растерянного молодого человека. Они произвели на меня такое впечатление, что, взбираясь на цыпочках по узкой деревянной лестнице, я не раз в ужасе останавливался, когда под моими осторожными шагами ступеньки начинали скрипеть. Чувствовал я себя приблизительно так, как человек, который должен пойти к зубному врачу. «Что поделаешь? — думает он. — Нужно!» Но когда он уже стоит перед дверью, когда в нос ему ударяет запах медикаментов, когда он звонит и видит приближающуюся ассистентку в белом халате, им овладевает мысль: «А не сбежать ли мне подобру-поздорову? Тогда не будет всего того, что мне предстоит!» Так думал и я, повернув рычажок звонка. После довольно долгого ожидания дверь отпер высохший человечек с взъерошенной головой. Он с сомнением уставился на меня поверх очков.
— Здравствуйте! Мне велели явиться к господину доктору Альту, — быстро проговорил я заранее приготовленную фразу.
— Вот как! — ворчливым тоном ответил человечек и тряхнул широкими рукавами куртки в знак того, что я могу войти.
Потом он оставил меня в темном коридоре, осторожно постучал в одну из дверей, прижав в то же время ухо к щели, затем отворил дверь, исчез на несколько секунд, вернулся и безмолвно кивнул мне.
С бьющимся сердцем вошел я в комнату и остановился у самого порога; дверь бесшумно закрылась. За огромным письменным столом, наполовину скрытый кипами бумаг, сидел упитанный господин лет шестидесяти. Это и был доктор Альт. Он что-то читал. Когда я вошел, он не поднял головы и заставил меня несколько минут стоять в смущении. Со временем, часто находясь в его кабинете, когда он принимал посетителей, я понял, что делал он это намеренно, чтобы сбить с толку и обескуражить просителей. Но тогда я подумал, что он забыл обо мне или не знает, что кто-то вошел в комнату, и мое смятение росло с минуты на минуту. Я не смел кашлянуть, не смел шелохнуться или иным способом обратить на себя внимание. Вдруг у меня к горлу подступил ком, и, вероятно, я скоро заревел бы. Но в эту минуту доктор Альт, не поднимая головы, сказал:
— Садись-ка сюда!
Это был, как говорится, мой первый шаг к успеху в жизни, и так началась моя четырехлетняя работа в конторе адвоката, а вместе с ней и коммерческая карьера. Ужасное время! Ни разу за все четыре года я не слышал от доктора Альта и от его помощников ни одного приветливого слова. Человечек, открывший мне дверь, весь день на меня ворчал: одно я сделал не так, а другое вовсе забыл сделать; у доктора же Альта была привычка, чуть что-нибудь оказывалось не в порядке, хватать меня за ухо и так дергать его, что я начинал кричать. Тем не менее я не жалею о том времени и теперь твердо сознаю, что без полученной там мною суровой выучки я никогда не достиг бы того положения, которое теперь занимаю.
Первые месяцы я работал в обществе одного лишь господина Кнайса — так звали облезлого человечка неопределенного возраста с взъерошенной головой — в канцелярии, как называлось большое темное помещение, где мы сидели. У единственного окна стоял за конторкой господин Кнайс; он распоряжался огромными фолиантами, заносил в них письма, платежи и тому подобное, не забывая между делом поглядывать в мою сторону, чтобы убедиться, что я тоже работаю.
В дальний угол, где я сидел на табурете, дневной свет проникал только в солнечную погоду. Остальное время я трудился в полутьме до боли в глазах, раскладывая письма, переписывая отчеты, отчищая и выправляя старые стальные перья, разрезая использованные конверты и скрепляя их в маленькие тетради для записей.
К работе я приступал в семь утра, а так как удобного поезда не было, мне приходилось вставать уже в пять часов. Наскоро проведя гребенкой по волосам, я проглатывал горячий кофе, который мать готовила для меня, как раньше для отца, совал в карман свой обед — колбасу и хлеб — и уходил. Неумытый, отупевший, как животное, с усталыми, заспанными глазами, которые поминутно закрывались сами собой, я рысью бежал через лес и поселок на станцию. Там уже, безмолвно поеживаясь от холода, ждали поезда рабочие. Поставив перед собой рюкзаки и глубоко засунув руки в карманы штанов, они сидели на скамьях или на земле — зал ожидания в это время был еще закрыт — и дремали. Я тоже выискивал защищенный от ветра уголок и устраивался подобным же образом. И лишь когда поезд уже пыхтел на пригорке, мы с трудом поднимались, пересекали железнодорожные пути и ждали посадки. Спертый воздух непроветренного вагона ударял мне в нос. Но я, не обращая на это внимания, высматривал себе местечко возле одного из спящих рабочих, усаживался и вытягивал ноги. Под равномерное покачивание и стук колес я вскоре погружался в дремоту. В вагоне никто не произносил ни слова, каждый хотел еще хоть на миг укрыться от начинавшегося дня. И так этот поезд нужды, желтея квадратами освещенных окон, с грохотом мчался сквозь ночной мрак и выплевывал нас в зиявшую пустоту городского вокзала.
