Светлана Нилова - Потери
Я была благодарна Чаку, что он ничего не сказал о смерти.
- Нет. Ничего. У папы и мамы ничего не было. Они всё, что было потратили на ремонт «Ники» после крушения. Там, на Аляске. Я слышала их разговор.
- А твоя приемная семья? Они не могут помочь тебе?
- Да я никому не нужна здесь! А приемной семье – тем более. Дядя Чак! Помогите мне! Надо найти «Нику»! И родителей…
Чак прижал меня к себе и заговорил тихо-тихо:
- Мы искали их. И Крамм, и Попрыгун, и все наши. Ты знаешь, что «Нику» ищем не только мы?
У меня воздух застрял в горле, я отпрянула от Чака.
- Они?! Эти люди? Наркокартель?
Чак приложил палец к губам.
- Да. Ник здорово насолил им, когда дал показания. Теперь… Мы ищем «Нику», а они следят за нами и просто дышат нам в спину.
Мне стало холодно. И страшно. Пусть лучше я буду одна, но только пусть мама и папа будут живы! Пусть их никто и никогда не найдет!
- Я так рад, что тебя никто из них не тронул, Софи. Хотя, возможно, они оставили тебя как козырь…
Мы проговорили целый час. Потом приехали Том и Вики. Чак отвел их в сторону и долго о чем- то разговаривал. Потом вернулся ко мне.
- На счет своих опекунов ты права, Софи. Противные. Но тут уж ничего не поделаешь.- Чак вздохнул. – Мне надо ехать, деточка.
У меня упало сердце.
- Дядя Чак! Пожалуйста! Неужели вы уедете сейчас и бросите меня?! Я же здесь совсем одна! И никого из прежней жизни у меня не осталось!
- Мне надо ехать, Софи, - тихо сказал Чак. – Но я не брошу тебя, деточка. Обещаю.
7. Февраль
Через неделю после встречи с Чаком, к дому Харди подъехала полицейская машина. Мы все были в гостиной и Вики накинулась на меня:
- Это ты, София? Ты что-то натворила?
Я растерянно покачала головой. За последнее время я даже в «нарушиловку» не попадала. Нас со Стейси отправили в свои комнаты, но мы пошли в одну. В комнату Стейси. Её комната напоминала девичий отдел в магазине игрушек: на шкафах, полках столе, кровати и подоконнике стояли и сидели куклы в пышных платьях. Стейси никогда их не ломала и я даже не видела чтобы она в них играла. Просто ставила перед собой одну или несколько и любовалась ими, положив голову на пухлые ладошки.
На стене, в золотых рамочках были грамоты и дипломы Стейси за победы в разных конкурсах, начиная от «Веселых стартов» начальной школы и заканчивая танцевальными конкурсами в Астории. Она была очень талантлива.
Мы сидели со Стейси в её комнате и болтали, когда меня позвал Том. Его голос мне сразу не понравился. Сердце сжалось от нехорошего предчувствия и мне не стало хватать воздуха. Я взглянула на Викторию. Та сидела присмиревшая, приложив скомканный платок ко рту. У меня подкосились ноги. Я села на ступеньки и только после этого спросила:
- Что случилось?
Мне ответил один из полицейских.
- Софи, девочка, только не волнуйся. Тебе придется поехать с нами. Нашли одно тело… Возможно, ты его опознаешь.
- Почему вы решили, что это имеет отношение ко мне? – я отказывалась верить и старалась говорить спокойно.
Тогда один из полицейских протянул мне конверт.
- Посмотри. Тогда решишь: ехать тебе или нет.
В конверте была всего одна фотография. Черно- белая, но я увидела изображение на ней в красках. Потому, что память сразу услужливо подставила все нужные цвета и оттенки: ярко-оранжевый спасательный круг с белой надписью «Ника» наверху и белым отпечатком моей ладошки внизу. Ладошка была маленькой – мы сделали это хулиганство с мамой, когда мне было пять лет, а папочка не стал перекрашивать и только подновлял время от времени.
Я схватилась за горло, там что-то клокотало и душило меня. Виктория сунула мне под нос нашатырь, а Стейси стакан с водой. Я машинально понюхала воду, встала и спросила:
- Куда надо ехать?
Но мы не ехали, а летели на вертолете. Вместе с Томом. Вики и Стейси остались дома. Мне сообщили, что тело мужчины, было привязано к спасательному кругу. Его выловили на границе Аляски с Канадой, оно вмерзло в лед и определить время смерти можно весьма приблизительно. Это долетало до меня, словно во сне. Всё было будто бы в вате: и звуки, и краски, и мысли. Только запахи вторгались в моё сознание то резкостью нашатыря, то какой-то едой, то потом, то бензином. Я настолько оцепенела, что не могла не есть, ни пить ни даже думать. И, может быть, это было даже хорошо, потому что запахи становились всё резче и отвратительнее. Мне что-то говорили, подсовывал какие-то бумаги, и я подписывала их, не читая. Том читал и тоже подписывал.
Наконец нас с Томом повели по длинному белому коридору и завели в комнату без окон. Там на столе лежало тело, накрытое пластиком. Мне что-то говорили и всё время подносили к лицу ватный ком, но я уже не чувствовала никаких запахов. Я смотрела на тело. Оно было страшным. А ещё оно было очень холодным. Холод от этого тела чувствовался на расстоянии, и он пронизывал меня до самых костей. У меня даже сердце сводило от этого холода.
- Это не он, – сказала я и не узнала свой голос. – Это не может быть он.
- Может быть какие-то приметы…
Я подошла ближе и сдернула пластик на пол. Зрелище было отвратительным. Если бы в моём желудке было хоть что-то, я бы уделала весь пол. Но я уже давно ничего не ела и потому только смотрела, исследуя каждый сантиметр этого вздутого, изъеденного рыбами тела. Голова была разбита, как пустой орех, поэтому лицо у мертвеца отсутствовало полностью. А моя голова вдруг заработала: включились процессы мышления и аргументации.
- У моего отца не было волос на груди.
Я обошла стол и остановилась у ног.
- У папы должна быть совсем другая форма ступни. Как у меня. - Я сбросила кроссовок, стянула носок и подняла ногу на уровень стола, ядом с ногой трупа. – Посмотрите. Это же совершенно разные ноги.
Том где-то у меня за спиной грохнулся в обморок. Кто-то из мужчин сказал:
- Это уже невыносимо! Уведите девочку. Она же не в себе…
- Нет! – я вцепилась в край стола. – Постойте! Это не он! Вы вскрывали его? Смотрите, у него же нет шрама!
Меня уже уводили, а я продолжала кричать:
- У моего папы нет селезенки! Ему удалили её в Пуэрто-Рико! И остался шрам! Толстый белый шрам! Это не он! Не он!
Я продолжала повторять: «Не он… Не он...» - всю дорогу, что мы двигались обратно в Уоррентон. Повторяла это и обнимала оранжевый спасательный круг.
Круг я повесила у себя в комнате, и это не обсуждалось.
Зато Вики с Томом, а потом и Вики со своими подругами долго мусолили тему опознания и то, как это отразится на моей жизни. Всё выходило так, что если бы моего отца признали мертвым, мне бы досталось почти пол миллиона. Оказывается, он был застрахован. По мнению Харди, я поступила глупо.
Я перестала рисовать и стала много читать. Я проглатывала по книжке в день и мне было всё равно, о чем она. Январь я провела с Джеком Лондоном в Аляске, а февраль – с Драйзером. Потом я и вовсе перестала читать и только глядела в окно, наблюдая, как капли, словно слезы, стекают по стеклу оставляя прозрачные следы.
«От меня тоже ничего не останется, только такой же прозрачный след…»
Февраль оказался самым тяжелым месяцем. Всё время шли дожди и на меня временами накатывала такая тоска, что хотелось выйти на берег, войти в холодную воду и плыть, плыть, плыть до самого горизонта. И после, обессилев от усталости и холода, нырнуть в черную глубину, всё глубже и глубже, навстречу темноте. И разом покончить со всем, как Мартин Иден.
В то время я часто думала о смерти. Я её совсем не боялась, меня страшило другое: я больше никогда не встречу своих родителей. Потому что буду в аду.
Я начинала понимать, что такое ад. Раньше он представлялся мне в картинах Иеронима Босха: голые грешники подвергаются мучительным пыткам чертей. И я пугалась тогда. Какая же я была недалёкая! Теперь я понимала, что ад – это не пытки. Ад – это безысходность и отчаянье. И если по своей воле прервать ниточку жизни, то эта безысходность будет уже навсегда. Самоубийцы попадают в ад.
Никогда, навсегда – я слишком рано столкнулась с этими понятиями.
Доктор Келли, мой психолог, видела моё подавленное состояние, но я избегала контактов с ней и пропускала назначенные встречи.
Постепенно боль одиночества и тоска вытеснили из меня все остальные чувства. И даже месса не приносила мне успокоения. Однажды, возвращаясь из храма, на середине моста я остановилась, слезла с велосипеда и подошла краю. Сильный ветер гнал волны. Мне представилось, как я быстро падаю вниз, стремительно погружаюсь в холодную глубину, чтобы больше никогда не увидеть этого туманного неба, не вдохнуть влажного воздуха, не почувствовать ветра в своих волосах…
Я перегнулась через парапет и вгляделась в волны. И вдруг почувствовала взгляд. Прямо из воды на меня смотрела огромная касатка. Я могла бы поклясться, что это была та самая касатка, которая не стала нас губить возле Алеутских островов. Она смотрела на меня, казалось, бесконечно долго. Потом пронзительно вскрикнула и ушла в воду так резко, что меня настигли капли с её хвоста. От неожиданности я отпрыгнула назад и упала на дорогу. Машина, летящая по шоссе, тормозила с диким визгом, а я, обернувшись, смотрела на её приближение, не в силах шелохнуться и думала: «Ну, вот и всё. Касатка спасла мою душу от ада…»
