Евгений Будинас - Дураки
В двухэтажное зданьице народного суда на бульваре Карбышева набилось с полтыщи народу. Пресса, телевидение, московские и иностранные корреспонденты...
Испугавшись, что обрушится лестница, судебные начальники несколько раз объявляли, что рассмотрение дела откладывается. Но народ не расходился, а, наоборот, прибывал. Почувствовав, что сейчас начнется новый многотысячный митинг, и, видимо, напугав этим свое руководство, слушанье дела отменили.
Заявление для печати
(Председателя Президиума Верховного Совета Республики С.Г.Старозевича)
«В ответ на вопрос корреспондента Телеграфного агентства Республики «Были ли применены дубинки, газы, спецсредства и воинские подразделения?» Станислав Георгиевич Старозевич ответственно заявил:
— Эти моменты комиссия расследовала особенно скрупулезно... В зоне проведения митинга не было милиции, оснащенной спецсредствами, хотя неподалеку, в месте концентрирования сил правопорядка, находилось подразделение, которое их имело. Там же стояли и машины с водометными установками. Люди, идя на кладбище, возможно, видели их, ну а чувства и предположения имеют свойство обрастать «достоверными деталями»... Теперь про солдат, которые будто бы находились там. Их не было... У нас работали комиссии Прокуратуры и МВД СССР, ими установлено, что газовые баллоны в тот день не выдавались, была проверена их наличность, все документы, баллоны взвешены на специальных весах. Ни одного грамма газа не израсходовано...»
(Все местные газеты)
Поздно вечером в гараж таксопарка, где Сергей обычно ставил машину, явились два офицера МВД. Сообщив, что на белой «Волге» Вагонова во время проведения несанкционированного митинга был совершен наезд на женщину, которая доставлена в больницу и находится в тяжелом состоянии, милиционеры предъявили работникам гаража фотографии для опознания личности Вагонова.
На одном из снимков он стоял возле машины в окружении каких-то подозрительных типов, один из которых был в импортной тирольской шляпе...
Чугунные головы, похоже, взялись за дискредитацию свидетелей.
— Только бы не узнала Галочка, — вздыхает Сергей у меня на кухне. — И все домашние. Они этого не перенесут.
Рюмку принять он, как всегда, отказался — за рулем. Пьет чай, кажется, уже третью чашку, тяжело отдуваясь и жалобно прихлебывая.
— Ты повремени со звонками ко мне. И не заходи пока. Домашние что-то чувствуют. Не надо их дергать, это старые люди, они не понимают всех перемен.
Старики не переживут, жена не вынесет, у нее и без того хватает переживаний: работа, ребенок... Все на нервах.
А ребенку — двадцать. Недавно мы отгуляли на ее свадьбе. И говорится все это в присутствии моей жены, сидящей тут же, на кухне, с грудным сынишкой на руках...
Впрочем, мне легче. Меня потому и не упоминают в числе зачинщиков безобразий, что знают о моей «давней дружбе» с самим Е. Е. Орловским, первым секретарем ЦК. Никакой особой дружбы на самом деле нет, но про былые аграрные подвиги Орловского я не однажды писал, встречался с ним на объектах и был одним из немногих журналистов, кто его искренне поддерживал. Оказавшись на высокой должности, он меня вспомнил и даже призвал в неофициальные советчики.
Так что замминистра МВД Миша-хам с провокацией, им придуманной, влип. Предвижу, какое у него будет выражение лица, когда, всмотревшись в фото, предъявляемое его людьми для опознания «зачинщиков», рядом с Вагоновым он увидит меня. И что он про это скажет Орловскому.
Надо что-то делать, говорили мы с Сергеем друг другу. Надо предпринимать какие-то официальные шаги. Обрежут придатки, потом доказывай, что ты не экстремист.
Сергей уже написал служебную записку в редакцию. Мне надо бы встретиться с Евсеем Ефремовичем Орловским, рассказать, что к чему. Но его нет, он в отъезде, Валера Печенник, секретарь ЦК, тоже. Решил зайти хотя бы к Павлу Павловичу Федоровичу — проинформировать его как заведующего отделом и члена бюро, ответственного за работу с творческими союзами.
В писательских, вообще творческих сферах у него репутация серого кардинала, все живое он душит не по должности даже, а по призванию, причем душит не своими руками, а мастерски выстраивая козни, всех сталкивая и подставляя. Но будучи хитрым лисом и зная о моих связях с первым, меня не цепляет.
Федоровичу я изложил все, что видел, показал несколько фотографий. Оставил официальную записку, к которой для убедительности приложил снимок с десятком фамилий пострадавших.
В записке я написал:
«Показания около сотни свидетелей по применению газов и спецсредств, наличию военной техники и войск МВД, нападению на граждан и пр. собраны у Симона Позднего и Олега Белогривого.
Среди свидетелей — ученые, рабочие, педагоги, художники, писатели, журналисты, военные.
Эпизоды грубейшего насилия, в том числе и с применением газов, отсняты на видеопленку...
Копии заявлений граждан в прокуратуру находятся у Симона Позднего».
Подхалимски испросив «моего позволения», Павел Павлович ловко вывернулся, наложив на записке резолюцию: «В Прокуратуру Республики. Прошу разобраться. Результаты проверки передать в Президиум Верховного Совета».
IIМне кажется, я знаю, кто первым крикнул в толпе: «Вандея!» Это отрицатель Ванечка.
Ванечка приехал из деревни, прописался у тетки, живет в микрорайоне. В городе он успешно окончил кулинарное училище, работает в кооперативе, но не из-за денег, как он мне пояснил, а для домоуправа, чтобы не приставал. Ванечка читает Адамова, слушает по радио Стрелякова, пишет политические стихи, пишет и на мове, владеет которой вполне свободно, хотя разговаривать по-деревенски считает не совсем приличным.
Никакого умиления гласностью или свободомыслием у Ванечки нет. Свободно говорить Ванечке никогда не запрещали. Сейчас ему «скоро семнадцать», значит, в восемьдесят пятом было... Думать и говорить, что думаешь, для него вполне естественное состояние, не всегда только ясно, что говорить и как думать.
Еще Ванечка рвется что-нибудь делать, только пока не может определиться — что.
Ну, например, Ванечке очень хочется сделать что-нибудь такое, чтобы за это попасть в тюрьму. Нет, не уголовником, а по политическим обвинениям. Причем здесь Ванечке хочется не столько прослыть героем, сколько пострадать. Ну и еще, конечно, «собрать материал». Для чего ему «материал», Ванечке пока тоже не совсем ясно. В Позднего он влюблен, хотя и критичен, горячо осуждает организаторов Народного фронта за нерешительность в борьбе с властями.
На одном из собраний я видел, как Ванечка, оказавшись с дружиной в дверях, удерживал напирающих райкомовских активистов. А потом и совсем разбушевался — это когда дружинники «из принципа» не пропускали в зал председателя райисполкома, а милиция стала того проталкивать. Тут Ванечка на всех наскакивал петухом: «Нет, уж сегодня я обязательно допрыгаюсь. Нет уж, сегодня я срок непременно схлопочу». Естественно, милиционеры, слышавшие такое, Ванечки сторонились, старались его не задевать. Не задержали его даже тогда, когда, неосторожно рванувшись, Ванечка разбил дорогое дверное стекло.
Когда я думаю о последствиях опасной игры, в которой одной рукой (из центра) власти провоцируют демократию и свободомыслие, а другой (на местах) подавляют их[15], когда я чувствую, как неотвратимо такая раскачка ведет к тому, что молодые люди начнут разбирать трамвайные рельсы, строить баррикады и швырять в витрины булыжники, я имею в виду прежде всего Ванечку.
Думается, что его имели в виду и авторы «ориентировки», когда пугали всех нарастающей волной экстремизма.
Евсей Ефремович Орловский, первый секретарь ЦК компартии Республики, про Ванечку, разумеется, не знает. Но, читая «ориентировку», он очень расстроился. Трескотня с перестройкой и всеобщая распущенность его и без того удручали.
В области, которой он до недавней поры партийно руководил, производят мяса на душу населения столько же, сколько в Америке. Там получают самую дешевую говядину в стране, да, пожалуй, и в мире. Про такой передовой опыт мы с режиссером Юрием Хащом даже сняли фильм. Точнее, снимали, но не успели закончить, а сейчас нам не до того: занимаемся разборками по 30-му. И Орловскому не до того, что вызывает у него досаду. Ведь когда он сетовал на жизнь, в которой ему, партийному работнику, приходилось заниматься дорогами, привесами КРС, посевными, железобетоном и искусственным осеменением, а не идеологией, он лукавил.
Уж я-то знаю, что больше всего он любит заниматься именно тем, чем занимался. И оттого что ему удавалось заполучить для показательного хозяйства подряд на какой-нибудь ультрасовременный импортный склад, он балдел, как Ванечка, оторвавший за полцены диск какого-нибудь Майкла Джексона.
