Евгений Будинас - Дураки
— Раз! Раз! Раз, два, три!..
Толпа подалась и развалилась — сначала на две части; в них тут же врубились новые клинья, потом еще на две, еще и еще... Жестоко, решительно, методично, бессмысленно...
«Очевидцы рассказывают, — писал я потом в репортаже для местной газеты, — что по лицу прибывшего к месту событий первого секретаря горкома партии Г.В.Галкова пробегала довольная улыбка победителя. (Впрочем, это замечание я отношу к тем, кто лично видел эту улыбку. Или... вполне обоснованно ее вообразил.)»
Этот абзац опубликовать не удалось. В редакцию весь день всполошенно звонили со всех этажей партийного дома — правили и сокращали. В конце концов Галков лично уговорил редактора снять его фамилию уже из верстки, клятвенно уверив, что он у кладбища не был. И никакого отношения к происшедшему не имеет.
Но в пятницу, накануне, на партсобрании Союза писателей он восседал в президиуме и вопрос «Не встретят ли людей у ворот кладбища дубинками?» назвал провокационным. По телефону я попросил Галкова меня принять. Я сказал ему про долг журналиста — рассказывать правду. По моим оценкам, в подавлении несуществующих волнений участвовало несколько тысяч (!) людей в милицейской и военной форме. Их число явно превысило количество «демонстрантов». Я должен уточнить детали и факты, я собираюсь об этом писать...
Галков взорвался:
— Вот и пишите.
И швырнул трубку.
«Ну и манеры», — подумал я. И позвонил его предшественнику Валере Печеннику, недавно ставшему секретарем ЦК. Мы вместе учились, старые отношения обеспечивали некоторую доверительность, к слову, он мне и дал «ориентировку».
— Чего ты лезешь в эту историю? — мрачно спросил Печенник. — Это же не твое дело.
Я объяснил, что всегда лезу не в свои дела, считая это как бы профессиональным долгом... История же, на мой взгляд, чудовищная, а Галков — один из ее организаторов.
— Ладно. — Печенник помолчал. — Я позвоню, он тебя примет. Только не надо накалять страсти.
Но Галков меня не принял.
Тогда я написал Григорию Владимировичу гневное письмо. С требованием немедленно встретиться.
Письмо я вручил, подкараулив его в приемной. Заодно передал свою книжку с автографом — вместо визитной карточки. Обычно это помогает человеку понять, с кем он имеет дело.
Но Галков не ответил. Даже не позвонил, даже через секретаршу ничего не передал.
Я написал страничку текста. А Павлик Жуков, молодой неформал, напечатал ее в своей полугазете-полулистовке, нигде не зарегистрированной и выходящей подпольно, назвав этот текст «милицейским отчетом, полученным от первого секретаря горкома партии товарища Галкова».
Вот этот текст:
«Преобладающим большинством сил правопорядка, оснащенных спецсредствами и подкрепленных боевой водометной техникой, так называемый народ, собравшийся у входа на Восточное кладбище и остановленный батальоном курсантов милицейской школы, был подавлен и расчленен. Отдельные группы общей численностью не более тысячи человек, действуя согласно заранее заготовленному призыву: «На Урочище!» — двинулись разобщенным порядком в сторону кольцевой магистрали, пробиваясь к Урочищу, где (в соответствии с полученной органами «ориентировкой») они намеревались рекламировать лозунги о создании так называемого «Народного фронта», но по дороге были перехвачены развернутыми подразделениями органов правопорядка, собраны вместе, окружены и сжаты плотным кольцом, после чего, спасаясь от нападения и захвата национальной символики, сосредоточенной в центре круга, а также оберегая женщин и детей, находившихся там же, вынуждены были опуститься на землю и противостоять дальнейшим правоохранительным действиям, взявшись за руки и стоя на коленях.
При этом Симоном Поздним, вызывающе вставшим (без головного убора) в центре круга (на дистанции пистолетного боя) была оглашена «Декларация» официально не зарегистрированного общества борьбы со сталинизмом «Мартиролог». Отдельные лица выкрикивали антисоветские призывы ярко выраженного националистического характера («Жыве Республика!»), что вынудило подразделения перейти к наступательным действиям, пользуясь силами подоспевшего подкрепления, в результате чего несанкционированный митинг был успешно прекращен.
В операции участвовало до трех тысяч личного состава. Пострадавших среди личного состава нет»
Вот так, товарищи партийные секретари, подполковники, полковники и генералы. Вот так, выражаясь суконным языком, усвоенным мной на уроках военного дела и гражданской обороны, которые вел у нас Железный Жорик, заслуживший две звездочки с двумя просветами на службе в сталинском НКВД. Вот так, без всяких литературных эмоций и свойственных «гражданским писакам» преувеличений.
Хотя никаким правом выдавать написанное за «милицейский отчет» я Павлика Жукова не наделял...
X— Вы посмотрите, что делается, — говорил Поздний, — они даже тут нас боятся, на этом поле... Я обращаюсь к милиции: мы такие же люди, мы живем на одной земле, мы окончили одну школу, мы один народ... Не поддавайтесь, вас толкают на скверное дело.
...Здесь, на клочке перепаханной и подмерзшей земли, в километре от жуткого Урочища: «А куда же нам было еще идти?» — присев на корточки, став на колени, сжавшись в живой комочек, чтобы как-то спастись, не быть раздавленными подступившими шеренгами людей в светло-серых шинелях и офицерских сапогах, готовых ринуться, чтобы смять, разогнать, повергнуть в бегство по голому осеннему полю с мачтами высоковольтной линии энергопередачи, а потом хватать, травить лесом и полем, как зайцев, здесь, в солнечный воскресный денек, ставший вдруг холодным и злым, здесь «неформалы», «демагоги», «пацифисты», «националисты», «самозванцы» и прочие «экстремисты», по списку идеологической «ориентировки» для служебного пользования, загнанные в тесный, размером с хоккейную площадку круг, впервые услышали (раньше, выходит, не было повода ни слушать, ни произносить) и, похоже, сразу восприняли слова Симона Позднего (в один час вдруг ставшего лидером, возвысившегося над толпой). И сумели не поддаться на провокацию, подавить страсти, чтобы избежать бойни. Послушались Симона, успокоившего не только себя, но и горячие головы, подчеркнуто холодного, отчего как-то особенно страстного:
— Мы — Нация, мы — Народ. И русские, и евреи, и поляки, и татары, и литовцы — все, кто живет на этой земле. Мы — Люди, не будем забывать об этом. И здесь наш дом.
XI«Не выкручивайте мне руки!»
Это такое выражение. Оно в ходу лет тридцать. Володя Иголкин, главный инженер комсомольского стройуправления на Севере, где я в юности работал, любил так говорить. Это когда ты в чем-то убежден, а тебя заставляют поверить в другое.
Руки нам выкручивали часто. На собраниях, на бюро, на редколлегиях и прочих коллегиях, в райкомах, горкомах и так далее. Каждый, кто выше, считал своим долгом выкручивать руки тому, кто ниже. Как-то постепенно мы к этому привыкли. «Решили?» — спрашиваешь. «Два часа выкручивали руки», — отвечают. И все понятно. Не удалось решить...
Но вот когда маленький майор, лакейски ловя одобрительные взгляды своего начальства, принялся выкручивать мне руки уже в буквальном смысле, тут я не выдержал. И, как-то изловчившись, отшвырнул его в сторону:
— Пошел вон! Свинья.
Действительно свинство, оправдывался я перед Сергеем, выкручивать человеку руки, когда тот пытается что-то записать. Хотя бы фамилии тех, кому выкручивали руки, кого тащили к грузовикам с решетками.
Это мы с Козиным так придумали. Когда увидели побоище на кольцевой дороге. Людей хватали, толкали, пинали и волокли к грузовикам. Трое тянули мужчину лет сорока (двое заломив руки за спину, третий за волосы, свободной рукой тыча в лицо баллончиком), четвертый тащил кричащего в ужасе и отчаянно вырывающегося его сынишку...
Бросаясь с блокнотами наперерез и спрашивая фамилии офицеров, мы почему-то решили, что это хоть кого-нибудь отрезвит, хоть кого-нибудь остановит.
Собственно, я ничего не писал, только делал вид, что записываю, писать я привык в других условиях...
Втроем, с подоспевшим Сергеем (он опять отгонял служебную машину в безопасное место), мы подошли к полковникам, чтобы узнать фамилию теперь уже майора, набросившегося на меня. Мы подошли, чтобы спросить, что они здесь делают в воскресный день на кольцевой дороге, у лесочка, что здесь вообще делается. Мы надеялись получить объяснения, все-таки мы были журналисты, а значит, на работе. Маленький майор тут же подскочил, снова схватил меня за руку, пытаясь ее заломить:
— Вот он только что назвал меня свиньей!
— А что?! — сказал Виктор. — Действительно свинство.
Фамилию майора нам все же назвали. После того, как были предъявлены служебные корочки. Майор Акулович.
