Ричард Бирд - Дамаск
– Если хочешь, можешь меня поцеловать, – а Спенсер думает: вдруг кто-нибудь смотрит? Он не хочет улыбаться, но улыбается, мизинцем рисуя на песке человечка, бьющего по футбольному мячу.
– До свадьбы целоваться нельзя, – говорит он. Он не поднимает глаз, не поднимает глаз даже тогда, когда Хейзл спрашивает его, когда он в последний раз смотрел видик? Все целуются до свадьбы. Она принимается копаться в своей сумочке и говорит, что они должны заключить договор, и Спенсеру нравится эта мысль, сам бы он до такого никогда не додумался.
– Сейчас? – спрашивает он.
– Прямо сейчас, – отвечает Хейзл, – прежде, чем мы поцелуемся. А что в этом такого?
Она запускает руку на дно сумки и достает из нее вязаные красно-белые перчатки. Одну надевает на правую руку. Просит Спенсера надеть вторую, и они берутся за руки, перчатка к перчатке, правая рука к левой руке.
– Зачем мы надели перчатки? – хочет знать Спенсер.
– Это наш договор. Ты должен пообещать, что будешь любить меня вечно.
– А с перчаткой мне что делать?
– Она останется у тебя. Но сначала ты должен обещать, что будешь любить меня.
Спенсер думает о том, что надо бы посмотреть, как там Олив и Рэйчел, и что сделает мать Хейзл, узнав, что та заключила договор? Почему он не может не думать об этом, а взять и просто поцеловать ее?
Они крепко держатся за руки в перчатках.
– Обещай, – говорит Хейзл и дергает его за руку, глядя ему прямо в глаза. – Поклянись жизнью!
1/11/93 понедельник 08:12
На дне пустого бассейна, будто набрав в рот воды, Хейзл надула щеки, по-рыбьи пуская пузыри, весело посмотрела на Спенсера и спросила, который час.
– Двенадцать минут девятого, – ответил Спенсер, но Хейзл и так это знала. Она просто хотела сказать: заметил, как рано?
– Я тебе чаю принес, – сказал Спенсер.
Он спустился по коротенькой лестнице с мелкой стороны бассейна, осторожно обошел большой бильярдный стол и еще осторожнее спустился в глубокую часть бассейна. Плитка на полу была темно-голубой, и от пыльного луча света, падавшего сквозь стеклянную крышу, казалось, что в бассейне полно густой воды. У Хейзл был с собой телефон и библиотечные книги Спенсера, она уже дошла до двадцатой страницы криминального романа под названием «Последнее путешествие сэра Джона Магилла». В таких романах всегда происходит что-то ужасное.
Спенсер сел на корточки и прислонился к стенке бассейна, чувствуя позвонками швы с замазкой.
– Прямо как в большой ванной, – сказала Хейзл, – только без ванны.
– Э-ге-гей, – прокричал Спенсер, демонстрируя ей эхо.
– Бом-бом, – сказала Хейзл, – бим-бам.
– Бум.
Волосы Хейзл, разделенные пробором, были темнее обычного – не успели высохнуть после душа. На ней длинное, угольного цвета платье с большим вырезом и длинными, до пальцев, рукавами. Несомненно, вечерний наряд. Другой одежды у нее с собой не было. На шее – золотая цепочка, на губах немного помады, на ногах – пара носков Спенсера, для тепла. Большие шерстяные носки, цвета овсяных хлопьев. Хейзл надеялась, что Спенсер не против.
– Отличный дом, – сказала Хейзл, взяв у Спенсера кружку с зелеными и белыми полосами, – тихий.
Чай был не очень горячим, но она все равно сдула с поверхности тонкое облачко пара и благодарно взглянула на Спенсера, стараясь сделать это не очень явно. Неплохо. Могло быть и хуже.
Увы, похоже, это он принес в бассейн странный запах.
– Копченая рыба, – сказал Спенсер. – Уильям любит копченую рыбу на завтрак.
– Это тот, который живет в сарае?
– Угу. Он редко выходит из дома. Домом владеет его брат, но они не общаются.
– А что будет с Уильямом, если кто-нибудь купит дом? И что будет с тобой?
Сотовый телефон Хейзл сработал, как сигнализация. Оба посмотрели на него – черный телефон лежал на библиотечных книгах, настойчивый электронный звонок отзывался эхом в углах бассейна. Спенсер сказал:
– Звонят.
– Тебя это волнует?
– Не знаю, – ответил Спенсер, – смотря кто звонит.
Телефон смолк, и внезапная тишина медленно опустилась на дно глубокой части бассейна.
– Никто, – сказала Хейзл, – уже никто.
Спенсер опять поднялся. «Интересно, – размышляла Хейзл, – всегда ли он такой беспокойный?»
Она прошла за ним в мелкую часть бассейна, к бильярдному столу, временами скользя по кафелю в его носках.
– Бильярдную собираются перекрашивать, – объяснил Спенсер, – надо было стол куда-то деть.
– Интересно, как они его сюда притащили?
– Не знаю. Чудо природы.
– Стол для пула.
– Точно.
Спенсер посмотрел на нее, будто собираясь что-то сказать, но ограничился взглядом. Она прикоснулась к волосам, проверяя, не растрепались ли, не выглядит ли она смешно. Голова почти высохла. Она скрестила руки на груди.
– Ты как, Спенсер? Ты выгля…
– Что?
– Более озабоченным, чем я думала.
Он запустил красный бильярдный шар к другому концу стола.
– Я вообще беспокойный. Меня всегда тревожит то, что еще не произошло.
Хейзл подняла удивленно брови:
– Мы всегда можем вернуться в постель.
– Я не об этом.
Он не смотрел на нее, пока говорил, и эта привычка начала раздражать ее.
– Мне нужно выйти. Ненадолго.
– Для того, чтобы книги сдать, да?
– Да, – ответил Спенсер, – я должен сдать книги в библиотеку. Можешь проверить число, если не веришь.
– Ты еще должен что-то сделать, так?
– Надо купить племяннице подарок. У нее день рожденья. – Хейзл глубоко вздохнула, внезапно разуверясь, что она всегда знала его. Как вообще один человек может знать другого? Она еще раз глубоко вздохнула. Потом спросила Спенсера, не хочет ли он, чтобы она ушла.
– Нет, – ответил он, – разумеется, нет. – При этом Спенсер смотрел куда-то вдаль, потом облизнул палец и нарисовал на кафеле футбольные ворота, а потом, немного подумав, мяч в них.
– Все из-за прошлой ночи? – спросила она, внезапно испугавшись, что переспав с ним, она все испортила. – Я думала, нам было хорошо.
Ведь правда?
Спенсер моргнул и на мгновенье закрыл глаза. Открыв их, указательным пальцем еще немного сдунул красный шар, сначала в одну сторону, потом в другую.
– Что не так?
– Я не знаю, извини. Наверное, у меня шок.
– Почему?
– Не думал, что это может произойти так быстро.
– Но произошло ведь. Вот мы вместе.
– Хейзл, ты веришь в Дамаск?
Первый раз, стоя по другую сторону бильярдного стола, он посмотрел прямо на нее. Чистые карие глаза, очень красивые. Мог бы делать это почаще.
– Я не понимаю, о чем ты.
Спенсер имел ввиду следующее: его интересовало, верит ли она в существование того единственного мгновения, которое способно все изменить? Но ему хотелось объяснить ей это, по возможности, наиболее точно. Верит ли она в гром среди ясного неба? Происходят ли в жизни события, после которых все будет уже по-другому, уже не так? Могут ли люди полностью изменить образ жизни и мысли, без всяких предпосылок, заснув одним и проснувшись другим человеком? Существуют ли избранные для подобного озарения? Существуют ли чудеса? Ну правда, посмотри. Посылает ли Бог людям знамения, указывающие, что делать дальше?
– Ты хочешь, чтобы я ушла, да?
– Нет, – сказал Спенсер, – вовсе нет.
– Нет хочешь.
– Я не хочу, чтобы ты уходила. Просто мне самому надо идти. И я правда очень хочу, чтобы ты была здесь, когда я вернусь.
Ребром ладони Спенсер начал стирать нарисованное на кафеле. Хейзл обошла вокруг стола, положила руки ему на плечи и поцеловала его в ухо.
– Почему ты меня поцеловала?
– Понятия не имею, – сказала Хейзл, – может, сегодня твой день рождения?
3
История, в известном смысле, есть совокупность изменений, которые происходят с нами. Размышляя над очевидным, мы, тем не менее, в равной степени подвержены как творческому озарению, так и бесплодной депрессии.
«Таймс», 1/11/931/11/93 понедельник 08:24
Только вам покажется, что начало что-то получаться, как – бам – жизнь может круто измениться. Спенсер просто не мог не пойти и не найти какую-то бабу.
Уильям стоял прямо перед входной дверью. Он расправил подтяжки и проверил пуговицы на брюках. Набрал в легкие побольше воздуха. Нужно только открыть дверь и шагнуть на улицу. Хуже от этого не будет. Последний и предпоследний разы уличное движение было особенно оживленным, бессовестный рабочий красил забор жутко вонючей краской, отравившей Уильяму существование, повысившей давление; в итоге от его решимости не осталось и следа. От этих едких красок никуда не деться. Об этом и в газетах часто пишут.
Надо собраться с мыслями. Несмотря на то, что сегодня последний день Британии, он не перестал быть британцем, и люди, очень похожие на него, не так давно еще управляли четвертью мира. Поэтому, главное – не бояться, он и без Спенсера прекрасно справится. До щеколды дотянуться не получилось, и он поправил себя: это здравый смысл заставляет его бояться. Он еще раз проверил подтяжки и пуговицы на брюках. Попытался пригладить волосы. Все, что он знал о жизни снаружи, было почерпнуто из газет и вкладок в «Таймс», где хранились знания о современной жизни, а она состоит из ножевых и пулевых ранений, смерти от удушения, ограблений и вопиющего случая убийства отравленным дротиком, который выпустили из переделанного зонта.
