Карлос Оливейра - Современная португальская повесть
Взгляд Палмы скользит по раскачивающейся из стороны в сторону рыжей голове сына, потом, вялый, мутный, невидящий, задерживается на широкой полосе затянутого тучами горизонта.
— Чему быть… — шепчет он, проводя рукой по подбородку. — Того… Чего я жду?
Он опускает голову и идет к дому. На пороге останавливается и, протянув руку к очагу, где сидит Жулия, говорит:
— Я все испробовал. Пойду к Галрито. И будь что будет!
Жулия вскидывается:
— И что же ты будешь делать с Галрито?
— Деньги зарабатывать!
— Но как, Антонио?
— Не спрашивай, не спрашивай меня ни о чем.
Придя к этому решению, он стоит, как приросший к земляному полу. Потом прислоняется к дверному косяку и, нахмурив брови, поднимает голову.
На вершине холма появляется возвращающаяся Аманда Карруска. Голова ее непокрыта. Платок в руке. Она держит его за концы. Растрепанная, проходит она мимо зятя с видом победительницы.
— Видишь, подали! — кричит она дочери, развязывая узел. — Вот четыре яйца, четыре лимона, кусок старого свиного сала и кулек с сахаром. Но что за люди! Скареды, а не люди. Требовали, чтобы я поклялась, что это для Бенто. Пришлось поклясться… должны же мы приготовить снадобье. Неси вон ту посудину.
Она принимается обтирать яйца влажной кухонной тряпкой. Потом кладет их в кастрюлю. Движения Аманды Карруска обдуманны, размеренны. Она знает, что зять и дочь следят за ней, знает, что в эти минуты она — главная в доме, и лицо ее принимает серьезное выражение.
— А вы, мама, еще помните, как это делается?
— А вот увидишь! — живо отзывается Аманда Карруска. — Я ведь, что бы там ни говорили, знаю: болеет Бенто от голода! Рахит у него. Вот что! И многие такие, кому врачи, кроме смерти, ничего не обещали, вылечились!
Она режет лимоны, выжимает их на яйца. Старческие, высохшие руки двигаются торжественно, священнодействуют. Занятая кропотливым делом, Аманда Карруска говорит шепотом, проникновенно:
— Теперь надо обождать, пока сок лимонов растворит сало и яичную скорлупу. Потом все хорошо взбить с сахаром, как гоголь-моголь. Еще бы глоточка два портвейна… Но уж это мне раздобыть не удалось. И так будет хорошо. Не беспокойся!
Она берет кастрюлю, заворачивает в тряпку и ставит ее на самую высокую полку в шкафу. Слезая с табурета, еще не распрямившись, она многозначительно бросает в сторону двери:
— Я вылечу своего внука!
Стоя спиной, Палма не обращает внимания на ее слова. Высоко в небе, у самых туч, он видит орла. Быстро несомый ветром, орел снижается. Делает большой круг, парит, раскинув крылья. Потом, внезапно изменив курс, камнем падает вниз и тут же у самых кустов, коснувшись сильными крыльями земли, взмывает вверх, в небо.
— Я пошел, может, кролика подстрелю… — тихо говорит Палма.
Согнув в локтях руки, он засовывает большие пальцы в прорези жилета. Вдруг он отшатывается от двери. Какая-то плохо различимая фигура выходит из рощи пробкового дуба и останавливается на перекрестке дорог.
Старуха и Жулия подходят к двери.
— Кто бы это мог быть?
Подавшись вперед, все трое молча застывают. Смутное опасение и какое-то неясное предчувствие объединяет их в это мгновение.
3
Безучастным остается только Бенто.
Его рыжие волосы развеваются по ветру. Исхудавшее тело раскачивается. Тупо уставившись в одну точку, он сидит с поджатыми под себя ногами и ни на что не реагирует: ни на холод, ни на материнские уговоры идти домой. Ничто не может выманить его из котловины, где раньше стояла печь, разве что ночь, ведь он панически боится темноты.
День в лачуге начинается рано. Еще затемно младшая дочь Палмы Мариана поднимается со своего жалкого ложа. Бросает в подойник несколько маслин, ломоть хлеба и идет в полной темноте в усадьбу, в которой работает.
Бенто просыпается с криком. Каждое утро, сколько бы он ни старался, он не может раскрыть глаза. Зеленоватый гной за ночь склеивает ему ресницы, и, пугаясь, он принимается кричать.
— О ма! Мня ма-а!
На крики прибегает Жулия. Она ведет сына к очагу. Встает перед ним на колени и, смачивая конец платка в кувшине с водой, которую Аманда Карруска освятила молитвой святой Лузии, осторожно протирает припухшие, воспаленные и гноящиеся веки Бенто. Протирает и шепотом молится. Иногда слова ее молитвы вполне различимы:
Лузия, ты по свету белому пойдешь,
свои серебряные глаза на руке понесешь…
Хныча, Бенто раскрывает один глаз. Но до тех пор, пока второй закрыт, взгляд его мутен, как у слепого. Когда же процедура заканчивается, он торопливо уползает.
На треножнике шипит кофейник. Встав на корточки, Аманда Карруска разводит огонь в покрытом копотью очаге. Жулия расставляет чашки, наливает в них кофе. Все пьют очень быстро. Только Аманда Карруска смакует, отхлебывая маленькими глотками горький напиток.
Палма разрешает Бенто устроиться у его ног. Его грубые пальцы ласково гладят рыжую голову сына.
— Бедненький Бенто, бедненький, несчастненький…
Податливый на ласки, Бенто смеется и кричит от удовольствия:
— О мня ма!
Из четверых детей Палмы, двое — Кустодия и Луис — сбежали. Сбежали чуть раньше, чем умер Жоаким де Валмурадо. Домашние редко слышат о них. Кустодия поначалу вроде бы устроилась в Веже прислугой в пансионе. Потом ушла к владельцу скотобойни. Потом, трудно сказать в скольких руках перебывала, прежде чем очутилась на Руа-да-Бранка[2]. О Луисе стало известно, что он работает на шахтах Алжустрела. Там ли он по сей день — кто знает? Но говорят, что там.
За ними по возрасту идет Мариана, потом Бенто. Мариана прежде была такой же, как мать, но в последнее время ее характер сильно изменился. Еще совсем недавно молчаливая и нелюдимая, почти незаметная в доме, теперь спорит с отцом, перечит ему, приводит неоспоримые доводы. Ее волнует нищенское положение крестьян.
Маленькая, хрупкая, она говорит с такой уверенностью, что ей никак не дать девятнадцать лет. Кажется, что она старше. Слова ее необычны. Палма эти слова слышит впервые.
— Где это ты набралась такой премудрости? Не свои слова говоришь.
— Ну и что? Какое это имеет значение?
Время от времени и Аманда Карруска вставляет слово. Разговор переходит в спор, и Палма, изумляясь идеям дочери, высказываемым каждый день, отходит в сторону.
Наведя кое-какие справки, Палма начинает понимать, откуда что: Мариана тесно связана с крестьянами, которые собираются для чтения и обсуждения каких-то бумаг, неизвестно как попадающих в их руки.
Палма не пытается мешать дочери. Наоборот, он с особым вниманием прислушивается к тому, что она говорит. Но обстоятельно поговорить можно только в воскресные дни, — ведь все дни недели Мариана задолго до рассвета покидает дом и возвращается за полночь. Работает она в двух легуа[3] от дома. Она одна-единственная содержит семью, зарабатывает на ее жалкое пропитание.
Бенто как недоразвитым родился, так недоразвитым и остался. Передвигается он, как дети на первом году жизни — на четвереньках, хотя ему уже пятнадцать. Каждое утро после того, как отец ласково оттолкнет его, он с глупой ухмылкой вертится возле горящего очага.
Потом ползком, будь холод, будь жара, — ничто не может его остановить, — добирается до того места, где была печь, а теперь груда камней, и усаживается. Усаживается и, ухватившись за ветку, начинает качаться. Голова склоняется набок, замирает. Топкая, смолистая ветка то и дело выскальзывает из его трясущейся руки. Возбужденный, он шумно дышит.
Очень тихо, в такт покачиванию он заводит свою горькую монотонную жалобу. Она звучит все громче и громче. Наконец прорывается ясными, мощными звуками. Неописуемая радость озаряет его лицо. Она растет, захватывает его целиком. Огромные, пустые глаза скользят по грязной земле, по макушкам кустов, по клубящимся бурым облакам, словно любуясь дивным пейзажем. И он выкрикивает неясные, нечленораздельные звуки и слова:
— Лу… го… ле… о мня ма… лине!..
В восторге он, как наездник, вскидывает руки и раскачивается из стороны в сторону.
Вдруг на оставшейся от печи груде камней появляется кот Малтес. Спина выгнута дугой, зеленые глаза-щелки пристально изучают парня. Потом кот так же неслышно, как появился, скрывается в высокой траве. Но сбалансированный мир Бенто рушится, исчезает, словно унесенный сильным порывом ветра.
Он пытается восстановить его. Прикладывает все усилия. Но тщетно. Ни слова, ни жесты уже не помогают. Почувствовав головокружение, он опускает голову и принимается расчесывать никак не заживающую ранку.
Голова его опять покачивается. Волосы колышутся. С губ срываются сдавленные хриплые звуки, и, по мере того как ритм покачивания учащается, лицо его искажает болезненная гримаса. Он кладет вздувшийся живот на сжатые плотно ноги и обеими руками трет в паху. Его приподнятые и согнутые в локтях руки создают впечатление, что он либо старается подняться, либо еще глубже забраться в камни.
