Роберто Пацци - Конклав
Настало время объявлять список имен и, еще до голосования, начинать дискуссию. Уже половина двенадцатого. Не следует больше ни на минуту терять контроль над этой непокорной ассамблеей.
Кардинал-декан Антонио Лепорати прочел лист преосвященнейших и преподобнейших кардиналов в алфавитном порядке, включая названия римских церквей, в которых они титулованы. Воцарилась тишина, и все встало на свои места.
Окончено объявление, камерленг открыл дискуссию – любой из превосходительнейших до начала голосования мог взять слово.
Прошли долгие минуты, казалось все застопорилось, кардиналы переговаривались между собой то тихо, а то и в полный голос.
Никто не хотел брать на себя ответственность быть первым в этом открытом море конклава. Имена, что уже «сгорели» в прежних голосованиях, казалось, ушли в землю фантазма, фаты морганы, заблуждений.
Голос, который кардинал из Милана мог бы принять в свою пользу, а может быть, к нему бы прибавились и голоса итальянцев, французов и испанцев, не настало время обнародовать; не все еще в Священной Коллегии были к этому подготовлены. Да и обмен «ударами» между камерленгом и маронитским архиепископом показал только, что большинство кардиналов сейчас в плохом настроении.
– История совсем ничему не учит итальянцев, они все хотят начать сначала, – сказал вдруг архиепископ из Гаваны.
Этторе Мальвецци огляделся, изучая лица ближайших соседей: архиепископа из Ливии, епископов из Палермо, Болоньи, Парижа, Вены, Колонии, Бордо, Мадрида, Толедо, дальше взгляд его опустился до расположенных внизу, туда, где развернулись «легионы Востока», как однажды назвал их с антипатией и боязнью Рабуити: кардиналы униатов и латинский из Львова, кардиналы из Риги, Будапешта, Загреба, Варшавы, Кракова, Минска, Каунаса, Праги, Фагариса и Альбы Юлия, Нитры и Сараево.
Откуда ждать враждебности?
Кто будет больше маневрировать, древняя и безоружная Европа?
По левую сторону, около Черини, услышал гомон; кто-то возбужденно требовал внимания своего соседа, архиепископа из Палермо. Перехватил слова беспокойного генуэзца Марусси:
– Ты должен вписать кандидатуру…
Но Рабуити казался статуей мыслителя, осматривал на своде капеллы пророков и сивилл, якобы глухой к любому призыву. Задвигались секретари камерленга, начали разносить подносы с избирательными бюллетенями, пошли по Сикстинской капелле, распределяя их между голосующими.
Продолжительная тишина в зале убедила членов Священной Коллегии, что, по предложению маронитского архиепископа, наступило время для размышления, но не для того, чтобы быстро завести мотор машины конклава.
От камерленга поступило распоряжение начать собирать бюллетени без промедления. Колокола собора Св. Петра отбили полдень.
Кардиналы склонились над своими столами: кто искал очки, кто водил туда-сюда пальцем по бюллетеню, чтобы выбрать лучшего, кто отворачивал колпачок авторучки, кто уже быстро вписывал имя, кто продолжал нашептывать что-то соседу на ухо, кто, как Мальвецци, остался неподвижным перед открытым бюллетенем, ничего не вписывая, глядя на этот белый лист с гербом Святого апостола.
– Папа? Сколько дивизий у папы? – этот иронический вопрос Сталина возник в памяти Мальвецци, когда ему на глаза попался униатский кардинал из Львова, обращавшийся к первому из своих подчиненных, чтоб забрал бюллетень.
Попробовал написать имя Черини, соответствовавшее слову, данному им итальянским коллегам. Не смог. Бюллетени контролируются, никто не знает, каким образом, но всегда удается узнать – кто и как голосовал, даже если потом бюллетени сжигали.
Склонился и медленно стал писать имя архиепископа из Милана, Альфонсо Черини.
Более половины голосующих уже положили свои бюллетени на серебряные подносы, которые снова были принесены, содержание первых уже высыпали в золотую чашу на алтаре, когда Этторе наконец стряхнул с себя фантазии, пришедшие к нему издалека.
Это напоминало ему пробуждение мертвых, погруженных в сон на большой фреске Микеланджело, и, о чудо! вновь разбуженных к жизни трубами архангелов. Кто это из современных писателей рассказал о житии святого Лазаря, воскресшего, разлученного со смертью и вынужденного во второй раз дышать и принимать несчастья живущих?… Может, это был итальянский поэт? Коррадо Говони?[31] Рильке? Мозг его неустанно возвращался к недавнему сну, куда жаждал вернуться.
– Ваше Высокопреосвященство, Вы не хотите отдать мне бюллетень? – спросил его прелат, заставив приоткрыть глаза, которые он закрыл, стараясь вспомнить автора жития святого Лазаря.
– Ты заснул? Я тебя понимаю, они разбудили и тебя, эти ночи, чтобы убедить тебя… – прокомментировал его сосед, маронитский архиепископ.
Улыбнулся молча, не ответил. Но ливанец, вполне ему симпатичный, не отступал.
– Я голосовал за тебя.
Кровь бросилась в голову архиепископа из Турина, он вскочил, повернулся к марониту и схватил его за руку:
– Что ты наделал? Пошутил?
– Нет, и вовсе я не шутил. Подумал, что ты самый достойный…
– Не делай больше такого, прошу тебя, это же потерянный голос, я бы никогда не смог…
Фразу он не закончил, странный ужас охватил его оттого, будто что-то или кто-то запретил ему продолжить ее. Обнаружил, что повторяется то, что было сегодняшним утром, пока служил мессу с кубком руках, и он тогда не смог ответить на вопросы: «А ты сам – веруешь ли? Веришь, что я твой Бог?» Теперь они у него в душе запечатлились навек. Помолчал.
Этот ливанец, (он что – провидец?) не слыша безответных вопросов, внезапно вымолвил:
– И что ты знаешь о возможностях Бога из того, что ты не смог бы сам?
Могущественный ливанец, с трудом опирающийся на посох, задержал свой сверкающий взгляд на нем, на мгновение напомнив трагический свет открытого глаза одного из проклятых, другой закрыт ладонью, целиком обращенного в слух, к вечности ада. Вспомнил и всю фигуру – на первом своде, там, на фреске «Страшный Суд» Микеланджело, – более всего поразившую его еще в юности.
Секретарь же помогал маронитскому архиепископу сходить по ступеням. Он уходил на перерыв перед объявлением результатов голосования. Ливанцу обязательно надо было попить воды, температура у него поднималась, и он обезвоживался. К тому же и камерленг дал согласие на его возвращение в келью, без ожидания результатов подсчета голосов.
Мальвецци посмотрел на стоявший рядом с ним пустой стул с высокой спинкой – свет того взгляда все еще жил. Казалось, не прошло и секунды с тех пор как тот человек, единственный из Священной Коллегии голосовавший за него, ушел.
Он был уверен, что ни один из его соседей, и главное – Рабуити, не слышал их разговор. Да и голос больного был очень слабым, иначе Рабуити, разговаривавший по-французски с участником тайной сходки кардиналов с Востока, сидевшим в нижнем ряду, мог все-таки услышать.
– Прошу вас, Ваши Преосвященства, займите свои места.
Веронелли в сопровождении двух кардиналов-»счетчиков» встал и начал читать большой регистр, составленный монсеньером Аттаванти.
– Сообщаю результаты одиннадцатого голосования по выборам высочайшего понтифика универсальной Церкви и епископа Рима. Допущены до голосования сто двадцать семь кардиналов, голосовало сто двадцать четыре. Получили голоса…
Монотонный голос камерленга, как бы поющего псалмы, с первых же слов давал понять, что на этот раз наконец появилась возможность прийти к чему-то определенному. Дисперсия была огромной. Только один кардинал из Милана получил большее число голосов – двенадцать, что в конце концов очень опасно, потому что может поставить его кандидатуру под угрозу при будущих голосованиях.
Когда Мальвецци услышал свое имя с одним голосом за него, он вновь ощутил ужас. Ироническая улыбка Рабуити, который по этому поводу повернулся и смотрел на него, вызвала у него сомнения в правильности собственного голосования.
– Итак, кворум не достигнут, подсчет провели пять раз, продолжим работу сегодня после полудня, то есть после пяти вечера будет двенадцатое голосование. Пожалуйста, Ваши Преосвященства, будьте по возможности пунктуальны.
Голос Веронелли доставал его до самых печенок и уже вынуждал выйти из аудитории, чтобы, наконец, вернуться в свою келью, где его ждал Контарини с обедом.
Толпа двинулась к выходу. Кардиналы на разных языках увлеченно комментировали осложнившуюся ситуацию, очередной раз заблокированную.
Имя архиепископа из Милана перелетало из уст в уста. К нему, далеко еще несостоявшемуся понтифику, подходили, кто с сочувствием, кто с поддержкой. Некоторые выражали ему свою симпатию, другие молча просто пожимали руку, поздравляли.
Только в момент получения знаков уважения от Рабуити он позволил себе пожаловаться:
